***
...Запахом клевера, чёрной смородины и незабудок вторгается в библиотеку Неласа Вандас — ещё до того, как Ильмени, поглощённой трактатом Савоса Верано о законотворчестве Морровинда во вторую эру, удаётся её увидеть. Виной ли тому королевская кровь Ра’атим, пусть и разбавленная, текущая в её венах, или же нечто иное, но Неласе безо всякого труда удаётся себя обозначить: не только недвусмысленными следами присутствия, вроде забытого в гостиной шарфа или шлейфа любимых духов, но и чем-то неуловимо-всеобъемлющим… словно бы вместе с Неласой в поместье семейства Дрен приехал погостить целый мир, чудесный и чуждый — мир, где воздух по-особенному прозрачен, а ветер, играя в кронах дерев, шепчет признания на певучем, но незнакомом тебе языке. Дело здесь совсем не в физической красоте… однако Неласа и правда очень красива. Ильмени, в чертах которой куда больше породы, чем прелести, ей немного завидует, но куда чаще любуется: любуется рыже-рубиновым блеском волос, робко бунтующих против любых причёсок — мягкими завитками, что выбиваются у висков, — и алыми лукавыми глазами, в которых искрятся смешинки, и гибкой, точёной фигурой, что не скрывают даже летящего кроя платья. Неласа садится, не думая оправляет одежду, и тенью мнимого несовершенства на её правом запястье мелькает родинка в форме капли — родинка, тушью начертанная у Ильмени на внутренней стороне век. – Ты что же, запыхалась? Куда так спешила? – спрашивает она, собираясь с мыслями. – Жарко сегодня, – пожимает плечами Неласа, – жарко и скучно. Чуть не сморило за письмами, представляешь? Не могу ничего делать. Капельки пота собираются на её приоткрытых ключицах; голые ноги — длинные, стройные ноги отменной бегуньи — мелькают из-под подола, пока их хозяйка пытается устроиться поудобнее, и Ильмени, позабыв о книгах, облизывает губы. Библиотека — не самое лучшее место для голодных взглядов, но только в её стенах Ильмени чувствует меру свободы, позволяющую не прятаться от самой себя. Принятие, подлинное принятие начинается именно здесь. ------------------------------------------------------------------------------------- ...Взвесь и осадок, разум и чувства — в воспоминаниях прежняя жизнь распадается, рассыпается мелкой жемчужной пылью, не выдержав жара мятежного пламени... В те времена было удобно вполсилы жить и вполсилы любить, принимая как должное то, о чём другие могли лишь мечтать — жить, закрывая глаза на несправедливости… Но Ильмени изменилась. ------------------------------------------------------------------------------------- Не обладая той страстной, чуть старомодной набожностью, которая — по мнению высшего света — так украшает знатную молодую данмерку, Ильмени между тем всегда уважала богов своего народа, пусть и не всегда могла с ними согласиться. Так же, как и слепой фанатизм, ей было чуждо воинственное безбожие, столь популярное у радикальной данмерской молодёжи. В глазах Ильмени АльмСиВи не были беспорочны — а иначе не дозволили бы существовать рабству, даже если и правда надеялись, что их дети когда-нибудь повзрослеют и по собственной воле отвергнут этот дикарский обычай, — однако они оставались богами, и с их божественной волей нельзя было не считаться. Не все уроки и заповеди находили отклик в её сердце, и не все из них бывали хотя бы полезными — для здоровья души или счастливой, благополучной жизни, — однако Ильмени чтила АльмСиВи и в вере нередко находила утешение. Она, например, никогда не забывала, что подлинная чистота помыслов недостижима, если прежде не была достигнута чистота тела. Заботиться о вместилище своей смертности, приближаться — не вне оболочки, а частью её — к образу совершенно-божественного… Иное было бы признаком лени и малодушия. Конечно, богатой и знатной даме ухаживать за собой много проще, благо, в её распоряжении вышколенные слуги, лучшие средства и мраморные купальни: можно, растворяясь во влажном тепле, ловить за хвосты ускользавшие прежде мысли — или же, выгнав слуг, лениво ласкать себя, перебирая фантазии о любовниках бывших, и нынешних, и сугубо воображаемых... Только в Вивеке Ильмени осознала, сколь ценны были эти часы наедине с чистой водой и нежным жаром. Даже приватность оказалась привилегией богатых и знатных: ей выдалось вдоволь возможностей погоревать об утраченной неге, когда необходимость погнала в общественную баню. Впрочем, беспорочность помыслов ускользала от Ильмени куда чаще, чем беспорочность тела — ради благой цели ей нередко приходилось идти на неблагие поступки. Чистота, подлинная чистота была для неё недостижима... и оттого — желанна десятикратно.***
Не обладая той страстной, нерассуждающе-сумасбродной натурой, которая издревле будоражит воображение всех поэтов, Ильмени не чужда ни капризам, ни чувственным удовольствиям. Даже отцовские соглядатаи пасуют перед её находчивостью и настойчивостью: леди Дрен умеет добиваться своего, будь то побег в Балмору ради очередного свидания или целительные зелья, попавшие в рабский барак в обход надсмотрщиков. Ильмени не делает свою личную жизнь достоянием общественности, но она давно уже не девица и на правах старшей подруги объясняет Неласе древнюю велотийскую мудрость, которую им обеим так и не смогли передать ни матери, ни воспитательницы. – Нет ничего постыдного в том, чтобы доставить себе удовольствие, – наставительно произносит она, пригубив комуничного сока, который захватила в купальню. – Для этого достаточно собственных пальцев, немного терпения и правильного настроя. – А как же… – Неласа, и без того раскрасневшаяся от жара, ещё больше заливается краской. – А как же мужское достоинство? – От одного лишь лингама способны достигнуть вершины Башни лишь те счастливицы, чьё лоно удачно устроено. А остальным нельзя забывать... – О похотничке, – перебивает, хихикнув, Неласа. Поймав удивлённый взгляд, она смущённо отводит глаза и признаётся: – Я как-то случайно подслушала разговор двух рабынь... – Ты никогда не пробовала его приласкать? Смотри, это довольно просто. Ильмени знает себя и знает, где и как касаться и о чём грезить, чтобы быстрее достигнуть пика. Впрочем, ей не нужны никакие фантазии, когда напротив — нагая Неласа Вандас, столь упоительная в своей неопытности. Пятна румянца на благородных высоких скулах, закушенная губа, потемневшая от комуничного сока... упругая серо-жемчужная грудь с чернильными зёрнышками сосков... Неласа широко раздвигает ноги, подражая подруге, почти невесомо обводит — скорее даже щекочет — клитор, разводит нежные складки лона; касается себя робко, несмело, но, постепенно входя во вкус, трётся всё резче — вскидывая бёдра, тихонько постанывая... Желание, подлинное желание плещется у Ильмени в низу живота — и наконец-то находит выход. ------------------------------------------------------------------------------------- Вдох, выдох… липкие, влажные пальцы, приятная тяжесть наскоро ублажённого тела… щемящее чувство тоски, у которого нет ни облика, ни названия — только маски... В вязкой полуночной неге прекрасная маска бывшей подруги — одна из многих, в которую Ильмени одевает свою тоску, когда хочет отвлечься или ищет разрядки. Отгадка проста: было бы ложью утверждать, что она совсем не скучает по отцовскому дому, по прежней богатой жизни — по редким книгам, каких не найти даже у Джобаши, по мягкому, изнеженному телу — и по мерам, от которых отмежевалась, выбрав свою судьбу и свою борьбу. Ильмени скучает... однако прошлое должно оставаться в прошлом.