Deathbeds

Победоносный меч, изящно полированный косыми отблесками едва зримого света тот час взмыл в воздух, небрежно рассекая нависшие над головами свинцовые тучи, сродни иллюзионной бутафории, некогда воздвигнутой богами, обратившими пронизанные чернью взоры на преисполненных страстным желанием сыновей их — узреть неминуемый триумф, сопровожденный щедрыми дарами, беспощадно отобранными у саксов, чей смердящий в потемках страх питает изнутри, бешено клокочет в ноздрях, обволакивая обезвоженное горло той живительной пеленой всевластия, что затуманивала мысли не хуже бродящего эля. Но ощущал ли я ныне этот необузданный жар в груди при одной только мысли о предстоящем набеге? Все мое естество, прежде находившее свое предназначение лишь в одном гиблом желании стать легендарным первооткрывателем — иссякло. Пленительные мечты, однажды ставшие реальностью уже давно утеряли смысл, как и вся та империя, которую я хладнокровно выстраивал на втоптанных в землю костях христиан, безжалостно вырезанных мною же, величайшим в истории конунгом — вызывает во мне несказанное отвращение, в последствии ставшее моим постоянным гостем, извечно отравляющим мысли и лишающим сна — единственным укрытием от позора и избавлением от терзающего сердце чувства вины за гибель моего народа, бесчестно павшего от рук наемников Эгберта, восхищение живостью ума которого породило во мне приступ незаслуженного доверия, сделавшее меня главной причиной столь непростительно поражения. «Вся суть в том, Рагнар, что на самом деле ты не преклоняешься ни перед своими богами, ни перед Христом. Ты принадлежишь только самому себе, хотя и отчаянно стараешься верить в обратное. Каждый сделанный тобою выбор не обязан соответствовать реликвии или нормам морали, если, конечно же, они имеются у северян» – убежденно вторил он, искривляя окропленные элэм уста, словно ехидный змей, подползающий прямо к жертве, но терпеливо выжидающий момента нападения. Однако, старик, как правило, был достаточно мудр, и всякое его деяние, каким бы благочестивым оно не казалось в моих глазах, на то имело весомые причины, полностью лишающие шансов на противостояние, ибо правила заранее спланированной им игры не распространяются за рамки его пытливого сознания. До сих пор я не мог определить весь контраст моего отношения к саксонскому выродку, способного заманить в свои сети любого, чьим расположением он жаждал обладать, как обладает кукольник своими излюбленными марионетками. Но я и Этельстан – мы занимали особое место в его сердце, и в отличие от него, я был не только слабостью Эгберта, но и главной мишенью, в которую он целился косвенно, не стреляя, а лишь делая вид, что натягивает тетиву. И полноту его неприкосновенного таланта в дипломатии мне удалось оценить в полной мере лишь в конце затянувшейся игры, когда все пешки были разбиты, а цель – повергнута. Осознание произошедшего стало частью куда более крупного плана, ибо моя неспособность свести счеты с жизнью возродила во мне новую цель – отмщение, что решил даровать мне Один, когда я, туго затянув петли на шее с сухой готовностью кануть вниз, не оказался пронизанным стрелами столь желанных мною Валькирий. Однако, теперь моя миссия близится к концу. И вскоре Хеймдаль отворит для меня свой чертог, если бы только продолжал я грезить о Вальхалле..

***

Бархатный иссиня-черный туман сочился сквозь прогнившую древесину четырех стен, медленно подкрадываясь и орошая приглушенным светом бренное тело, обессиленно забившееся в дальний угол отведенной мне клетки, куда я был брошен сродни пойманному зверю. Я чувствовал. Чувствовал, как томящаяся внутри меня пустота пыталась завладеть моим утомленным рассудком, медленно обволакивая глазницы, внедряясь в каждую закипающую жилу, едва отдающую приглушенный ритм в исчерканных лезвием висках. И наконец, отказавшись от сопротивления и позволив ей взять бразды правления в свои изнеженные чернью руки, она поглотила все, что было доступно моему взору, безразлично устремленному куда-то вдаль. Казалось, боги покинули меня навсегда, ведь я не слышал ничего, кроме стука своего облитого кровью сердца, отдающего счет истекающим минутам отведенного мне времени. – Этельстан – небрежно вырвалось с размякшего языка. Подбородок невольно дрогнул и я, поддавшись внезапно нахлынувшему отчаянию, сжал пальцы до полу-хруста, все глубже утопая во мраке, в надежде отыскать столь знакомый мне силуэт. – Почему ты оставил меня? – вопрошающе взирая в пустоту. – Ты сказал, что твой бог милосерден. Так где же его прославленное снисхождение? – Пелена соленой воды мгновенно застелила снующие по комнате глаза. – Так он решил наказать меня? – испустил дрожащий голос, моментально растворившись во вновь воцарившейся тишине.