в одном глазу бог, в другом - черт

Феликс был пьян. Неприлично пьян. Он провел вечер в компании Дмитрия и их общих знакомых в ресторане Медведь, в одном из тех отдельных кабинетов, которыми он так славится. Шампанского, музыки и веселья было в достатке. Но Феликс пил, а веселье не наступало. В какой-то момент ему даже стало противно едва ли не до тошноты: все эти великосветские хлыщи и балетные мальчики, это кислое шампанское да рука Дмитрия на его бедре… Он сказался больным, и особо ни с кем не попрощавшись (к неудовольствию Дмитрия), попросил швейцара вызвать машину. Авто кружило по Петербургу — Феликс не хотел возвращаться домой — с Конюшенной на Невский, с Невского на Морскую, круг по Исакиевской площади и обратно. Он не помнил в какой момент машина вырулила на Гороховую. И когда они проезжали дом номер 64, Феликс попросил остановить. Его слегка шатало от выпитого. В глазах то мутнело, то плыло, и он долго не мог нащупать рукой колокольчик. Несмотря на поздний час ему открыли. Феликс не стал слушать, что ему говорила Дуня. Он оттиснул ее от дверей и прошел внутрь. В прихожей он сбросил мокрую шубу под ноги, еще раз отмахнулся от надоедливой бабы, что-то настойчиво ему втолковывающей, и, оставляя следы талого снега на паркете, направился прямо в кабинет. Едва перешагнув порог и затворив за собой дверь, Феликс дернул узел шейного платка, неимоверно душившего его. Сдернув с себя платок, он принялся за ворот рубашки — накладной воротничок полетел прочь, как и пиджак, а следом и жилет. Только сняв львиную долю верхней одежды, Феликс почувствовал себя свободнее. Дышать стало не в пример легче, и тошнота, мучившая его с самого ресторана, казалось, отступила. Он выпростал полы рубашки из брюк и повалился на диван-канапе, зацепляя туфли одну о другую — и те со стуком попадали на пол. Именно в таком положении его и застал Распутин, когда под двухголосный бабский галдеж зашел в кабинет. Дуня стыдливо застыла соляным изваянием за спиной старца, а Матрена от неприятного удивления прикрыла рот рукой. — Так… — протянул Григорий. Феликс криво усмехнулся и потер усталую шею. Алкоголь замедлял его движения, и посему казалось бы обыденный жест вышел донельзя неприличным. Распутин нахмурился, и желваки заиграли на его скулах. — А ну подите-ка отседа, нам с Маленьким потолковать надобно. Выпроводив баб за дверь, он запер ее на щеколду, прислушался на мгновение — не стоит ли кто, не караулит, а то бабы они любопытные — но все было тихо. Неспешным шагом Распутин подошел к столу, налил себе полстакана воды из графина и залпом выпил. Все это время за ним неотрывно следил глазами Юсупов, впитывал взглядом каждый жест, каждое движение, словно силился угадать что-то. Григорий снова хватился за графин, наливая себе еще полстакана воды. — Чегой ты, Маленький, одежку везде свою покидал…разжарило, че ли? — Распутин прищурился поверх стакана, пристально вглядываясь в Юсупова в ответ. Феликс отвел глаза первым. То ли сконфузился, то ли засмущался. Словно пристыженный, он опустил взгляд, а рот его скорбно-избалованно изогнулся. — Тяжко мне… — пробормотал он снова потирая шею, словно стирая с себя липкий горячечный пот. Григорий подошел ближе. Встав в изголовье дивана, он положил ладонь князю на бледный измученный лоб. Тот шумно выдохнул в ответ на прикосновение и как бы подался всем телом вперед, к касанию. Ладонь старца холодила кожу, и Феликсу это было до странного приятно. Прохладная рука успокаивала его мечущиеся туда-сюда в пьяном полубреду мысли, приносила облегчение. — Вроде и не хвор ты… — рассудил Григорий и собирался было отнять ладонь, как Феликс ухватился за нее словно утопающий. —…тяжко… — повторил Юсупов, не отпуская ни руки, ни взгляда Распутина. Облизав пересохшие губы, он добавил, — тут тяжко… Он прижал ладонь старца к своей груди, где бешеное билось сердце. —…и тошно мне, Григорий Ефимыч… Распутин присел на край дивана и улыбнулся самым уголком губ. —…пить ты не умешь, голубь, вот и тошно тя… Феликс отчаянно замотал головой, не соглашаясь. —…а пить не умешь, потому шта не с теми людьми пьешь. Коли человек неправильный, от яго все тошным становится. — Распутин наклонился, приблизил свое лицо к лицу Юсупову и зашептал скороговоркой, — брось ты все этова, Маленький. Беда те от этих людей, сам знаешь — беда. Никому от них добра нету, а те тем паче… погубят они тя, милый. Они коли сами пропадать будут, еще с десяток за собой потащат… не те одному с них погибель будет, не те одному… Феликс слушал все это с расширившимися глазами, вцепившись что есть мочи в ладонь Григория. И что-то вдруг так долго натянутое в его голове лопнуло, какая-то струнка — и пронзительный звон разлился в воздухе. Феликс, оглушенный этим звоном, дернулся наверх, больно врезаясь носом в лицо Распутина, хватая его свободной рукой за ворот рубахи, отчаянно пытаясь найти пьяным ртом его губы в этой нелепой попытке поцелуя. Григорий не сопротивлялся, позволяя князю с неуклюжей страстью целовать себя. Юсупов цеплялся за Распутина так, словно стоит ему разжать ладони и он непременно пропадет, канет в одному лишь ему ведомую бездну и не отыщет никто. Он целовал сибирского мужика, как не целовал никого из своих любовников — с отчаянием обреченного на смертную казнь, и с жадностью измученного жаждой дорвавшегося до источника воды — словно это последнее, что ему оставалось, и этого уже заведомо было мало. Но начав задыхаться, Феликс нехотя выпустил ворот распутинской рубахи и повалился обратно на подушки. Юсупов дышал натужно, голая грудь его торопливо вздымалась, глаза лихорадочно блестели, а на алых губах играла ошалелая чуть испуганная усмешка. —…развел телячьи нежности… это все хмель в те говорит… — резюмировал Распутин, любовно отводя со лба Феликса растрепавшиеся пряди, — проспаться те надо, Маленький, к утру оно и легче станет… —…не хочу спать, — сказал резким и казалось бы абсолютно трезвым голосом Юсупов и попытался подняться. Но Распутин, легонько надавив тому на лоб, вынудил князя остаться на месте. — А я, милый, грю те, шта хошь… спи, Маленький, спи, а утром и поговорим… ты токмо спи, а я рядом посижу, помолюсь за тя… вот так, мой хороший, вот так… — приговаривая, Распутин гладил Феликса по волосам и тот, подчиняясь успокаивающим движениям ладони, ощущал как сон постепенно захватывает его. Не прошло и минуты, как князь уже спал. Его дыхание выровнялось, лицо расслабилось. — Ну сущий ангел Господень… — пробормотал в полголоса Распутин, осторожно проводя по чужой щеке. Феликс во сне слабо улыбнулся, завозился на подушках и ткнулся носом в мужицкую ладонь. — Вон оно че… Григорий улыбнулся в ответ, но улыбка его — этот внезапный прилив нежности и умиления — быстро сошла. —…токмо все бесы, Маленький, тоже сначала ангелами были, а вон че сталося…