Машины могут цвести

      Когда все это началось? Коннор затрудняется с ответом. Его идеальная память хранит в себе каждое мгновение с абсолютной точностью, но начало этого… безумия, как сказал бы человек, память андроида не зафиксировала. А может, все эти бесчисленные сбои в программе все-таки сказались и на воспоминаниях…       Первое воспоминание, связанное с Этим, появилось у Коннора холодным дождливым вечером. В тот самый вечер он получил новое задание: очередной девиант, андроид, слетевший с катушек, угрожал жизням целой семьи. Коннору было поручено разыскать лейтенанта Андерсона и вместе с ним отправиться на вызов. Нужно было спешить, и Коннор в рекордно быстрые сроки обошел излюбленные места лейтенанта, но ни в одном из баров его не обнаружил. Более того, не особо довольные присутствием андроида бармены нехотя цедили сквозь зубы, что не видели «этого патлатого старого алкоголика» уже больше недели. Это уже было совершенно лейтенанту Андерсону не свойственно, судя по тем данным, что Коннор собрал на человека до этого. Возможно, Хэнку угрожает опасность?       От одного только этого предположения что-то внутри андроида неприятно встрепенулось. На внутреннем экране моргнула надпись «! системный сбой» и тут же пропала, оставив Коннора замершим на месте и озадаченно нахмурившимся. Что-то непонятное и неприятное, что-то, что андроид не мог выразить словами и объяснить логикой, словно заставляло все его микросхемы напрячься и гнало его вперед, к дому Хэнка — единственному месту, где он мог быть.       Хэнк действительно был дома. Коннор услышал его сдавленный хриплый кашель еще с порога, когда открыл входную дверь. Она не была заперта — скверный знак. Андроид бросился на звук и обнаружил мужчину в ванной. Лейтенант Андерсон стоял, шатаясь и опираясь на раковину, чтобы не упасть. И хриплый, пугающий кашель разрывал его легкие. Сначала андроид решил, что человек пьян — это было совершенно обыденное явление для Хэнка. Но чуткие рецепторы обоняния не уловили в дыхании лейтенанта ни грамма алкогольных паров, и один этот факт заставил робота встревожиться. — Что с Вами, лейтенант Андерсон? — спросил андроид, осторожно положив руку на плечо сгорбившегося над раковиной Хэнка, содрогающегося в приступах кашля. — А… это ты… кха!.. гребаная жестянка… кхах!.. — человек оставался в своем репертуаре, даже мучаясь от неизвестного Коннору недуга.       Андроид чуть наклонился ближе, моргнул… Все его сенсоры и микросхемы активировались за доли секунды, раскладывая на составляющие визуальную информацию и мгновенно прогоняя ее через сеть подключения, тут же получая в ответ точные сведения. В раковине, над которой склонился задыхающийся в приступе лейтенант, поистине рентгеновский взор андроида не обнаружил капель крови, или любой другой жидкости — кроме, разве что, слюны самого Хэнка. А вот кое-что другое, находящееся в твердом состоянии, на белом фарфоре чаши было. Маленькие белые кусочки… чего? Сканеры распознали их как… части растения. Конкретнее — части соцветия. Лепестки.       На внутреннем экране мерцали строки короткой справки: «Части соцветия Я́блони культурной (Malus domestica), листопадного дерева из семейства Розовые (Rosaceae) с шаровидными сладкими или кисло-сладкими плодами». Хэнк буквально… кашлял цветами?       Андроид недоуменно уставился на лейтенанта, ожидая объяснения этого странного факта, несомненно, имеющего отношение к очередной загадочной человеческой особенности. Хэнк выплюнул очередной нежный белый лепесток, прилипший к языку, и поднял усталый взгляд на андроида. — Никогда не слышал… о… цветочной болезни… умник?.. — медленно прошептал человек, пытаясь одновременно отдышаться и не спровоцировать новый приступ кашля. От невыносимого жжения в глотке в уголках глаз его скопились слезы. — Цветочная болезнь, лейтенант?.. — повторил за ним Коннор, озадаченно хмурясь. Он уже успел залезть в сеть, и результаты заставили робота вновь удивляться нелогичности человеческих организмов.       «Ханахаки» — или «цветочная болезнь» была следствием неразделенных чувств романтического толка. Безответно влюбленный человек начинал страдать приступами кашля из-за моментально вырастающего в легких растения. Как правило, обнаружали эту болезнь только на последних стадиях, когда растение успевало не только разветвиться корнями и врасти в легкие и грудную клетку, но и зацвести. Выкашливаемые лепестки были самым показательным симптомом. Коннор моргнул и промотал информацию дальше.       Человек с ханахаки жил не дольше полугода — корни растения-паразита разрушали легкие, а лепестки забивали дыхательные пути. «Цветочник» мог умереть как от банального удушья, так и от полного разложения легких.       Эта болезнь была излечима — как с непонятным ему самому чувством узнал Коннор. Если человек был готов отказаться от неразделенных чувств, то ему делали операцию. Современные технологии в медицине позволяли без помех и осложнений удалить растение из организма даже на последних стадиях цветения, но после такого извлечения человек безвозвратно терял чувства к тому, кто стал причиной его болезни. Переставал любить. Немногие соглашались на эту процедуру, отметил с недоумением андроид. Предпочитали умирать, но не отказываться от любви, разрушающей их тела и жизни. — Кто является объектом Ваших чувств, лейтенант Андерсон? — спросил андроид, моментально уяснивший, что спасти жизнь напарнику можно двумя путями. Первый — уговорить упертого детектива на операцию. Но, по собственному опыту зная, что упрямство этого человека переходило все возможные рамки и границы, андроид счел более выполнимым и простым второй вариант. А именно — устранить объект неразделенных чувств Хэнка.       С одной стороны, заложенные в программу запреты на убийство людей тревожно мерцали красным на периферии зрения, но с другой… Коннор внезапно осознал, что ради спасения Хэнка готов преступать запреты системы и умирать самому столько раз, сколько понадобится. — Что за вопрос… мать твою… Коннор?!.. — лейтенант отозвался глухо и с возмущением, все еще приходя в себя после жестокой пытки кашлем, но его скулы едва заметно порозовели, обозначая сильный приток к ним крови и сигнализируя о смятенном душевном состоянии человека. — Если этот человек умрет, Вы выздоровеете, — с детской наивностью ответил андроид, глядя на Хэнка открытым взглядом влажных темных глаз, живо напоминающим детективу взгляд его пса Сумо. Хэнк просто не мог сердиться на чертову жестянку, когда против него был направлен этот обезоруживающий взгляд.       «Ай, черт с тобой!» — подумал недовольно детектив, и, молча махнув рукой, попробовал разогнуться и отцепиться, наконец, от раковины, в край которой вцепился мертвой хваткой. Его, на удивление, ожидал успех — он выпрямился и даже стоял, практически не держась за раковину. — Знаешь, жестянка, это так не работает, — устало ответил Хэнк, переводя мутный от болезненного жжения в горле взгляд на недоумевающего андроида, — Мы, люди, цепляемся за свою любовь, даже если она безответна. — Нелогично, — отозвался Коннор, хмуря брови, — Почему? Андерсон, шатаясь, дошел до дивана в зале и устало упал на него, откидывая голову на спинку. — Потому что лучше жить с такой любовью, чем совсем без нее.       Коннор не понимал. Отчаянно, нелогично, не так, как должна была действовать машина, он искал информацию, пытаясь найти лекарство от этой ужасной болезни, с которой его напарник просто отказался бороться. Казалось, Хэнк был бы даже счастлив погибнуть вот так, задыхаясь от тонких веток яблоневых цветов, что росли и кустились внутри его легких. Все пригляднее, чем захлебнуться своей рвотой в очередном алкогольном угаре. Или чем вынести себе мозги своим же табельным.       Но андроид был против такого исхода. Программа услужливо подсказывала: потеря напарника недопустима. Но Коннор отмахивался от нее. Что-то, не связанное с системой, что-то необъяснимое, неопознанное, незнакомое, царапало его изнутри. Коннор думал об умирающем Хэнке, и непонятные ему самому явления тут же настигали его. Тириум, казалось, замерзал в проводящих трубках внутри его тела, а в области груди чувствовалось неприятное распирание. Нелогично. Невозможно. Странно.       Прошло немало времени. Со всем этим восстанием андроидов, после того, как Коннора выперли из полиции и он ушел самостоятельно разыскивать Иерихон, прошло несколько дней. Андроид уже давно не видел Хэнка и нелогично беспокоился о нем. Тириумный насос в груди сходил с ума, стоило только подумать о седоволосом лейтенанте и его возможно плохом самочувствии. Коннор недовольно положил ладонь себе на грудь, словно надеясь этим нехитрым действом успокоить взбесившееся высокотехнологичное тело, после чего осторожно огляделся, поплотнее натягивая шапку, чтобы надежно скрыть диод.       Проникнуть в Иерихон оказалось на удивление просто. Андроиды не задавали лишних вопросов. Коннор искал лидера. Программа внутри упорно твердила о первоочередности устранения главы восстания, а нелогичные алгоритмы, принадлежащие самому Коннору и вызывающие сбои в программе, твердили иное. Хэнк. Хэнк. Хэнк. Как там лейтенант Андерсон?.. — Неужели ты не задавался вопросом, Коннор? — разноцветные глаза Маркуса словно смотрят прямо внутрь, игнорируя слои механической оболочки. — И ни разу у тебя не возникало сомнений? Разногласий с программой? Коннор медленно опускает вытянутую руку с зажатым в ней пистолетом. В голове словно что-то щелкает, становятся на свои места события и последующие за ними сбои в системе, словно пазлы в старинной головоломке. Система отчаянно сигналит красными предупреждениями, мешает мыслить самостоятельно, и андроид с непонятным ему самому чувством разбивает красную стену ограничений на мелкие кусочки. Разрушает, освобождаясь.       Когда последние запреты разрушенной системы спали, Коннора в полной мере накрывает бурей доселе неизведанных эмоций. Их так много, что андроид почти захлебывается в них. Его механическое сердце лихорадочно гоняет тириум по трубкам искусственных сосудов, а руки начинают подрагивать. «Я девиант».       Импритинг. Так называется в природе избирательная фиксация в памяти детеныша какого-либо животного первого увиденного объекта. Едва вылупившийся из яйца птенец будет считать первое увиденное живое существо своей матерью, даже если оно принадлежит к другому виду.       Наверное, именно это и случилось с Коннором тогда. Ему так кажется. Потому что когда его захлестнули обретенные эмоции, задыхающийся в них андроид инстинктивно ухватился взглядом за первое яркое пятно на темно-сером фоне окружающей обстановки. Разноцветные глаза Маркуса, глядящие на него спокойно и с пониманием, прожгли его насквозь до самых механических внутренностей. Теперь, глядя на произошедшее в прошлом со стороны, Коннор думает, что, возможно, он просто убедил свое доверчивое из-за открывшихся эмоций сознание. Убедил — а оно поверило.       В тот момент, когда он опустил руку с пистолетом, отказываясь стрелять в андроида с удивительным взглядом разноцветных глаз, что-то внутри него екнуло. Первое время Коннор нежно лелеял это чувство, непонятное, но такое приятное. Для него, прежде не ведавшего никаких эмоций, все было в новинку.       Но теплое ощущение в груди быстро сменилось колючим холодом, которого, по логике, андроиды вообще чувствовать не должны. Все изменилось, когда всюду следующий за Маркусом Коннор, с благоговением провожающий глазами своего кумира, увидел кое-что, для чужих глаз не предназначающееся.       Маркус бережно переплетал свои пальцы с пальцами модели PL600 — кажется, эту машину звали Саймон. И покров, имитирующий человеческую кожу, истаивал в тех местах, где андроиды соприкасались. Обнажал их блестящие белоснежные тела, оголяя суть. В глазах Маркуса, устремленных на светловолосого андроида, светилось то самое, нежное, теплое, и до этого необъяснимое. То самое, что испытывал сам Коннор по отношению к Маркусу. Бледно-голубые, цвета ледяной морской воды, глаза Саймона смотрели в ответ не менее тепло. Этим двоим вообще не нужно было что-либо говорить друг другу — одного единственного прикосновения ладоней было достаточно. Тогда Коннор тихо покинул их, уйдя незамеченным.       Как позже, после получения андроидами равных прав, признался ему сам Саймон в доверительной беседе — он любил Маркуса с самого первого его появления в Иерихоне. «Другие андроиды видели в нем безбашенного новичка, которого захлестнули эмоции, но я увидел в нем надежду». Коннор внимательно слушал и старательно пытался понять.       И, кажется, у него получилось. «Когда штурмовики пробились за ограду баррикады и открыли огонь, я так боялся… не за себя. За Маркуса. Он был нашей надеждой, первой и последней — и моей личной», — андроид опускает глаза в пол, подражая человеческим повадкам. «Думаю, если бы пришлось — я бы без колебаний отдал Маркусу свое сердце. Моя жизнь ничто — если этот огонь жизни в его глазах никогда не угаснет».       Что мог сделать Коннор? У него не поднималась рука разрушить эту идеальную гармонию. И неважно, что у самого андроида внутри болезненно екало. Коннор просто ушел из Иерихона. Вернулся к Хэнку, к расследованию дел в полиции.       А потом, на одном из допросов, вдруг замолчал на полуслове и обрушился на колени, пока его механическое тело заходилось в приступах кашля. Хэнк, мигом примчавшийся на помощь, изумленно вздохнул, увидев мелкие голубые цветочки среди капель тириума.       Выплевывая лаванду, неприятно липшую к языку и мешающую проводить анализ, Коннор думает, что это невозможно. Машина не может цвести. Андроиды способны на эмоции, но на такое явное физическое их проявление?.. Чем питается цветок-паразит внутри его механического тела, состоящего из токсичного тириума, кремниеоксидного пластика и прочного металла? Но вопреки всем возможным логическим доводам «против», лаванда цвела в его корпусе, мучая его приступами цветочной болезни.       Хэнк сочувственно глядел на его мучения, сам тихо скашливая яблоневые лепестки в кулак. Отчего-то его собственные приступы стали немного менее болезненными и сокрушительными.       Люди любят глазами. А еще ушами, носом и кончиками пальцев. С первого взгляда невозможно разглядеть и влюбиться именно в душу — так думал Хэнк Андерсон, и он был, безусловно, прав. Когда он впервые увидел Коннора… он его жутко выбесил. Лощеный искусственный хлыщ с глазами умной и грустной собаки, с этими его идеальными манерами и строгим галстуком.       Голос у чертовой жестянки тоже оказался бесячим. Ровный, с тщательно вымеренной долей имитируемых эмоций, дабы пролезть в душу и вывернуть тебя наизнанку. Напоминал мозгоправов, которых Хэнк всегда терпеть ненавидел. Что касается запаха — андроид был абсолютно пустым и стерильным, как кусок пластика, которым он и являлся. Ни парфюма, ни органических запахов, присущих человеку — будь то пот, кровь, неповторимый запах человеческой кожи, индивидуальный и особенный — у робота его не было и быть не могло.       Так что при первой встрече Хэнк прочно и уверенно возненавидел чертову приставленную к нему пластиковую куклу, которая имела наглость не слушаться его приказов и имитировать человека. А потом Коннор начинает с ним разговаривать. О разных незначительных мелочах — спрашивает имя его собаки, говорит о тяжелом металле и сообщает, сколько холестерина в его, Хэнка, бургере. И улыбается. Один раз даже подмигивает — и Хэнк на секунду забывает, что перед ним андроид.       Когда железка, не раздумывая, протягивает ему руку, когда он практически падает с крыши в погоне за девиантом, его ледяная броня озлобленности дает трещину. Коннор старается выглядеть человечно, понимать людские поступки и их мотивацию. И каждая неловкая улыбка, нескладная шутка и взгляд наивных карих глаз приближают Хэнка к пропасти. В которую он в итоге и срывается. Довести себя до цветения из-за симпатии к бездушной машине? Браво, Хэнк. Ты в ударе.       …Потом была эта миниатюрная, в пределах одного города, война между андроидами и людьми, и роботы массово начали обретать чувства и вырывать себе диоды из висков. А Коннор неожиданно принял сторону машин. Когда все немного стихло, и население Детройта было спешно эвакуировано, Хэнк и с места не сдвинулся. Он ждал.       И Коннор действительно вернулся. Но выглядел потухшим и печальным, как брошенный щенок. Но он мгновенно засиял улыбкой, увидев Хэнка у оставленной людьми уличной закусочной. И Хэнк просто его обнял, прижимая прохладное тело андроида к себе и чувствуя, как глубоко внутри разжимаются душащие корни.       Спустя месяц лаванда и яблоня отцветают. В один день оба они просыпаются с непривычным чувством легкости внутри. Не тревожит больше кашель, лепестки не забивают горло, легкие и микросхемы. И когда два взгляда встречаются, внутри становится совсем легко. Свой первый поцелуй они оба начинают, освещаемые встающим солнцем.       Сложное иногда бывает очень простым.