Кофе и Батон

      День Томаса не задался с самого утра. Во-первых, он проспал. В понедельник или, скажем, в четверг это не стало бы трагедией, но была среда, когда первой лекцией стояла макроэкономика. Преподавал ее страшно вредный и дотошный старикашка, который бдил за присутствием аки стоокий Аргус, и прогульщиков наказывал по всей строгости. Из-за лишнего часа сна Томасу в конце полугодия светил дополнительный вопрос на экзамене, что совсем не радовало. Его познания ограничивались всякой вводной лабудой, кривыми спроса и предложения и точкой рыночного равновесия, то есть первыми восемью вопросами списка, состоящего из семидесяти четырех.       Во-вторых, в то же утро у него треснули любимые джинсы. Вот взяли и треснули на заднице, когда он присел на корточки, чтобы завязать шнурки. В общем-то, ничего удивительного в этом не было. Даже лучший друг Минхо давно говорил, что у нормальных людей − штаны и немного дырок на них, а у Томаса − дырки и чуть-чуть штанов. Хорошо еще, что порвались они дома, а не посреди университетского коридора на глазах у сотни человек, плохо, что протерлись, когда Томас и без того безбожно опаздывал.       Другие джинсы, не такие уж и любимые, уже как полмесяца валялись в ванной, ожидая стирки. Так что пришлось хорошенько пошарить в шкафу, а потом нацепить на себя мерзкие колючие бежевые брюки, которые когда-то со словами «пусть у тебя будет хоть одна вещь, которая не выглядит так, будто в ней пятеро прошлых хозяев умерли» ему презентовала мама.       Глядя в зеркало, Томас отметил, что выглядит отвратительно, и посему чувствует себя так же. Раньше он думал, что ему до фонаря собственный внешний вид. Был до фонаря, пока он не увидел себя в этих страшенных брюках.       Томас вообще не причислял себя к любимцам фортуны: с ним часто случалась какая-нибудь фигня. За примером далеко ходить не надо было.       Буквально на днях его чуть не сбил на пешеходном переходе какой-то дед, восседавший за рулем ржавого драндулета. Дав по тормозам, дед вылез наружу, но вместо извинений обложил Томаса отборнейшим матом. Закончив, он с важным видом уселся в свое авто, будто в «феррари», а не в развалюху старше его самого, и как ни в чем не бывало укатил.       А когда-то Томас страшно обгорел перед важным свиданием. В образе сбрасывающей кожу змеи он все-таки отправился на встречу. Позже об этом решении пришлось пожалеть, зато оно дало ему право считать, что у них не заладилось именно потому, что он был похож на больного себореей, а не по какой-то другой причине.       Не стоило даже вспоминать, что почти каждый день его бил по ногам турникет на входе в университет, несмотря на то, что пропуск исправно работал.       Томас не считал себя счастливчиком, но и неудачником однозначно не был. Однажды он выиграл в лотерею. Плевать, что она проводилась в крохотной пыльной палатке в парке аттракционов, плевать, что была беспроигрышной (покупаешь билет, тянешь номерок и получаешь в соответствии с ним гарантированный приз), и плевать, что выиграл он не миллион долларов, а всего-то керамическую статуэтку. Зато после Томас мог с гордостью говорить, что выиграл в лотерею, и это было правдой.       В то злополучное утро, периодически почесывая ноги, обтянутые колючими брюками, в которых, по всей видимости, из-за долгого лежания в шкафу уже завелись блохи, Томас устроился за столиком в студенческой кафешке на первом этаже главного корпуса. Любимые джинсы, порвавшись, подложили ему жирную свинью: пока Томас искал им замену, он опоздал и на вторую пару. Умолять впустить его было бесполезно: тыча пальцем на дверь, истеричная преподавательница философии всегда начинала психовать, требуя от опоздавших покинуть чертоги разума. Что это значило не понимал никто, наверное, так она просила выйти из аудитории, ведь угоманивалась эта невротичка лишь тогда, когда несчастный студент скрывался в коридоре.       Томас даже не стал соваться в «чертоги разума», а сразу пришел в кафешку досиживать остаток пары. Грея руки о стакан с напитком, похожим по цвету на коньяк, он размышлял о своих неудачах и заливал горе. Заливал его чаем, ведь ничего крепче студентам не полагалось.       Решив, что темная полоса в жизни бывает у каждого, Томас стукнул пустым стаканом о столешницу (прям, как о барную стойку), начал отодвигать стул, на котором сидел, и заорал от неожиданности. Чувствуя, как по плечу стекает что-то обжигающее, Томас понял: его темная полоса не скоро сменится на светлую, ведь, похоже, он шагал не поперек нее, а вдоль.       Кто-то ойкнул над ухом, а тем временем кофейная жижа плюхнулась на штаны, вызвав у Томаса новый вопль. Он никогда не любил кофе, а в тот момент просто ненавидел. Как ненавидел и белобрысого парня с теперь уже пустым пластиковым стаканчиком в руках.       Взлохматив челку, блондин виновато улыбнулся и попытался стряхнуть – иначе и не скажешь – кофейные пятна с одежды Томаса. Разумеется, пятна и не подумали стряхиваться, наоборот, от прикосновений парня они еще сильнее расползлись по ткани. Томас на секунду обрадовался поводу выкинуть отвратительные блохастые брюки, но возмущение одержало верх. Особенно, когда он осознал, что вдобавок к брюкам испорчена и рубашка. А может, еще и его кожа, если чертов горячий кофе оставил на ней ожоги.       ― Смотреть надо, куда прешь!― вскочил Томас на ноги, отпихнув от себя неловкого кофемана.       ― Прости, пожалуйста,― запричитал тот.― Я же случайно.       Не слушая оправданий, Томас решительно направился в уборную, а парень зачем-то потащился за ним.       ― Ты как? Нормально? Не обжегся?― беспрестанно ныл он за спиной.       Томас открутил кран и сунул под воду руку по локоть. Раздражая своей назойливостью, парень принялся бестолково топтаться рядом. Но лучше бы он и дальше так же молча висел над душой вместо того, чтобы давать идиотские советы.       ― Да не так, вот как надо,― зудел он, хватая Томаса за руку и щедро поливая ее водой.       Плюнув на тщетные попытки привести одежду в порядок, Томас призадумался: лучше явно не стало, а мокрая ткань начала липнуть к телу, неприятно холодя кожу.       ― Снимай давай,― приказал тем временем помощник.       Не дожидаясь какого-либо ответа, он протянул руки к пуговицам.       ― Не буду я тебя насиловать, не бойся,― заявил он, заметив адресованный ему недоуменный взгляд.― Я помочь хочу.       По необъяснимой причине Томас покорился и позволил этому странному типу содрать с себя рубашку. Должно быть, выглядели они до жути нелепо, когда сушили ее под устройством для сушки рук. Зашедший через десять минут в туалет парень, поглазев на голый торс Томаса, гордо удалился со словами: «Везде эти гомосеки!» Непонятно, что его не устроило, ведь в такой ситуации мог оказаться каждый, и для того, чтобы вдвоем сушить одежду, даже необязательно быть знакомыми, но Томас решил, что пора перестать привлекать к себе внимание, и принялся облачаться в мокрую рубашку.       ― Сойдет,― буркнул он.       ― Ньют.       ― Чего?       ― Меня Ньют зовут,― улыбнулся теперь уже не незнакомец.       Томас не удержался от ответной улыбки и, представившись, протянул руку для рукопожатия. Томас вообще был отходчивым и не умел долго держать на кого-либо зло. Конечно, в тот момент он очень хотел сердиться на этого обаятельного любителя кофе, но почему-то не мог. Тот светился оптимизмом и радостью и, кажется, своим светом превратил черную полосу жизни, пусть не в белую, но в серую так точно.       После того случая Томас стал частенько натыкаться на Ньюта. Нередко тот маячил возле его аудитории и вроде как кого-то ждал. Томас не знал, кого именно, ведь всякий раз Ньют незаметно растворялся в толпе студентов. В свою очередь, в обеденное время Томас принялся захаживать в кафешку. И дело было вовсе не в том, что Ньют каждый день пил там любимый кофе. Просто Томас впервые за несколько лет обучения по достоинству оценил местный чай. Раньше ему казалось, что чай воняет старым веником, но Томас явно был к нему несправедлив. Неспроста же он упорно приходил и вливал в себя полный стакан, пока Ньют прихлебывал кофе за соседним столиком.       Неизвестно сколько литров не самого лучшего чая (да, стоило все-таки это признать) Томас бы еще выпил, но как-то ненароком Ньют переместился к нему за столик и остался там насовсем. Они трепались обо всем на свете: о погоде, о кино, о футболе и, разумеется, об учебе. Томас сетовал на макроэкономику, и Ньют чертил ему графики модели Манделла-Флеминга. Томас жаловался на философию, и Ньют объяснял ему, чем идеи Шопенгауэра отличаются от идей Ницше. Но их взаимодействие за пределами кафешки ограничивалось лишь кивками друг другу в университетских коридорах.       Все изменилось, когда Томас случайно увидел заставку на Ньютовом телефоне.       ― У меня такой же!― воскликнул он, бесцеремонно тыкая в экран.       ― Правда?― оживился Ньют.― Как зовут?       Тогда Томасу пришлось признаться, что никак, ведь в отличие от настоящего бульдога на фото в телефоне Ньюта, его бульдог был простой керамической фигуркой, выигранной в парке аттракционов за пару баксов по номеру семнадцать.       Ньют рассмеялся и, открыв другую фотографию той же собаки с заставки, сказал:       ― Это Батон.       ― Где батон?       ― Вот,― указал Ньют на бульдога.― Имечко этого бегемота – Батон. Потому что сразу целую булку способен умять.       ― У меня такой же,― повторил Томас.― Только батоны не ест, стоит возле кровати и все.― Он секунду помолчал и неожиданно для самого себя добавил:― Приходи, я тебе его покажу.       ― Лучше уж вы к нам,― улыбнулся Ньют и в ответ на вопросительный взгляд Томаса пояснил,― бери своего Батона, а мы с моим будем ждать вас обоих в гости.       Упрашивать Томаса не пришлось.       Когда-то он проспал, у него треснули любимые джинсы, его облили кофе, и он пропустил все пары. Томас не считал себя баловнем судьбы, а зря.       Керамический Батон уже несколько месяцев украшает их полку над столом, пока настоящий, повизгивая, вертится под ногами.       Из динамика телефона льется любимая песня Ньюта. Тихонько подпевая, он варит кофе, и кофейный аромат, вырвавшись за пределы кухни, разносится по всей квартире.       Ньют любит кофе. Томас любит Ньюта. Кофе он тоже теперь любит. А Ньют любит Томаса. Но неизменно вопит, когда тот подкрадывается со спины и засовывает ледяные руки ему под пижаму.       Ньют поворачивается к Томасу и возмущенно пыхтит, хмурит брови и пытается выглядеть суровым, но в пижаме с вышитыми на ней придурочными зайцами у него это плохо получается.       От Ньюта пахнет апельсиновой зубной пастой. Теперь Томас знает хотя бы одного человека, которому нравится это сладкое извращение вместо нормальной мятной.       ― Я накажу тебя, Томми, за такие фокусы,― совсем негрозно говорят апельсиновые губы и подаются вперед.       ― Знаю,― ухмыляется тот и ныряет в апельсиновый запах с головой, разбавляя его мятным.       Кофе напрочь остынет, телефон обиженно замолчит, дойдя до конца плейлиста, Батон, обрадовавшись, что хозяева удалились из кухни и занялись непонятным делом, залезет на стол и слопает все печенье из вазочки, а Ньют опять будет ругаться, сметая крошки с пола. Кому-то утро покажется далеким от совершенства, но для Томаса оно идеально.       Томас не считал себя везунчиком. Но когда-то он выиграл керамическую собачку в беспроигрышную лотерею. Когда-то он выиграл счастье, встретив Ньюта. Удача приходит к каждому, просто иногда нужно немного подождать ее стука в дверь. Или для начала порвать штаны.