Малик пишет письмо

      Малик пишет письмо, окунает перо в чернила. Каллиграфический почерк выводит алиф, лям, та, алиф, хамза, ра*… Каждая буква даётся с невероятной силой. Мешают и жар, и мысли, и мелкая дрожь пера. Малик читает «Летящий» и видит тень Альтаира, мелькнувшую в небе бесстрашной птицей, затмившей солнце. Ему не хватает слов из всех языков мира, чтоб описать, как неистово сердце бьётся. И он вспоминает, и льются слова потоком. «Ты помнишь, как в мае, июне, августе, ноябре…». Исписан весь лист, написано слишком много. И Малик с тоскою думает – кто же вспомнит-то этот бред… Наверное, только я всё это зачем-то помню. Как в мае сидели рядом под цветом вишни. В июне ты взял меня за руку в жаркий полдень. В августе… это, пожалуй, точно уж будет лишним. Малик откладывает неудавшееся письмо, решает быть в новом серьёзным и объективным. Альтаир не любит вот это всё… никакой романтики, только факты и факты, и… Но…       То, что Малик пытается изложить, является всё же романтикой в своей сути. «Я не могу без тебя ни ночи, ни дня прожить» – зачеркнуто. «Кто твой сегодня спутник? С кем ты смеешься и с кем ты скрестишь мечи? Я им завидую, я их всех ненавижу…». Меркнут последние солнечные лучи. Он достаёт огарок из-под гор книжек. Перечитывает стремительные слова. И сжигает их и в окно высыпает пепел. От напряжения кружится голова. Выразить чувства сложнее всего на свете.       «Альтаир» - начинается очередная проба. «Я буду искренним, только не смей смеяться. Ты в свое время достаточно со мной пробыл. И всё началось, наверно, еще в двенадцать». Малик вдруг сам пугается своих слов и отвергает, бросает пергамент на пол. Это не то, всё это совсем не то. Нервный рывок, и клякса кошачьей лапой чернеет на новом пустом листе. Малик вздыхает, устало на кляксу смотрит. А тени глядят на него со стен. Может, не надо, может, писать не стоит? Может, сказать ему всё при встрече? Нет, невозможно, он ведь не станет слушать.       Покрывается звездами темный беззвучный вечер. Но звёзды тоску его не заглушат. Там тоже горит причина его страданий. И Малик смеется – как глупо его страданье. Ведь всё разрешится когда-нибудь без стараний. Вот только мучительно ожиданье. И он наклоняется над своим посланием.        «Альтаир. Я много о чем мечтал в свой недолгий век. Много чего боялся, признаюсь честно. Как любой живой человек. Теперь боюсь, что когда-нибудь ты исчезнешь. Нет ничего страшней, чем когда ты уходишь, не говоря, куда. Я боюсь, что в один из дней с тобой там случится какая-нибудь беда. Это так страшно, ты меня не поймешь. Ты ничего никогда не боялся и вряд ли станешь. А моим страхам цена самый мелкий грош. Я не могу спасти тебя. Знаешь, знаешь… Когда ты приходишь, я выдыхаю страх, и остается только немое счастье. Я смотрю на тебя и тону в мечтах. Ты жив, и в глазах твоих столько страсти. Ты любишь опасность и риск и бои без правил. А я люблю… Да, я люблю. Люблю. Но это письмо не смогу отправить. А если найдешь его, то молю… Не сочти меня сумасшедшим и одержимым злом. Это грешно, неуместно, немыслимо, даже дико. Я понимаю, но сердце свело узлом, а разум сгорает в безмолвных криках. Я понимаю, и ты меня, друг, пойми. Пусть тебе не присуще думать о чьих-то чувствах, и ты никогда не задумывался о любви… Но если тебе вдруг станет темно, одиноко, грустно, вспомни меня и всё то, что я говорил, вспомни как я смотрел на тебя часами, и как пытался изо всех сил твою кровь удержать, на бинты обрывая ткани. А ты на небо глядел сквозь решетки окон, будто искал себя там и не мог найти, потому что звезд не увидишь днем даже в телескопы, а ночью ты спишь, прижимая кинжал к груди. А я никогда не сплю, когда ты со мной, потому что боюсь проспать последнее наше время. Утром ты встанешь, уйдешь, не махнув рукой, будто вернешься в считанные мгновенья. И снова начнется мой персональный ад, в котором я маюсь, стараясь отвлечься книгой. Часы разольются в дни, ну а дни – в года. Будь сильным и не влезай в интриги. И береги себя, и всегда ко мне возвращайся. А может, сбежим отсюда куда-нибудь на край света? Туда, где останется только счастье, и не будет ни смерти, ни злых запретов. И боли не будет, хотя ты к ней так привык, что даже не вздрогнешь от спирта на свежей ране. Но знал бы ты, как у меня за тебя болит. И знал бы, как меня к тебе сильно тянет…».       Ночь посветлела, как чистой воды сапфир.       Малик комкает очередной пергамент. Берётся за новый лист и пишет на нём «Альтаир…».       Не представляя, что Альтаир всё знает.