***
Лето прошло под девизом самокопания и сожаления. Ей богу, если бы я была постарше — точно вошла б в запой. А так, приходилось держаться. И дело было даже не в отношениях с родителями, не в осознании собственного отношения к людям, не в дальнейших перспективах. Дело было… в Певерелле. Когда все экзамены пятого курса уже были сданы, а обучение у Мастера — начато, Певерелл пригласил меня в Хогсмид. Это было… забавно. Подобная сторона студенческой жизни казалась мне чем-то милым и безобидным, так что я вполне себе была не против. В конце концов, что может в этом самом Хогсмиде случиться? Оказалось, что многое. Например — преклонённое колено и кольцо в бархатной коробочке, а ещё короткое «ты будешь моей женой?», сказанной дрожащим голосом. Честно? В тот момент во мне будто что-то оборвалось. Именно в тот момент я отчётливо поняла, что слишком уж заигралась. Где-то глубоко внутри появилось отчаянное желание написать Эммануэлю. Я знала, что он пробьёт любой защитный барьер и уже этим вечером будет уже хоть у меня в спальне, утешая объятиями и вытирая слёзы. Но не гадко ли это будет, когда я так откровенно намекнула ему на то, что он мне больше не интересен? Сразу же стало паршиво. Чувствуя, как глаза наполняются слезами, я тогда ответила только короткое: «Прости, Джеймс», — после чего сил осталось только на мгновенную аппарацию к воротам Хогвартса. Как я дошла до своей спальни — уже не упомню. В голове сохранилась только бессонная ночь, пропитанная слезами, и нагревшийся блокнот в чёрной обложке. Он будто бы чувствовал, когда мне было плохо. И каждый раз писал пространные письма — то ли сказки, то ли были — о чём-то таинственном и почти что невероятном. Той ночью Эммануэль как будто бы был рядом. А следующим утром, уже в поезде, я впервые за долгое время делила купе со слизеринцами, включая Северуса Снейпа. Джеймс Карлус Певерелл как сквозь землю провалился. Уже сойдя с поезда я увидела его. Он шёл прямо, будто бы ничего перед собой не видя, а по обеим сторонам от него двигались его родители. Карлус и Дорея, казалось бы, прожигали меня взглядом. — Из-за чего на тебя взъелись родичи Поттера, Лилс? — тихо поинтересовался Северус. — Отвергла беднягу? — саркастично поинтересовался Мальсибер. — Скорее, дала надежду и отобрала её, — отстранённо заметила я, слегка пожав плечами. — Жалко мальчика. Несколько слизеринцев, меня сопровождавших, фыркнуло. Да, я прекрасно понимала, что мои действия были отвратительными. Но поделать с этим ничего не могла. — Ты куда сейчас? — тихо поинтересовался Северус, когда мы уже отделились от группы его однокурсников и медленно продвигались к барьеру. — К Эвансам? Я слегка поморщилась, но кивнула. В Россию ехать желания не было от слова совсем. Там была умирающая Нана, вечно загнанный Игорь, чужие для меня близнецы. Я обязательно навещу их, но где-нибудь в конце лета, скажем, в августе… а сейчас мне стоило наконец вспомнить о своей второй семье, которую я так легкомысленно оставила несколько лет назад. И всё ещё не простила себя за это. — К Эвансам, — кивнув, ответила я; сил даже хватило на вымученную улыбку. — А ты заходи как-нибудь с матерью к нам в гости. Мы будем рады. Мой бывший сосед и давний друг только улыбнулся и обнял меня. — Всё будет хорошо, слышишь? И забей на Поттера. Он тебя не достоин. Я смогла только крепче обнять такого близкого для меня человека и постараться сдержать подступившие слёзы. Я была обязана держаться. Именно поэтому всё лето, вплоть до начала августа, я практически ничем не занималась. Проводила время с семьёй, трогательно меня встретившей, болтала с Петти, вернувшейся на каникулы, пару раз выбралась на Косую аллею за покупками к школе… а о проблемах старалась как-то не думать. Если честно, было стыдно. Особенно перед неким светловолосым обаятельным Императором. Я не писала Эммануэлю почти всё лето. Мне было бесконечно неловко, особенно после своего «взвешенного» решения не общаться больше с этим человеком. К июлю состояние обострилось. Я буквально ненавидела себя за каждый поступок, за каждую мысль, за каждую прожитую в этом теле секунду. Не хотелось выходить из дома, не хотелось есть, не хотелось ни с кем контактировать. Петуния уже отбыла в Россию — там её ждал жених — а родители должны были ходить на работу, потому большую часть времени в доме не оставалось никого, кроме меня. Впрочем, это ни на что не влияло. Я целыми днями продолжала сидеть в своей комнате, иногда убивая несколько часов кряду на пустой взгляд, вперенный в стену. Не хотелось ничего.***
Первого августа у кого-то сдали нервы. Это был холодный, промозглый день. Почему-то с самого утра накрапывал дождь, а ветер на улице пробирал до костей. Родители рано ушли на работу, оставив за собой до блеска вычищенную кухню и тёплый пирог на столе. Мама всё ещё надеялась на то, что во мне проснётся аппетит. Каждое моё утро вот уже несколько недель проходило, как по часам. С восьми до девяти я лежала на постели, вперив взгляд в часы, и ждала прихода родителей — они имели привычку что-то «забывать», и каждый раз, возвращаясь, меня пытались сагитировать пойти есть. Не трогали меня только в том случае, если я спала. Так что в последнее время они успешно заставали меня якобы спящей и уходили ни с чем. Дальше, с девяти до одиннадцати я сидела в ванной, стараясь хотя бы это время ни о чём не думать. Потом ела сама или скармливала свою порцию коту, тщательно мыла за собой посуду и снова поднималась наверх, к широкому подоконнику, заваленному подушками. Там я проводила большую часть времени. Слушала музыку, читала книги, но чаще всего просто смотрела на улицу и думала буквально ни о чём. Точнее, старалась не думать и не жалеть себя. Получалось плохо. На первом этаже послышался хлопок входной двери, заставивший меня упасть на подушки и повернуться на другой бок, оказавшись спиной к проходу, так что, когда на лестнице послышались родительские шаги, мои глаза уже были плотно закрыты. Единственный вопрос, интересовавший меня в данный момент, звучал как «кто на этот раз?». Вот дверь отворилась, и Мефистофель, коротко мурлыкнув, спрыгнул с постели. Значит, мама. В тот момент я никак не ожидала лёгкого, как от быстрого движения, порыва ветра, цепких рук, обхвативших меня сзади, пряного запаха трав и какого-то дорого парфюма, ударившего в нос. Меня попросту усадили к себе на колени и обняли. Захотелось плакать. — Дура, — рыкнул мужчина, уткнувшись мне куда-то в шею. — Сам такой, — как-то слишком уж плаксиво ответила я, вцепившись в лацканы его мантии. — Забираешься в дом к школьницам, сплошной разврат и насилие над личностью. Сдерживать слёзы уже не хотелось. Эммануэль гладил меня по голове, шептал на ухо всякие глупости и укачивал, как ребёнка, пока я не уснула. Он был со мной вплоть до самого вечера. Укрывал одеялом, приносил кота, читал вслух книги и заплетал волосы в косу. И постоянно, постоянно повторял, что уже давно всё простил. Что-то в этом всё-таки было. С моей души как будто свалилась целая скала, из-за которой мне было тяжело даже дышать. Сейчас я чувствовала только безмерную усталость, но никакой ненависти, злости и непонимания к себе не чувствовалось. Только огромная, всеобъемлющая усталость. Под конец дня, когда в замочной скважине загремели ключи родителей, он просто поцеловал меня в лоб и пообещал вернуться. А потом просто испарился. — Позёр, — буркнула я, выбираясь из постели и пробираясь на лестницу. Почему-то вдруг захотелось поужинать с семьёй, как раньше, послушать папиных историй, посмеяться с маминых шуток. Почему-то именно сейчас так дико захотелось быть нормальной. Эммануэль действительно вернулся. Он появился в комнате в тот момент, когда я, намного более уставшая, чем несколько часов назад, закрыла за собой дверь. Он снова переплёл мне косу, снова уложил в постель, снова укутал одеялом и снова уселся рядом, пытливо всматриваясь в моё лицо. — Как ты? Мерлин, как же, оказывается, я скучала по этому голосу. — Лучше, — лёгкая усмешка растянула губы в улыбке; мне почему-то вспомнилась одна из популярных ещё в прошлой жизни реклам, которая неизменно, из года в год крутилась по телевизору, отчаянно призывая покупать шоколадные батончики. — Почему? — наконец, спросил он. — Почему лучше? — снова улыбнулась я. — Почему ты просто не написала? — без тени веселья снова задал вопрос мой ангел, устало прикрывая глаза. Я пожала плечами. Легко сказать «почему не написала». Вот только сложно объяснить тот иррациональный страх. Я боялась, действительно боялась, что меня не простят, вычеркнут, выкинут из жизни и попросту забудут, как что-то временное и совсем уж ненужное. — Потому что думала, — начала я, прикусив губу. — Потому что думала, что не нужна тебе. Да и кому бы то ни было вообще. Я слишком требовательная, слишком эгоистичная, слишком… слишком много этого «слишком» в чертах моего характера, причём совсем не положительных. А ещё не хотелось нагружать кого-то своими проблемами. А ещё… Император — гордый Император, Владыка всего волшебного мира, гроза любого Главы Гильдии — просто сгрёб меня в охапку и повалил на подушки, обнимая. Какое-то время, как мне казалось, мы даже не дышали. Секунды текли плавно и как-то уж слишком медленно. — Дура, — снова повторил мужчина, дыша мне куда-то в волосы. — Я всегда буду рядом. Что бы ты ни делала. — Вообще-то, звучит пугающе, — пробормотала я, нервно хмыкая. — Я слишком долго ждал тебя, чтобы так просто потерять, — усмехнулся Эммануэль и разжал объятия. — Просто позови, когда я… — Останься. Быстрый взгляд светло-серых глаз. Глубокий вдох. Крепко сжатые губы. — Хорошо. Впереди меня ждало ещё два года Хогвартса, куча нерешённых проблем, масса планов… но сейчас это просто не имело значение. Я подумаю об этом завтра. А сейчас нужно просто отдохнуть. Просто отдохнуть.