*
Джон Ватсон умеет уживаться с парадоксами. Но с некоторыми из них справиться легче, чем с остальными. Например, только что завершилось одно, без сомнения, жуткое дело, во время которого они с Шерлоком едва не погибли, наглотавшись отравленного газа – обычно солдаты с криками просыпаются от воспоминаний о таком. Их волосы ещё немного пахнут сгоревшим щёлоком, несмотря на то, что каждый отмывал голову минимум по три раза, и они выкинули одежду, и докрасна растёрли кожу друг друга мочалкой – Джон никогда не видел Шерлока настолько раскрасневшимся, не бледным. А сейчас они лежат в кровати, Шерлок распластался на нём, навис, опираясь на локти, и ухмыляется искренне и открыто, ослепительной улыбкой настоящего психа. — Восхитительный был день, не так ли? Не припомню лучше. И, вообще-то, нет, «восхитительным» он не был. Скорее не очень. Не совсем. Не мог быть, когда на повестке дня три мёртвых трансвестита, когда тебя запирают в импровизированной газовой камере, и Лестрейд – закалённый жизнью и работой полицейский – выглядит напуганным до смерти. Когда горло сжимается от страха перед каждым следующим вдохом. Когда по спине под рубашкой стекает холодный пот, и нарастающая паника сковывает оцепенением мышцы. Джон не уверен, почему это с ним происходит. На самом деле, превращаться в машину для выживания не очень-то приятно. Когда всё закончилось, у него ушла пара часов на то, чтобы снова начать удивляться. Чтобы снова почувствовать себя человеком, а не аппаратом по перекачке воздуха. Но всё же, день был проведён с Шерлоком, и, Бог свидетель, скучно сегодня не было. — Да, по твоим меркам. — Что, ты бы предпочёл подремать в кино, сидя в неудобном кресле? — Нет, просто… Мне больше нравятся дни, когда дышится легко и спокойно. Когда не приходится скрючиваться, уткнувшись носом в дверную щель, и не нужно задерживать дыхание, пока не закружится голова. Шерлок лишь улыбается шире. Что, в принципе, невозможно. Не должно быть. «Обычные губы на такое не способны», — рассеяно думает Джон. Эти — ещё одно маленькое чудо. — Но я рад, что ты доволен, — он улыбается в ответ, уже понимая, что и правда так думает. — Дышать, — выдыхает Шерлок, — скучно. И кладёт свою белую, узкую руку Джону на горло. Сжимает, несильно, но достаточно, чтобы перекрыть доступ воздуха. Весьма ощутимо перекрыть. Он проделывает это так тщательно, что у Джона даже мелькает мысль, не собираются ли его убить. Но это вряд ли, ведь сегодня Шерлок сполна удовлетворил свою жажду хаоса и разрушений: его заперли в маленькой комнатке, в которую медленно поступал яд. Такой встряски ему хватит ещё… часов на десять минимум. Возможно даже, до следующего вечера. А затем Шерлок опускает свободную руку вниз, между их телами, и сжимает их обоих одновременно. Чуть отстраняется, находя равновесие, затем снова склоняется вниз, и Джон всё ещё не может вдохнуть, но это уже совершенно не важно. А Шерлок не останавливается и всё сильней сжимает его горло и их члены, и, наверное, из всех способов умереть, этот не так уж и плох. «Нет, Господи, нет», — в отчаянии думает он. А затем: «Он хочет, чтобы я сопротивлялся?» Но Шерлок выдыхает тихий, довольный полустон и сжимает пальцы крепче, и завитки его волос скользят по лицу Джона, и нет. Только он абсолютно и полностью доверяет Шерлоку Холмсу. Так что в этот раз от него не ждут сопротивления. Их губы совсем рядом, но не касаются друг друга. Шерлок не целует его, лишь ловит еле заметное дыхание, чувствуя, как оно изредка, с трудом пробивается из лёгких. Если подумать, это прямо противоположно поцелую, замечает Джон. Анти-поцелуй, который, по идее, не должен его заводить, но на обратной стороне век всё равно загораются вспышки сверхновых. У Шерлока тёплое, лёгкое дыхание. Оно мягко ласкает приоткрытые губы, которые судорожно пытаются глотнуть хотя бы немного кислорода. Мир выцветает, становится бледным, как его кожа четыре часа назад; ослепительным, но отточено-прекрасным, как его ум; затем темнеет, как его волосы… и это невероятно, это прекрасно, это не должно прекращаться, никогда, эта полная покорность, когда вся твоя жизнь находится в чьих-то руках. И не просто в чьих-то. И никогда ещё не было безопасней, спокойней, чем сейчас, балансируя на самой грани... когда отдаёшь весь контроль, без остатка, ничто не может стать твоей виной. С каждой секундой становится всё хуже, всё прекрасней. Кровь стучит в ушах, пульсирует под кожей лица, в паху, во всём теле, словно в клетке — слишком сильно, слишком быстро. Джон подозревает, что может вот-вот отключиться, но, как только мир ускользает, Шерлок прижимается к его губам, вдыхая в лёгкие воздух. Так, словно они оба под водой. Словно оба тонут. «Наверное, это и правда так», — думает Джон, судорожно цепляясь за простыни. Пару секунд спустя, когда приходит время оргазма, тот оказывается слишком похожим на смерть. А ещё – на воскрешение. И, в общем-то, всё это неудивительно. Ни капельки. В конце концов, Шерлок — настоящий псих. Самое странное за вечер случается потом. После того как к Джону, наконец, возвращается способность дышать, а Шерлок вытирает их обоих и забирается обратно в кровать, совсем как какое-нибудь невероятное существо с канала о дикой природе: весь из длинных линий, восхитительных изгибов и узора вен под кожей. Он подбирается ближе и, скользнув ладонью по его лицу, по очереди целует веки. Затем, театрально упав спиной Джону на грудь, выключает свет и перекидывает его руку через себя, заставляя обнять, и переплетая их пальцы. — Люди так не делают, — ласково замечает Джон в мягкие волосы на макушке. — Не делают? – Скучающий тон. Пауза. – Постой, как? – Уже не скучающий – заинтригованный. — Люди, которые душат без спроса, после этого обычно не используют руку жертвы как грелку. — Это не грелка, — раздаётся из темноты приглушённый и слегка раздражённый голос. — Я хочу, чтобы ты был ближе. Джон молча соглашается, и Шерлок чуть подвигает ногу, чтобы они оказались ещё ближе. Поразительно. Парадоксы не так уж страшны, он уже много лет прекрасно с ними уживается. Но не удивляться каждый раз выше его сил. — Я имею в виду, что обычно люди стараются держаться подальше от парней, которые хотят их задушить. — Правда? — Да. Из принципа. Шерлок аккуратно захватывает губами кончик его пальца – самая лёгкая и целомудренная ласка из всех. — Не вижу здесь никакой связи. Джон обдумывает эту реплику, медленно вдыхая воздух ночной комнаты сквозь копну тёмных волос, в которых до сих пор ещё прячется запах недавней химической атаки. Он любит в нём это. Не может не любить. «Хотя я, скорее, люблю его», — поправляется Джон. — Ты и правда не видишь, не так ли? — Заткнись, — довольным голосом заявляет его друг, медленно, нежно вырисовывая на запястье Джона круги и ловя в невидимую сеть бьющийся под кожей пульс.*
Джон Ватсон легко уживается с парадоксами. Но на этот раз всё зашло слишком далеко. Шерлок нашёл его в железной коробке, под куском покорёженного металла. Джон был смертельно бледен, весь покрыт грязью и лежал, не двигаясь, практически в коме. И походил на труп как минимум трехдневной давности. Несмотря на то, что, когда Шерлок отыскал нужный ящик, прошло всего два дня. И шесть часов с тех пор, как, где-то под солнцем, Донован застрелила похитителя. Этот факт сам по себе, решил Джон, очнувшись, должен был подорвать самоуверенность Шерлока. Но, судя по всему, Донован не злорадствует по этому поводу. По крайней мере, он этого за ней не заметил. Бросил на неё взгляд с каталки: она вела себя очень спокойно и выдержанно. Улыбнулась ему. Покосилась в сторону спины Шерлока и закатила глаза. Джон попытался ответить тем же. Интересно, у него получилось или всё же не очень? Всё так запутано. Он пробыл там так долго, был настолько обезвожен и так накачан наркотиками, что оставаться в сознании в абсолютной темноте было единственно возможным способом помочь себе. И он оставался, пусть это и было погано до невозможности. В основном благодаря заклеенному скотчем рту, пронизывающему холоду и множеству острых лезвий, которые, от долгой неподвижности, словно насквозь прошивали мышцы. Ему удалось продержаться почти до самого спасения, но он балансировал на самой грани. Потом они отправились в больницу, по крайней мере, так решает Джон, потому что, когда он снова приходит в себя, больницу они уже покидают, а Шерлок отгоняет медсестёр на безопасное расстояние от кресла-каталки. Причём с таким видом, словно он пилотирует самолёт, а все окружающие – террористы-захватчики. Глядя на него, Джон начинает понимать, что идея принадлежать Шерлоку Холмсу его слегка пугает. То есть умиляет, конечно. Но тот только что грубо рявкнул на очень милую медсестру, причём так, словно на самом деле она плохо замаскированный вампир. Это ужасно раздражает. Люди должны любить медсестёр. Они всегда стараются помочь, а им всегда грубят ни за что ни про что нервные и обеспокоенные супруги. Друзья. Коллеги. Социопаты. «Наверное, всё разом», — вздыхает он, пока Шерлок катит его кружным путём, чтобы случайно не натолкнуться на бордюр. Они возвращаются домой. Джона до сих пор немного подташнивает, и он ничего не может с этим поделать, так что, оказавшись в квартире, сразу разворачивает каталку в сторону дивана. Шерлок подчиняется беспрекословно, позволяя себя направлять, и почти на руках дотаскивает его до указанного места. Что само по себе весьма печально. Джон тяжело дышит, чуть не вырубившись в попытке подняться по лестнице. Заниматься сексом с Шерлоком – последнее, чего ему бы сейчас хотелось. Сосредоточиться пока получается только на своём организме, потому что каждая его часть просто разрывается от боли: в спине, которая пересчитала все камни и осколки, пока его тащили к чёртову ящику, да и во всей его жизни, которая, похоже, сменила курс на строго суицидальный. Джон знает, что Шерлок для него незаменим. Это даже не обсуждается. Но, помалу, начинает подозревать, что сам он – лишь незначительный персонаж в гениальной пьесе великого детектива. Из тех, что незаметно живут и умирают, и, если повезёт, их даже в меру оплакивают на сцене. Нет, он вовсе не хочет уйти. Но, всё же, чувствует, что довольно скоро его могут вывести из спектакля. И это будет настоящий позор, ведь они с Шерлоком уже имеют успех, как самый зажигательный дуэт в этом представлении. — Не знаю, что бы я сделал, — глубокий голос заставляет Джона очнуться от полудрёмы. Открыв глаза, он обнаруживает, что Шерлок сидит на ковре рядом с диваном, положив свою невозможную голову на его живот. И, похоже, единственный в мире консультирующий детектив едва дышит. Вообще-то, он выглядит совсем как в тот раз, на прошлой неделе, в проулке за шикарным индийским рестораном, когда лгал сквозь зубы молодому официанту, выскочившему покурить, о том, что у него только что умерла любимая кошка, и ему срочно нужен мобильный телефон. Он тогда даже по-настоящему заплакал, но через пару минут бесстрастно стёр с лица слёзы. Джона всегда нервировали подобные контрасты. Сейчас в глазах Шерлока тоже блестят, не проливаясь, слёзы. Только на этот раз они не о кошке. И не о мобильнике. До Джона вдруг доходит, что всё гораздо, гораздо хуже. Возможно, потому, что на этот раз он не притворяется? Джон, не раздумывая, инстинктивно запускает руку в мягкие кудри. Но Шерлок не выгибается, не ластится, как обычно, к руке. Он вздрагивает. Сюрприз номер один. — Как он посмел дотронуться до тебя. Забрать тебя, запереть в темноте. Как посмел украсть у меня. Я бы утопил сукиного сына, как мешок с котятами, — он практически рычит. Неудивительно. — Вот и всё, я думал, что смог пережить это, но, похоже, у меня не выйдет. Не знал, что люди могут испытать такое и жить дальше. Я хлебнул совсем немного, ты остался жив, но ты не должен был оставлять меня. Ты не должен покидать меня, никогда, а ты исчез. Это была не твоя вина. Но я не могу с этим справиться. Сюрприз номер два. — Всё кончено, понимаешь? Мы можем вечно танцевать вокруг да около, но суть в том, что ты словно… словно какой-то чёртов кардиостимулятор, и если ещё хоть кто-нибудь посмеет хотя бы взглянуть в твою сторону, я разотру его в порошок. Неудивительно. — Не очень хорошо звучит, — шепчет Джон, пропуская густые тёмные волосы сквозь пальцы. — Нет? — Нет. — Что звучало бы лучше? Сюрприз номер три. Интересно, с ума сошёл он сам или, всё же, Шерлок? Один из них явно потерял связь с их своеобразной версией реальности. — Не знаю. Может, то, что ты любишь меня? Голова на его животе резко качается из стороны в сторону. — Ясно. Хорошо. Почему нет? — Потому что это далеко не новость. — Ладно, — Джон откашливается, свыкаясь с этой мыслью. – Отлично. Я люблю тебя. Как тебе это? Шерлок кривится, будто ему с размаху врезали по неестественно узким скулам, и, повернув голову, зарывается носом в тёплый хлопок рубашки. Какое-то время – гораздо дольше, чем Джон мог бы предположить – он, похоже, просто пытается выровнять дыхание. Но после начинает целовать сквозь ткань живот, и, вскоре после этого, рубашка Джона сдвигается вверх, а молния вниз, живот становится влажным от слюны, и руки Шерлока скользят по бёдрам, и всё это совсем неудивительно. А вот то, что случилось раньше, было… словно драконы и морские чудовища закружили над Лондоном, солома превратилась в золото, и машины взмыли в небо. «Господи…», — проносится в голове у Джона, когда Шерлок берёт его в рот. А ведь пару секунд назад он и думать не хотел ни о чём подобном. «Удивительно». Нет. Он снова обдумывает это утверждение. «Совершенно неудивительно».*
Джон Ватсон легко уживается с парадоксами. В целом. Но от них можно ужасно устать. Когда Шерлоку скучно, обычным людям достаётся по полной. Миссис Хадсон грубят, когда она приносит им щедрый кусок пудинга: её спрашивают, почему же она не может принести что-то полезное, вроде свежего трупа, а если его нет, оставить детектива в покое. Лестрейду отравляют жизнь каждое утро: его телефон вибрирует новым «НЕВЕРНО!» каждый раз, когда он пытается взяться за кроссворд, словно Шерлок научился читать мысли, и это неимоверно раздражает. Джон же мучается по двум причинам. Во-первых, кухня превращается в безграничное поле нервирующих экспериментов с крайне токсичными веществами, и в такие дни сделать чашку кофе с утра – настоящее испытание, потому что все ёмкости и сыпучие продукты одинаково пропахли формальдегидом. И, во-вторых, невозможно спокойно смотреть, как Шерлок сходит с ума от скуки, как она выжигает его изнутри. Ведь Джон Ватсон – очень отзывчивый человек. Но сегодня он обнаружил тридцать два человеческих зуба с длинными корнями прямо в своём стаканчике для зубной щётки. Они уже начали вонять. — Какого чёрта, Шерлок? – требует он ответа. — Я должен проследить, насколько быстро они изменят цвет, — объясняет его друг… парень… хотя, скорее, кара всей его жизни. Так точно будет ближе к правде. Шерлок умудрился каким-то образом свернуться на диване буквой R, прижав пальцы к губам. Он закутан в синий халат, уже третий день в нём ходит, каждое утро бреется, принимает душ, меняет тонкие футболки и больше ни черта не делает. — И почему же, чёрт побери, я должен наблюдать за этим вместе с тобой? — Нет, пожалуй, сегодня я останусь дома. Но принеси мне мисо. Джон крепче сжимает собственные – к счастью, не ставшие частью научного эксперимента – зубы. И неожиданно саке и темпура начинают казаться весьма заманчивой идеей. Подхватив куртку, он выходит из комнаты. — Не забудь шарф, на улице жуткий холод, — доносится сверху. Так что он забирает с собой один из тех, что принадлежат Шерлоку, тонкий голубой, и не забывает хлопнуть дверью. Саке и темпура неплохо отвлекают от неприятных мыслей, и, сидя в баре, Джон позволяет себе поболтать с соседом, который живёт ниже по Бейкер-стрит и продаёт оборудование для домашнего кинотеатра. Довольно странно обсуждать с кем-то достоинства колонок «Bose». Не просто странно – противоестественно. Но, в то же время, очень мило: всё равно что наведаться в чужую страну, где местные жители очень дружелюбны и рады научить тебя своему языку. Джон поддакивает и кивает, прислушиваясь к долгому монологу о беспроводных колонках и плоских экранах, и в конце ему даже предлагают существенную скидку. Приходится с сожалением отказаться. — Наверное, твой парень знает другие способы приятно провести вечер? — У моего парня не совсем… обычные представления об отдыхе, — вздыхает Джон. — Любит прогуляться по городу, да? «Если к «прогуляться по городу» добавить «по локоть в крови», то да. Это его любимое занятие». — Он не очень любит телевизор. Мало какая программа может его заинтересовать. — В любом случае, по ВВС крутят сплошную чушь, — миролюбиво соглашается с ним сосед. – Вот моя визитка, если передумаете. Джон оплачивает счёт и отправляется домой, совершенно забыв о мисо. С раздражением вспоминает о нём, уже почти поднявшись по лестнице, и это настолько расстраивает его, что он всерьёз готовится огрызаться на человека, который наверняка до сих пор не поднялся с дивана, и который считает, что «мисо» — достойный ответ на «зачем нам ещё один комплект зубов?». Джон открывает дверь. Ну что ж, с дивана Шерлок всё-таки слез. И забрался, поджав ноги, в своё любимое кресло. Он снова выглядит бесконечно несчастным. Так, словно его пытают. Его так ранит обычность, заурядность ежедневной жизни, что Джон на мгновение задумывается, стоит ли оно того, раз его присутствия никогда не будет достаточно, чтобы по-настоящему отвлечь и вдохнуть жизнь. Но затем он закрывает дверь, запирает её на замок и, снимая пальто, пытается прикинуть, когда ему напомнят о забытом супе. В квартире довольно холодно, так что Джон решает пока оставить шарф. Шерлок ничего не говорит о мисо. Наверное, уже и не помнит о нём. Просто сидит неподвижно, уставившись в тёмный экран телевизора. Совершенно безжизненный. «Да, звуковая система за три тысячи фунтов – последнее, что нам сейчас нужно», — печально улыбается Джон. – «Самое последнее. На всей планете Земля. Нам, скорее, потребуется слон или гоночная машина. Или золотая статуя Наполеона». Покопавшись на книжной полке, Джон находит «Хозяина морей» и делает свет в комнате чуть ярче. Садится на полу у кресла Шерлока, обняв одну подушку и подложив под спину другую, и подтягивает колени к груди. Он не собирается устраивать специально для этого человека разгул преступности, но и безучастно наблюдать за тем, как Шерлок медленно изводит себя, тоже не может. И, по крайней мере, будет рядом. Прямо тут. В ногах этого чёртова кресла. Пока в ванной комнате, в стакане на полочке, плавают зубы какого-то несчастного придурка. И Бог ему в помощь. А книга оказывается весьма интересной. Джон даже почти забывает о страдающем прямо за его спиной гение и вспоминает о нём только когда, переворачивая страницу, задевает выставленное колено. Но вскоре Шерлок подтягивает его поближе к себе, целиком забираясь в кресло, складываясь вдвое, как перочинный нож. Одной рукой он обнимает ноги, а другую подкладывает под голову, устроившуюся на подлокотнике кресла. По идее, при таком росте провернуть подобный трюк должно быть физически невозможно. Но Шерлок всегда запросто совершает невозможное. Например, целиком помещается на маленьком кусочке пространства. И теперь его дыхание теплом щекочет Джону затылок. — Перепихнёмся? Джон старается не рассмеяться. Сдержаться весьма непросто. — Хм. Нет, спасибо. Я что-то не в настроении. — Я тебя игнорировал? — Ага. — А. Проходит несколько долгих минут. Интересно, не зря ли он решил разыгрывать неприступность? Джон точно знает, что Шерлоку скучно. И что ему нравится осаждать и брать мозговым штурмом. Он только что заметил, что рядом с ним кто-то есть. Разве не стоит вытащить его из скорлупы? Провести вместе не один, а два приятных часа? Дать Шерлоку возможность создать стратегию, составить план, обдумать что-то? Но он совсем затих. Лежит, почти уткнувшись своим великолепным носом в собственный шарф, до сих пор обмотанный вокруг чужой шеи. Джон уже начинает волноваться. Дело не в том, что он не хочет секса, вовсе нет. Он просто стремится дать человеку, для которого нормальная жизнь невыносима, возможность немного размяться. Поразмышлять. — Что-то ты не слишком настаивал. — Хмм? Шерлок никогда не тратит время на то, чтобы переспросить «что?» или, Боже упаси, «прошу прощения?», ведь для таких случаев у него есть универсальное хмыканье. — На сексе. — А что с ним? — Я сказал, что ты не слишком настойчив. — О, прости, я и не думал об этом. Отвлёкся. — На что? — Ты не блондин. Джон откладывает книгу на пол, обложкой вверх. Оборачивается, решив, что ослышался. — Прости? — У тебя не русые волосы. Но они мне нравятся. Это неправильно, но я не понимаю, не могу понять, почему в этот раз всё иначе, меня всегда раздражает, если я не знаю название цвета. В мире слишком много оттенков, они повсюду, как какая-то зараза. Это ужасно. Джон моргнул. — Правда? — Да. Словно… — Шерлок задумывается. Его глаза блекнут. – Существуют сотни видов микроволновок, и я знаю их все. Здесь что-то вроде этого. Джон окончательно разворачивается, и Шерлок, практически запакованный в кресло, оказывается прямо перед ним. Он никогда раньше не видел его с такого ракурса: боком, почти на одном уровне, и даже немного выше. «Так, он тоже прекрасен», — понимает Джон. И это – снова – совершенно не удивительно. Он пристраивает одну руку на край кресла. — Микроволнновки. — Да, я так и сказал. Микроволновки. Я знаю все виды: возможно, однажды это пригодится, уже пригождалось, ведь они есть у каждого, и кто знает? Но их слишком много, и это выводит меня из себя. Это так… неизящно. Сплошной бардак. Только занимает место на жёстком диске. Джон пытается переварить это. — Как и мои волосы. С ними так же. Как с микроволновками. — Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, не с твоими волосами, как с микроволновками, со множеством цветов, как с микроволновками. Проведя рукой по лицу, Джон позволяет себе улыбнуться. Он не понимает ни слова из этого разговора, а, улыбаясь в ответ, чувствует себя не таким уж тупым. Ему категорически не нравится чувствовать себя тупым. Даже когда Шерлок называет его идиотом, Джон себя им не чувствует, в отличие от тех случаев, когда не получается проследить за нитью разговора. Так что он растягивает губы в улыбке, давая себе передышку. — Ты не тупой, по крайней мере, не тупее остальных, ты просто меня не дослушал. Твои волосы не русые и не каштановые. Я не могу понять их цвет, не знаю его названия, и, по идее, это должно меня раздражать, но я думал целых десять минут, и понял, что меня это совсем не нервирует. Так что, размышляя о твоих волосах, я забыл о сексе. Это помогло. Джон сглатывает и касается волос Шерлока. Они чёрные. Очень чёрные. Если точнее, иссиня-чёрные. Чернильно. — Ясно. — Теперь понял? — Значит, ты пытаешься сказать, что тебе не нравится замечать и ориентироваться в слишком большом разнообразии похожих вещей. Таких как цвета и микроволновки. Поэтому, когда мои волосы не вызвали привычного раздражения, ты стал думать о них так усилено, что… ммм… сбился с мысли и забыл о сексе? Цвет моих волос для тебя так же увлекателен, как и… — …как и секс с тобой. Да, так и есть. — Шерлок, это значит, что заниматься со мной сексом… скучно? Тот мрачнеет, хмурится и, в гневе, покрепче запахивает тонкий халат. — А вот это и есть настоящая тупость. Что-то тёплое начинает тлеть у Джона в груди. Несмело, дрожа неспокойным, мерцающим огоньком, как свет, пробившийся сквозь шелестящую на ветру листву. — Это значит, что мои волосы… завораживающие? — Ну наконец-то. Я знал, что рано или поздно до тебя дойдёт. И теперь уже совсем невозможно удержаться и не поцеловать Шерлока. И, конечно же, в поцелуе он тоже необычаен. Удивителен, как ни посмотри, хотя давно пора было привыкнуть. У него мягкие, полные губы, которые всегда открываются в самый неожиданный момент, и Джон никак не может привыкнуть к их вкусу, несмотря на то, что каждый раз пытается запомнить его на языке. А, когда дело дойдёт до секса, грянет ещё тысяча потрясений, думает он под смех Шерлока, второпях стягивая с него халат. Но ни одно из них не сравнится с тем, что цвет волос Джона такой же захватывающий, как занятие любовью. И, прежде чем окончательно отключить голову, он успевает подумать о том, что это означает что-то важное. Что-то… просто восхитительное. Удивительный парадокс, вроде самой любви. — Соловый, — улыбается он Шерлоку в шею, некоторое время спустя. — Хмм? — Ну, мама так его называла. Цвет моих волос. Как масть лошади. — Соловый, — тянет Шерлок. Так, словно синоним этому – «потрясающе».*
Джон Ватсон легко уживается с парадоксами. Для заметки. Пару секунд назад он, задыхаясь, стонал в потолок, и казалось, что его разрывает на части в самом лучшем смысле, какой только можно вложить в эти слова. Его ноги лежали на угловатых плечах Шерлока, а пальцы царапали белоснежную шею. А сейчас Шерлок уже на ногах и на другом конце комнаты: строчит кому-то смс. Джон тоже слышал, как пришло сообщение, но настолько потерялся в ослепительно-ярких ощущениях, что забыл о нём. Но Шерлок, естественно, забыть не мог. Три секунды после оргазма, и его пальцы уже порхают над клавиатурой. Он весь – сама целеустремлённость. У него полуспущены штаны, а на щеках ещё горит румянец, и он даже не постарался толком вытереться, потому что настолько отвлёкся, что не может не написать… кому? Кому, чёрт бы его побрал? — Майкрофту, — отвечает на незаданный вопрос Шерлок. Какое-то время Джон раздумывает, сможет ли подняться, но злость оказывается отличным стимулом. Он садится. Находит, почти под кроватью, несвежие боксёры. Начинает вытираться ими. Не отрывая взгляда от ковра. — Вопрос жизни и смерти, представляешь, мир снова в опасности и всё такое. В общем, сплошная скука. Почему бы ему не попытаться хотя бы в чём-нибудь разобраться самостоятельно? Ленивый пройдоха, он обычно даже из-за стола не встаёт. Неудивительно, что диеты ему не помогают: только и делает, что, развалившись в кресле, задаёт мне вопросы. Джон, наконец, счёл себя достаточно чистым, чтобы без зазрения совести завернуться в полотенце и добраться до душа, не напугав до дрожи миссис Хадсон, если она… окажется где-то поблизости. В конце концов, это её дом. А Джон всегда был джентльменом. Пусть, в данный момент, он чувствует себя, скорее, как девушка по вызову. Но всё равно остаётся джентльменом. «В отличие от толпы людей в его телефонной книге», — мрачно отмечает он. – «Я уже не уверен, что готов и дальше терпеть гниющие куски трупов в холодильнике». — Я имею в виду, он это нарочно: прикидывается, что на кону чья-то жизнь, причём в самый неподходящий для меня момент. Хотя, может быть, так и есть, но эта жизнь – не твоя, а на остальные мне плевать. Джон останавливается в дверях, поправляя на бёдрах полотенце. — Звучит не очень, — бросает через плечо. Всего лишь на пробу. Но сердце так и заходится. И этого… …вполне следовало ожидать. Ты любишь его, но ещё ни в чём не уверен. Чтобы защитить его, ты без раздумий стрелял на поражение, но, всё же, он не всегда тебе по душе, и, время от времени, тебе хочется придушить его голыми руками. Ты бы позволил ему убить тебя, но терпеть не можешь, когда с тобой обращаются как с мебелью, и где-то здесь и проходит граница дозволенного. Возможно, он любит тебя, но, скорее всего, ему и в голову не придёт сказать об этом вслух. Он, видимо, готов за тебя умереть, но большую часть времени вообще не замечает. Ты с радостью отдашь за него жизнь, но он осознает это, только услышав прямо. Так чем же это всё обернётся? — Почему «не очень»? Я люблю тебя, — раздражённо бросает он в ответ. – Неужели ты ждёшь, что с тобой я буду обращаться так же, как со всеми остальными? Это нелогично. Джон чуть не роняет полотенце, и удерживает его, лишь сообразив, что это будет выглядеть слишком нелепо и карикатурно, как в старых мультфильмах. Совсем как в классике компании «Warner Brothers». Он ожидал совсем иного. Это было... Ошеломительно. Даже более чем. Из тех событий, что меняют жизнь навсегда. Эхо этой фразы до сих пор отдаётся у Джона в ушах. Как и щелканье клавиатуры под пальцами его любовника. И это… Неудивительно. — Не стой столбом, мы выходим через три минуты, — объявляет Шерлок, кликнув «отправить» и натягивая, наконец, штаны. Так что Джон отправляется в душ и забирается под водопад тёплых струй воды. Не переставая думать о том, какой странной, бесконечно-удивительной будет жизнь, в которой тебя любит ходячий парадокс. Но он легко уживается с парадоксами. И, в любом случае, уже начинает подозревать, что сам, отчасти, является одним из них.