Мне плевать на твой возраст.
Ветер за окном бушевал, а потому в замке становилось совсем зябко. Ёжась, я нахмурилась и принялась читать чуть быстрее. В гостиной факультета было намного теплее, но некоторые книги из библиотеки выносить было попросту нельзя, а информация в «Хрониках артефакторов» была представлена просто и доступно. Конечно, можно было заказать книгу по почтовому каталогу или отправить домовушку порыскать по семейной библиотеке, но разве не проще потерпеть несколько минут некоторый дискомфорт? Чинно скрипели перья, кое-где изредка раздавалось сдерживаемое покашливание или хлюпанье носом. Зима в мой четвёртый курс выдалась совсем уж снежной и по-настоящему холодной, так что многие были попросту к такому не готовы. С досадой вспоминалось тёплое и приятное лето в родном российском имении. Хотелось назад. Лето я всё-таки провела неплохо. В свой любимый город так и не попала, но получила просто уйму эмоций и тепла от родной, как оказалось, страны. Россия — она ведь как Зона Припяти, никогда не отпускает. Говорят, иностранцы тоже чувствуют нечто схожее. Всегда хочется вернуться, как бы плохо иногда не было. К непонятной досаде я встретила там Эммануэля. Взрослая жизнь обухом ударила меня по голове, так что понимание пришло быстро: играть больше не получится, ни с людьми, ни в людей. Мы оба были слишком старыми, оба были слишком мудрыми и оба слишком устали от всего того, что с нами могло произойти. Мы были слишком непредсказуемы — и в то же время слишком предсказуемы — друг для друга, а потому несли в себе угрозу. Разрушая миры обоих, мы не могли построить общий. И это угнетало. Он понял. Понял всё, улыбнулся, уже привычно прижал меня к себе, обнимая, и просто растворился в теплоте августовский сумерек. В его глазах читалась непоколебимая решительность бороться дальше. Становилось не то чтобы страшно, но неуютно. Досадно. Не хотелось ощущать себя Козельском. С Мефодием мы, напротив, сошлись. Разговаривали о прошлых хозяйках дома, порой я читала ему вслух, порой он — мне. Пили чай с его пышками, вместе лепили пельмени, вместе крутили соленья и готовили варенье из собранной тут же, в палисаднике, малины, смородины, вишни. Я с удовольствием делилась собственными рецептами, некоторые из них довольный домовой даже записал. Он же, в свою очередь, представлял из себя своеобразную кладезь мудрости, эдакого советчика, который всегда готов помочь если и не делом, то хотя бы словом. Уезжать оттуда в какой-то момент не захотелось настолько, что я всерьёз подумывала переводиться в Колдовстворец, но потом… потом вдруг поняла, насколько скучаю. Скучаю по своей комнате, по огромному замку, по друзьям и подругам, по старым партам, тыквенному соку, по Джеймсу… Улыбка при воспоминаниях о шебутном Гриффиндорце возникала сразу. Хотелось поскорее вновь увидеть его — растрёпанного, смешливого, в этих нелепых очках-велосипедах — снова завязать по-особому цветастый гриффиндорский шарф, снова пригладить волосы и грозно нахмуриться (ну в самом деле, как маленький). Мне не хотелось ни о чём думать, не хотелось ничего загадывать. Хотелось просто жить. С Петуньей мы всё же встретились. Девочка сильно подросла за прошедшее время, вытянулась и даже несколько пополнела. Щёки и общая округлость ей шла, она перестала напоминать прямую и тонкую швабру. Теперь она постоянно улыбалась, носила платья советского кроя и предпочитала русский английскому. Волосы она убирала в две косы, соединённые на затылке белыми лентами. Я видела её с подругами — две девушки, счастливые, улыбчивые, смешливые неслись куда-то по парку, перешучиваясь и переговариваясь. Эванс меня узнала. Ошарашенно смотрела на меня какое-то время, а потом с визгом и слезами кинулась обнимать. Это было странно. Я тонула в объятиях сестры, чувствовала её горячие слёзы на моих плечах и понимала, насколько тёплого и светлого я лишилась. Тут же захотелось восхвалять всех богов разом за то, что ритуал Реддла не разрушил ту хрупкую и важную связь между нами. — Родители скучают по тебе, Лилс, — сказала мне Петуния, когда всё же успокоилась; мы сидели в небольшом уютном кафе, на его веранде, попивая душистый чай и поедая плюшки. — Но что-то будто не даёт им хотя бы написать тебе… Про ритуал рассказывать не хотелось, но пришлось. Эванс плакала, злилась, хмурилась, а в какой-то момент просто схватила мои ладони и, заглядывая в глаза, сказала: — Если ты нашла меня, значит, не всё ещё потеряно. Кто знает, быть может со временем он ослабнет… И я просто не нашла в себе сил не согласиться. Чёрт знает, что это было. Быть может, моя любовь к чему-то сентиментальному играла здесь не последнюю роль. А может я перестала смотреть на Каркаровых через призму чего-то нового и магического. Но тут же вспомнилась и старая комната в доме Эвансов, и журавлики, свисающие с потолка, и Северус… как он там? В груди отчего-то закололо, а на глазах выступили бусинки слёз. Я не была бесчувственной мразью, хотя так могло показаться при недолгом рассмотрении. Да, я скрывала свои эмоции для других, внутренне мечась от одного варианта к другому, да, я могла наорать на кого-то, могла использовать сарказм, тонко подмечая чьи-то недостатки и пространственно размышляя о своих достоинствах вкупе с картинно поджатыми губами, могла фыркать и ёрничать, могла… Но не могла я пройти мимо плачущего ребёнка, чтобы не утешить и не успокоить его, не могла спокойно смотреть на похороны и людей, которые действительно на них горевали, не могла без кома в горле говорить о своих потерянных родственниках. И пусть я отодвигала многие мысли на задний план, пусть старалась не думать о многом — по крайней мере о том, что не в силах была изменить — но достаточно большое количество происшествий сильно ударяло по мне, доводя порой и до слёз, и до точечных истерик. Не раз я рыдала от бессилия в собственной комнате или в парке — там, где никто не увидит. Там, где можно дать слабину. С Петуньей мы расстались добрыми друзьями. Она пообещала поговорить с родителями, объяснив причины такой резкой смены поведения что меня, что их, а так же попросила почаще писать. — Будем общаться хотя бы так, — улыбалась она, обнимая меня на прощание. — А то блокнот, который я когда-то увозила из дома, уже давно потерялся… Господи, я так скучала! И это было приятно. Петунья была тем самым человеком, которого жизнь если и не потрепала, то хотя бы показалась на глаза. Она видела много такого, чего не замечали её сверстницы, и она умела думать. В её глазах уже не горел безудержный интерес, там скорее была жажда. Жажда знаний и правды. Из таких людей всегда получались самые верные друзья и преданные союзники. Покажи им свою истину, заставь поверить в неё — и вот они уже готовы умереть за тебя. Странно и страшно, но так важно и нужно. Такие люди готовы были стать якорем, скалой, маяком — кем угодно, главное, что стать. Я скучала по ней, безбожно скучала всё то время, что мы не общались. Уже как-то забылся и разрез глаз, и мягкость волос, и даже голос. С собой в Англию я увезла множество фотоснимков, сделанных как на обычную, так и на волшебную камеру, собранный вдвоём гербарий, вышитый сестрой рушник и ворох воспоминаний. Девушка задумалась над моим предложением войти в Род Каркаровых, чтобы удачнее выйти замуж или хотя бы пробиться в люди в той же России. Она обещала подумать, всё-таки время ещё было, но просила если что принять любой её выбор. — Имя ведь может не только помочь в чём-то, но и помешать, — со свойственной ей теперь вдумчивостью ответила моя сестра и улыбнулась. — Так что да, мне нужно время, чтобы разобраться… всё-таки у имени Каркаровых есть столько же минусов, сколько и плюсов. Старый Род, старый и тёмный. Оставалось признать, что она была права. Нана идеей принятия в Род Петуньи не брезговала. Задумчиво качала головой и бормотала только, что чем семья больше, тем лучше. Игорь же больше отмалчивался, но как-то всё же сказал, что был бы не против. Да, ритуал достаточно энергоёмкий, но стоящий того. О России теперь думалось часто. Особенно вечерами, за книгами. И становилось как-то грустно, словно скучала по чему-то тёплому и родному. На плечи мне опустилось что-то тёплое и мягкое, отчего я вздрогнула и резко подняла голову, чтобы наткнуться на смеющиеся ореховые глаза Поттера-младшего. — Замёрзнешь ведь, глупая, — фыркнул он, поправляя свой ало-золотой шарф на моих плечах. Улыбка непроизвольно натянула щёки. — Спасибо. О Поттере думалось так же часто, как и о России. Мальчишка казался уже слишком тёплым и родным, чтобы отпускать его от себя. А ведь скоро он подрастёт ещё немного, тот же пятый курс не за горами. Ловец, отличник, чистокровный, богатый наследник старого Рода… невест будет тьма. Наверняка и девчонка появится, может и не насовсем, а так, погулять, но появится. Готова ли я делить своё личное солнце с кем-то другим? Наверное, всё-таки нет. — Пойдём в башню, библиотека скоро закрывается, — мальчишка щёлкнул меня по носу и принялся собирать свои конспекты со стола, бурча что-то о глупых гриффиндорках. Как-то заторможенно я поднялась со своего места, так же заторможенно принялась собирать в стопку книги. Вот эти взять, эти — сдать мадам Пинс… да что ж это такое, конспекты забыла скомпоновать. Решив заняться этим как-нибудь потом, я чертыхнулась и, достав волшебную палочку, несколькими пассами заставила увесистую стопку плыть к стойке библиотекаря. Всё-таки марать руки не особенно хотелось, да и не удержала бы я такие талмуды, давайте будем честными. Оказалось, Поттер свою литературу уже сдал, чем вызвал прилив некоторой зависти и восхищения. Вот ведь… уж! — Я подожду, — улыбнулся мальчишка, резво уходя от ожидавшей его затрещины и усмехаясь. Олень! «Я подожду», — раздавалось где-то в висках, когда я размашисто заполняла формуляры некоторых книг, планируя продолжить их конспектирование уже в собственной спальне. Я подожду. Подожду. Ну почему это звучит так, как-будто он совсем не про книги?..***
Учебный год летел так, как-будто был вовсе не днями и числами в календаре, а бешенным фестралом, которому в зад выстрелили добрым зарядом картечи. Я училась, ходила на дополнительные лекции к некоторым учителям, посещала факультативы, вела активную переписку с учениками Колдовстворца, Дурмстранга, общалась с множеством гильдийцев из Нарбонны, которые наперебой делились полезными списками литературы и интересующими меня сведениями. Скрепя сердце было принято решение брать сначала мастерство в Чарах, общее, а потом уже переходить на узконаправленное. Решение идти в гильдию Эммануэля было спустя несколько бессонных ночей всё же отметено. В конце концов, это дало бы мне больше обязанностей, чем прав. Всё же я слишком честолюбива, чтобы довольствоваться чем-то малым, а на передовую мне не хотелось — люди там надолго обычно не задерживались, сменяя одного другим с завидной периодичностью. Война на самом-то деле не прекращалась ни на минуту, просто обыватели не имели об этом ни малейшего понятия. Это было тяжело. Принимая подобное решение я понимала, что закрываю себе многие двери, буквально с корнем вырывая возможность получить достаточно большой объём труднодоступных знаний, но… но спокойствие для меня всё же было важнее. Гормональный всплеск тела, слава Мерлину, прошёл. Теперь голова вновь была у меня на плечах, а ум оставался холодным, так что на вещи теперь смотреть стало действительно легче и чище, что ли. В который раз порадовалась, что волшебники взрослеют куда быстрее маггловских детей, так что пубертатный период обещал закончиться, не вернувшись. Летние экзамены сдавались так же легко, как и прошлогодние. Отношения с друзьями оставались такими же ровными, тёплыми и ненавязчивыми, как и пару лет назад. Общение с Северусом, к счастью, отнюдь не сошло на нет, а напротив только укрепилось. Мы стали даже не столько лучшими друзьями, сколько союзниками и коллегами. С ним я отдыхала от шебутных детских забав своих сверстников, всю себя отдавая науке, высокопарным спорам, точным и забавным колкостям, словесным перепалкам и хорошему чёрному чаю. Чаще всего мы встречались в гостиной его факультета, в библиотеке или на Астрономической башне. Слизеринцы уже давно привыкли к виду моего гриффиндорского шарфа на фоне их зелёных кресел, так что некоторые даже здоровались. Некоторые даже улыбались, что уж там. Всё-таки вела я себя куда более адекватно многих своих однокашников, так что, когда пора предвзятого отношения прошла, я нашла там приятную компанию на многие вечера вперёд. Странно было, когда Поттер принялся исподволь меня сопровождать. Сначала просто провожая до лестницы, потом — до двери гостиной. А в какой-то момент Магнус Нотт, усмехнувшись, кивнул ему на вход и бросил: — Пойдём, Певерелл. Тебе тут рады. Этим же вечером я и узнала тайну своего друга. Пряча глаза, он извинялся и говорил, что не мог рассказать раньше — боялся, что я просто от него отвернусь. Злилась на него, конечно, поначалу — всё-таки подумать так, и о ком, обо мне! — но всё же смогла убедить мальчишку, что мне всё равно, какая у него фамилия, он всё так же остаётся моим другом. Как-то так получилось, что я приняла предложение Слизнорта посещать его Клуб Слизней, так что теперь неизменно присутствовала на его собраниях — как ни странно, рядом с Певереллом. И почему-то меня это устраивало. Несколько напрягало лишь принятие подобного другими, как само собой разумеющегося. Складывалось такое впечатление, что люди попросту ожидали, когда с этим смирюсь — или же примирюсь, тут уж как посмотреть — я, а для остальных всё это было уже самим собой разумеющимся. Грустно, печально, непонятно… но терпимо. Через весь год красной нитью проходило моё общение с сестрой, и робкое, какое-то пугливое — с родителями. С Эвансами мы начали переписываться исподволь, словно пробуя, и в первый же день меня ломало по-страшному. Голова раскалывалась адски, кости болели, а жар заставил ползти в Больничное Крыло за обезболивающим и чем-нибудь, что могло его сбить. Колдомедсестра лишь покачала головой и велела пить побольше воды. — Ты сейчас проклятье с себя снимаешь, милочка, — объяснила она, задумчиво хмуря брови над мерцающими буквами, спроецированными прямо на воздухе после каких-то пассов палочкой в мою сторону. — И очень сильное. Повезло только, что его действие рассеяно на трёх человек, а не на одного — пусть ты и взяла самую большую часть на себя. Это не то чтобы опасно, но неприятно… пей больше жидкости, в приоритете воды, лучше чистой и холодной, примерно через неделю отпустит. Если хочешь, можешь взять больничный, я поговорю с учителями… Время было на вес золота, так что от больничного я отказалась, а вот к советам прислушалась. Через пару-тройку дней стало действительно легче, я буквально чувствовала, как становилось легче чуть ли не дышать. Письма от родителей — кровных родителей, а не магических — стали более длинными, прекратили быть сухими и какими-то неловкими, так что мне день ото дня становилось лучше и лучше. Настроение так же скакнуло вверх, я перестала чувствовать себя удручённо, появились силы продолжать двигаться дальше, не останавливаясь даже на то, чтобы перевести дух. Я была полна сил и энтузиазма. Молодость, как-никак. А тем временем тепло подкралось и буквально оглушило со спины, не давая сориентироваться и понять хоть что-то. Лето началось как-то даже спонтанно и совершенно неожиданно. Нана к тому времени уже родила, но близнецов я увидела лишь в июле, когда приехала домой. Встречал меня на вокзале один отец, удручённый и хмурый. Заподозрив неладное с самого начала, я с бешено бьющимся сердцем попрощалась с друзьями, обняла напоследок Джеймса, пообещав писать почаще, и, чеканя шаг, двинулась в сторону Игоря. — Привет, дорогая, — улыбнулся мужчина, обнимая меня и забирая из моих рук багаж. — Твоей матери нездоровится, так что она встретит тебя уже в поместье. Оставалось только молча кивнуть. Что я могла сказать? Нана угасала буквально на глазах, я надеялась, что ей станет лучше хотя бы через пару месяцев, но было видно, что женщина может и умереть. При родах сильно была подорвана основа магического ядра Каркаровой, всё-таки поторопились они с детьми — вот магия и наказала. Чёрт её знает, за что, но я была уверена в том, что это она. И по Игорю, и по Нане было видно, что они несут тяжесть этого бремени. А вот близнецы были «чистыми». На детей я смотрела без неприязни, но и без особенно тёплых чувств. Да, чистые. Но уже несчастные — вполне возможно, оба будут расти сиротами. — Это Анна и Виктор, — познакомила нас мать, улыбаясь. Она сильно похудела, осунулась, стала ещё бледнее и теперь действительно походила на аристократку в полном понимании этого слова. К ней вернулись её тридцать с хвостиком, которые теперь стали ещё более заметны. Игорь наблюдал за женой больными глазами, прекрасно понимая, что это конец, который он может разве что отсрочить, но никак не предотвратить. Почти сразу, ещё даже не разобрав чемодан, я заявилась к отцу в кабинет. Оставалось лишь усесться перед ним и начать давить своим возрастом и авторитетом. — Ей нужно в Россию, к Источнику, — безапелляционно заявила я прямо с порога. — Я не готова принимать на себя все заботы Рода прямо сейчас, а иначе Нане просто не выжить. И ты это понимаешь, Игорь, прекрасно понимаешь. И в этот самый момент мужчина дал слабину. Он просто закрыл лицо руками и беззвучно заплакал. Конечно же, это всё осталось за закрытыми дверями, и Нана до последнего своего вздоха не узнала о том, что её муж потерял надежду за четыре года до её смерти. Конечно же, я не была тем человеком, который сказал бы ей об этом. Это и была моя слабость, наверное. Я до безумия не любила приносить плохие вести и отнимать последнюю надежду. Как уже стало понятно, наше семейство вновь оказалось в России. И теперь уже безвылазно, судя по всему. Я кропотливо изучала ночами законодательство, пыталась понять, возможно ли моё проживание в нашем Английском поместье без родителей. Как оказалось, пользуясь правами наследницы я вполне могла себе позволить такую роскошь. Главное — не компрометировать Род и поступать всегда считаясь с его интересами, а так с тринадцати я была сама себе хозяйкой, всё-таки матриархальное устройство Рода давало определённые плюшки. В тот же день на семейном совете было принято решение обосноваться в Родовом Гнезде насовсем. — Я, естественно, ближе к осени уеду, — тут же обозначила я, не обращая внимание на расширившиеся глаза Наны. — Бросать обучение я не намерена, да вы бы и не заставили меня даже в Колдовстворец перевестись — всё-таки система образования в наших странах отличается радикально, я слишком долго буду привыкать и перестраиваться с одной методики на другую — а жить те же Рождественские каникулы я вполне себе могу и одна. Домовики будут готовить, Рождество я никогда особенно не любила, да и подруг можно будет позвать, так что скучать не буду… Нана… тебе нужно остаться у Источника, иначе… Я замолчала, не желая произносить это вслух. Женщина всхлипнула и передёрнула плечами, отворачиваясь. По-моему, она так и не простила меня до конца, вплоть до своей кончины. Стоит ли говорить, что это лето было не слишком уж и весёлым. Петунья уехала на эти летние каникулы в Англию, к родителям, Эммануэль стоически молчал и, казалось бы, полностью игнорировал моё существование, обидевшись на решение не вступать в Гильдию, а письма от друзей доходили с чудовищным отрывом. Единственной отрадой было общение с домовым и чтение книг. Однако, Мефодий был ворчлив и печален — он помнил Нану ещё девчонкой и теперь бесновался из-за её глупости, регулярно отчитывая женщину. Впрочем, ей действительно стало легче. Теперь она несколько пополнена и перестала напоминать восковую фигуру, на щеках появился едва заметный румянец, а энергии значительно прибавилось. Всё свободное время женщина проводила со своими детьми, порой включая в этот список и меня. Но я как-то неосознанно начала избегать её компании — общество умирающей действовало на меня угнетающе. В середине августа я не выдержала, собрала вещи за пару часов и известила родителей о том, что уезжаю. Нана, казалось бы, даже не обиделась. Обняла меня покрепче, поцеловала в лоб, словно благословляя, и попросила захватить шаль, которую она связала для меня. — Будет греть тебя зимними вечерами, — устало улыбнулась женщина, заправляя мне выбившийся локон за ухо. — Мне говорили, в Хогвартсе зимами холодно. — Спасибо, — искренне поблагодарила её я, обнимая; глаза щипало. А вот Мефодий меня удивил. Потоптался на пороге, плюнул и сказал, чтобы звала, если что случится. — Поехать с тобой не могу, сама понимаешь, — развёл руками он. — Но ты зови, ежели чего… и пирожков я тебе с собой положил, чаю попьёшь. Буду наведываться каждое воскресенье, пока в школу не уедешь — там решим, как приходить буду. И не глупи там, ты девчонка умная, всё сумеешь, но всё-таки… И я была ему благодарна. За всё.