***
Какая-то американка кинула клич в Интернете, и это помогло сохранить ферму. Она вручную красила пряжу, вела подкаст в iTunes и Instagram — оба с огромным числом фолловеров, хотя Джонни тогда не знал об этом. Дженни-из-Орегона (так она представилась, и Джонни так продолжал называть ее), осталась у них на неделю. Георге отвёл её к двери, держа в руках сыр. Они болтали, например, о животных и ферме. Георге рассказал ей о папе, подозревал Джонни, хотя Георге никогда ему о том не говорил. Этого, по-видимому, было достаточно, чтобы заманить отдыхающую американку с деревенского рынка прямо на эту ферму. Джонни предположил, что он не может обвинить ее, он сам когда-то проехал через всю Шотландию ради Георге. «Пансионер», — сказал Георге бабуле как всегда простодушно, и это ему не раз помогало. Лицо его было задумчивым, таким же, когда бы он делал сыр или успокаивал вечно раздражённых овец. Пансионеров тут ещё не хватало, подумал про себя Джонни, но ничего не сказал вслух. Приезд Дженни-из-Орегона не стал чем-то грандиозным, считал Джонни. В течение трех дней ссали в ведро, а ещё арендованная машина Дженни застряла в грязи. Папа всё больше спал и всё меньше говорил, бабуля — это всегда бабуля, а Джонни оскорблялся потому, что будто его развели. Впрочем, так и было. Вот и дождь перестал, выглянуло солнце. Пейзаж превратился из грозного и отталкивающего — в живописный, с зелено-золотой степью вокруг и синим небом. Георге был настоящим, очаровательным и (Джонни подавлял очередную волну краски из-за тайных мыслей) чрезвычайно красивым. Диз, одна из сирот Георге, хвостиком держалась за Дженни, когда они приближались. Её городом взращённое сердце таяло при виде сельчан. Она не переставала фотографировать животных, бесчисленные долины, Георге, бабулю, папу и Джонни. Джонни и Георге вместе и близки больше, чем просто друзья, да и у Джонни на лице была написана безумная влюбленность. Ведь так и было. Она спросила их разрешения выложить историю о них в Интернет. Джонни колебался, но под полным надежды взглядом Георге, сдался. «Пускай» — сказал Джонни мягко, так, что сначала это услышал Георге, а потом и повторил это громче специально для Дженни. Джонни считал, что практически несуществующее покрытие мобильной сети выбесит кого хочешь, но она, похоже, относилась к этому как к данности. Дженни не могла привычно публиковать фотки по вечерам, поэтому просто сворачивалась калачиком у камина в окружении пряжи и игл и засыпала. Она вязала что угодно, как и бабуля. Это пробудило в Джонни воспоминания о матери, правда, старые и затёртые. Когда они не были такими сдержанными, когда всё было таким тяжёлым и холодным, почти невыносимым. Пока не появился Георге. Георге сидел на стуле, голова его была наклонена в сторону камина. Его темные волосы переливались цветами огня камина — у Джонни так и зудело, чтобы запустить свои пальцы в эти густые локоны. В этот момент Георге был полностью погружён в разговор с Дженни, которая болтала и вязала в одно и то же время с завидной лёгкостью, а пальцы ее были уверенно быстры. У неё были шикарные иглы и пряжа всех цветов радуги. Джонни держал всю свою ревность в узде. Их отношения были прочными, как дома — он и Георге. Только он, Джон, был создан глупыми голодранцами из жалости к его жизни. Понимание того, что Дженни и Георге не флиртуют, облегчало его муки. То, как они точили лясы, напоминало ему об отце в пабе больше всего. Папа же уже уторкался спать, хотя и не против был бы снова сгонять в паб, подумал Джонни. Ему, наверное, лучше удавалось говорить о шерсти, меринах, ДФЛ (Дворовой Футбольной Лиге) и Суэйлдэйле, а также о ценах на флис. Дженни говорила что-то о новом ремесленном рынке для шерстяных изделий в Йоркшире. От этого всего у Джонни голова шла кругом. Когда он говорил с Дженни, речь Георге звучала почти как речь одногруппников Робин. Он вставлял слова, которых избегал, когда был наедине с Джонни. Потому что Джонни нужно было вернуться в реальный мир вместо просиживания задницы в лекционном зале. Он их слушал, и ему казалось, что кто-то до боли жмёт ему на старые раны, поэтому Джонни вдруг соскочил. — Джон? — Георге прервал разговор, чтобы перенести внимание на Джонни. Ему всегда удавалось уловить настроения Джонни, и вот он вопросительно смотрит на парня, и вопрос этот читается в бездонно тёмных глазах. Джонни слегка смягчился. Это не было ведь ничьей ошибкой, что Джонни недополучил образования. И Георге был с ним, и он тоже был не самый умный парень в колледже. — Ничего. Хотите светлого? — в этом вопросе читалось извинение, вместе с включением Дженни в сделку. Она кивнула, смотря на вязанину и улыбаясь. — Я помогу, — сказал Георге. Он последовал за Джонни на кухню, и, воспользовавшись их относительным уединением, повалил его на стойку. Он провёл своей ладонью по шее Джонни и присосался к нему в поцелуе, таком мягком и влажном. В этом жесте не было никакого целомудрия, но он был таким нежным и твёрдым, сделанным больше для того, чтобы повалить парня на землю, но ни в коем случае не возбудить его. После того, как Георге перестал целовать Джонни, он уткнулся своим лбом в его лоб. — Думаю, она нам может помочь, — прошептал Георге. — У неё есть идеи. И, главное, связи. Джонни помолчал мгновение, а потом вдруг положил руку на грудь Георге, чтобы почувствовать тепло сквозь вязаный джемпер. Георге положил свою руку на руку парня, но продолжал соблюдать спокойствие, позволив Джонни собраться с мыслями. Джонни вздохнул и ощутил жар позора в животе. Когда он ехал на автобусе из Шотландии, то дал себе клятву, что будет делать всё, лишь бы не потерять Георге, обещал быть более открытым и честным, быть разговорчивее. Но в этот раз он снова взялся за старое. — Я знаю это, — произнес наконец Джонни. — Я просто болван. Я верю тебе, Георге Ионеску. Верю даже больше, чем самому себе.***
Казалось, после того, как Дженни уехала, всё вернулось на круги своя. Она познакомила их с Каро, владельцем магазина пряжи, который искал надежного поставщика шерсти в Йоркшире, и они заключили сделку. К тому же, Каро поинтересовался, хотят ли они проводить у себя тур по ферме, как часть местного фестиваля шерсти и овец. И это стало обычным делом. Примерно в то же время Джонни поговорил со скотоводами из Уэнслидейла. Один из старых знакомых отца был одним из многих в списке присутствующих. «Длинный штапельный флис, Джонни малый. И цены на него хорошие!» — сказал старый знакомый отца. — «Пытался заинтересовать Мартина, но он сам себе там, типа» — рассказал он об этом пустяке Джонни, о котором ему не было известно. — Дженни говорит, что наш Instagram не раскроет потенциала, — сказал Георге, отрываясь от экрана мобильника. Они уезжали из деревни, но ещё было покрытие сети. Георге боковым зрением заметил паб, поэтому недолго они общались со знакомым отца. Георге сказал, что ему всё равно, но не всё равно было Джонни. Причём, до такой степени, что он едва их не лишил возможности. Снова. — Вязанина в Instagram. Зачем это, когда это всё всё равно происходит дома? — спросил Джонни. Как и всегда в его жизни, он ощущал себя немного в стороне, особенно когда речь заходила о чём-то в Интернете, и это делало его немного саркастичным. — Это люди, которые будут платить 20 фунтов за шарик Йоркширской шерсти. С этим Джонни спорить не смог и признал это. Шерсть и смотр овец вдохнули в ферму новую жизнь, и это событие вдохновило их на украшение этого места. Петли смазаны, наложен новый слой краски, цветы посажены в клумбы у дверей. Георге окунулся с головой в косметический ремонт, найдя для себя работу, которую обитатели этой фермы могли сделать за считанные моменты. «Гнёздышко» — подумал Джонни. Но не сумел произнести это вслух. Они заменили изогнутую и поржавевшую дверь в одной из пристроек. После того, как они закончили с дверью и петлями, Георге улыбнулся. Улыбка эта была едва заметна, улыбка, слегка его перепугавшая (в хорошем смысле) и согревшая его плоть, и окрасившая его уши. Их глаза встретились, и не нужно было больше слов. Но Джонни все ещё вздыхал «Георге», сдавленно и прерывисто. Он толкнул такого желанного Георге обратно в здание и скользнул на колени, оказавшись у его ног. Пока Георге не появился, секс всегда был похож на погоню за окончанием, безудержным. Словно он ел — он лишь удовлетворял потребность, выживал. Георге же это в корне изменил — он его замедлил, замедлил его заботой, чувством времени. Как в еде, так и в сексе. Джонни теперь использовал усвоенные уроки на деле, поглаживая Георге сквозь одежду и поддразнивая его пальцами. Дыхание Георге становилось все громче и резче, но Джонни теперь не спешил. Он продолжал двигаться медленно, но уверенно, пока Георге не застонет. И только после этого он доставал член Георге и начинал сосать. «Член» — Джонни думал об этом, заглатывая Георге. В его голове это звучало так, словно Георге произнёс это, чётко и с задором.***
Шло время. Георге и Джонни жили в своей маленькой комнатке, на крохотной кровати. Сказать, что работа на ферме была сложна — не сказать ничего, и в кровать они буквально валились от усталости. О каком сексе могла быть речь. Но однажды, когда они убирались в стойле у коров, Джонни сказал Георге, что они наловчились. Джонни употребил слово наловчиться, держа в руках грязную кроссовку, и Георге закатил глаза, но вновь едва заметно улыбнулся. И это вызвало у Джонни приятную боль внутри. Уже потом он понял вдруг, как хорошо быть с Георге рядом, работать с ним бок о бок. Все его чувства были чётко написаны на его лице, потому что Георге тут же стиснул его в объятиях и одарил его дурашливым поцелуем. Похоже, коровы не возражали. Бабуся перестала делать какие-либо замечания, когда обнаружила их вещи на полу. Рубашки переплелись между собой словно виноградные лозы. Они пытались быть осторожнее, правда, но иногда они просто забывали обо всех мерах предосторожности. Между ним и Георге пробежала искра с момента самой первой встречи, и нет никаких признаков того, что это могло бы измениться. Прошла череда событий, а это значило изменения в жизни, как хорошие, так и плохие. Однажды зимой заболел отец. Поначалу казалось, что ничего серьёзного, но болезнь была длительной. Казалось, что ему всегда удавалось оправляться от неё, но на деле это было не совсем так. Пневмония его наконец накрыла, борясь с ним за каждый последний вздох — совсем как он боролся за что бы то ни было в жизни. После поминок бабуля скользнула в свою комнату, бледная, будто привидение, с выплаканными глазами, язык острее некуда. Георге сказал не трогать её и достал бутылку скотча. После стакана Георге заговорил, медленно и тихо, почти как он говорил сам с собой. — Никогда не знаешь, чем это обернётся, — сказал он, не глядя на Джонни. — Ну, скорбь. — Я думал это, типа, просто, — Джонни обнаружил, что говорит это сквозь безрадостную, злую сдавленность в горле. — Просто грусть. Но оказалось не так. Георге наполнил их стаканы доверху. — Нет,— вздохнул он. — Не так. Если даже для Георге спустя дни, недели после всего того… Джонни постеснялся закончить мысль. Достаточно и слов бабули. Вскоре после отцовых похорон они получили замечательную новость — когда-то бывшую серебряной, но теперь потускневшую подкладку. Шикарный бистро в Манчестере хотел, чтобы весь сыр Георге продавался у них по премиальной цене. Это высвободило время, которое бы раньше они потратили на базаре. Да ещё их имя упомянут в меню. В голову Джонни закралась тёмная мыслишка, что имя это будет Саксби, не Ионеску, но он ничего не сказал Георге. Ведь Георге прекрасно знал, как всё устроено. Пока Георге не появился здесь, Джонни бы и усом не повёл, и тот это прекрасно знал. Это так забавно работало. Торговая марка «Наследие британской шерсти» стала основной на ферме. Это позволяло устанавливать более выгодные цены и ещё облегчить денежные проблемы. Их показы шерсти стали проходить всё лето, а не только в рамках фестиваля шерсти. Первый разлад после Шотландии у Джонни и Георге был через несколько месяцев после смерти отца. Возможно, это была реакция на то, как Георге продолжал нянчиться с ним, размышлял Джонни в один из редких моментов самокопания. У Джонни никогда не было партнера, тем более он ни с кем не жил. Было сложно, даже с тем, кого он очень сильно хотел, так, как хотел Георге. Крики, хлопок дверью, а потом Джонни ушёл прогуляться и покурить. Спустя час и две сигареты, Джонни очень хотел что-то сломать. Джонни отлично знал, что Георге не встанет и не уйдёт, но, похоже, что до его нутра это не дошло. Оно хотело успокоения, может, поцелуя и обнимашек, будто Джонни всегда был тем, кто этого не избегал. Было только хуже — осенило Джонни. Словно жадно глотать воздух после ныряния на дно пруда. И ему так хотелось испытать оное чувство. Он вытащил очередную сигарету и направился домой. К Георге, который поцеловал его и обнял его, а потом ещё и ещё. Примирительный секс был фантастическим.***
Через два года после их первого смотра шерсти, Дженни поинтересовалась, может ли их ферма принять семинар по вязанию. Дженни со своими подругами учила бы вязанию и прядению группку вязальщиц, которые заговорщически бы наслаждались свежим воздухом, овцами рядом, пабом в шаговой доступности и Интернетом. Вязальщицы остановились бы в деревушке, еду поставлял бы паб, но им бы также хотелось экскурсии по ферме, помещения для занятий, сидячие места и прочее оборудование. Джонни моргнул и позволил Георге задать вопрос. Долгий разговор с Дженни и совещание с бабулей после, и их ответом стало «Да». И они скорее начали подготовку. Георге отыскал владелицу местного предприятия по оказанию услуг кемпинга, продающую свой бизнес. Шарм Йоркшира оскудел в её глазах, и она возвращалась в Лондон. Джонни же лично не видел ничего хорошего в хлопотах по кемпингу, и поэтому попытка скрестить две вещи было дохлым номером. «Неплохой, кстати, карри», — сказала она. Её слова казались более тоскливыми и пылкими, чем выражающими недовольство. Они уболтали её на выгодные цены за несколько юрт. Джонни и не знал, чего ожидать — Дженни была немногим старше Георге. Более того, группа женщин (и один мужчина, к неумело скрываемому удивлению Джонни), которые приехали на семинар, не были седовласыми старушками. Вязальщицы и вязальщик были куда моложе, чем тот ожидал, и раскованнее — тату и пирсинги вместо лечебных чулков и драгоценностей. Георге всех их очаровал, разумеется, в первый же день. Он улыбнулся и скромно представил их Диз, отчего присутствующие тут же растаяли. Джонни думал над тем, стоит ли ему быть более похожим на Георге, более теплым и общительным. Он отвёл Дженни в сторону и поинтересовался, отталкивает ли присутствующих его тишина, и нужно ли ему быть дружелюбнее. Она усмехнулась и ляпнула что-то про неприветливых йоркширцев и об оправдывании ожиданий. — Что? — ответил, насупившись, Джонни. Он не думал, что над ним посмеются. Дженни поняла, что сказала, и отрицательно покачала головой. — Просто будь самим собой, Джонни. Она наклонила голову и одарила его задумчивым взглядом. — Ты знал, что я была юристом? Корпоративное право. Я была успешной. «Миленько» — почти ответил Джонни, но что-то его остановило. Она теперь смотрела внутрь себя, издевательство стало настоящим, только теперь направлено было против себя. После продолжительного молчания, Джонни учтиво спросил: — Так что же произошло? Лицо Дженни стало неподвижным и слегка побледнело. — Мама умерла, скоропостижно. После этого всё казалось понарошку. Кроме вязания. Делать что-то осязаемое вот этими двумя руками умиротворяло. Волоконная терапия — ты ещё услышишь об этом от других. Настоящесть — этим пропитана насквозь вся деревня. Ты, Георге, Дейдре, ферма — ты её часть. Подлинная. — Но не настолько, чтобы корчить из себя невесть кого, — ответил Джонни. Это были слова бабуси, только понятые и интерпретированные по-своему. — Точно, — сказала Дженни, словно парень произнёс что-то серьёзное.***
Джонни убедил Георге составить компанию Дженни и группе вязальщиц в пабе вечером. Им может понравиться времяпровождение на ферме, унылая красота и всё такое. Но и пинты им, похоже, тоже пришлись по вкусу. Несколько вязальщиц взяли с места в карьер, и Джонни показалось, что их фишка в том, что вязание с похмелья было не такой плохой затеей. В отличии от занятия сельским хозяйством. Он сам даже больше играл в дартс с Георге, чем пил. Джонни хорошо провёл время — ему это было нужно. Джонни заказывал пинту пива, как вдруг к нему присоединилась одна из вязальщиц. Она наклонила голову, взглянув на него с любопытством, а потом на доску для дартса. Джонни думал, что её зовут Кэти. — Не обращай на меня внимания, — произнесла она. Она говорила с американским акцентом. — Я привыкла наблюдать, как мама с папой играют в дартс, и просто погрузилась в воспоминания». Она была невысокого роста, в сапогах и кожанке, совсем как Робин иногда, когда в настроении. Шарф из паутинообразной качественной шерсти белого цвета с модными кружевами обвязан вокруг шеи. Весьма необычно было увидеть его в сочетании с грубой мотоциклетной кожанкой. Она заметила его взгляд на шарфе, и махнула одним концом в сторону Джонни. — Нравится? Собственный дизайн, — сказала она, тепло ему улыбаясь. — Симпотно, — ответил Джонни. Он с неким отчаянием взглянул на Георге, собиравшего дротики с доски. Георге был очаровашкой здесь — не он. Должно быть, она неверно истрактовала его взгляд, потому что слегка отклонилась назад, расширив глаза. — Оу, прости, я не пытаюсь тебя закадрить. Я знаю, что ты занят. К тому же, я сама замужем, — сказала она, хихикая. Джонни опустил взгляд на её руки, на которых не было какого бы то ни было обручального кольца. — Да, я не ношу кольцо, — сказала она, перебирая в воздухе пальцами перед его лицом. — Я стоматолог, постоянно меняю перчатки и мою руки. — Ага, — ответил он. — В этом есть смысл. Она ухмыльнулась. — На самом деле, это я так всегда говорю людям. Я не ношу кольцо, потому что я не хочу — просто и ясно. Да и меня никогда не влекло ко всяким там свадебным штучкам — всегда считала брачный институт весьма устаревшим, понимаешь? — Хм, никогда не задумывался об этом, — сказал Джонни, пожимая плечами. — Даже с…— она кивнула в сторону Георге. Джонни моргнул, отвел взгляд и столкнулся с пристальным взглядом Георге. Он смотрел на них с мягким выражением лица, и он встретил взгляд Джонни тайной улыбкой. — Он уже стал моей лучшей половиной, — сказал Джонни, хотя и не намеревался этого делать. Слова, похоже, вырывались изнутри, и он чувствовал себя лучше, будучи рядом с Георге. Он буквально видел со стороны свое влюблённое лицо, но он даже и не думал его убирать.***
После окончания вязального семинара, Дженни и её друзья собрались и уехали, довольные и уже с планами на следующий год. Вырученные деньги с семинара оставили на чёрный день, и Георге уже заговорил об улучшении жилых условий для них, украсив юрты и всё прочее. Работа на ферме оставила несколько времени на самокопание, но Джонни не мог перестать думать о Кэти-стоматологе, об устаревших институтах. Всё это давало Джонни новых идей. Джонни представил себе: прямо над кошарой с ягнятами, на вершине холма, на который как-то взобрался Георге, а Джонни поспевал за ним. Казалось, они могли видеть весь мир с той точки. В его мыслях там не было облаков, портящих вид, и Джонни планировал подождать до солнечного дня. Но Йоркширская погода решила поступить по-свойски, и облака затянули небо. На второй неделе дождливой и облачной погоды, они добрались таки до работы в ягнячей кошаре, и Джонни уже было невтерпёж. Он дождался, когда Георге обратит на него внимание, и кивнул в сторону вершины холма. — Джон? — спросил того Георге, но охотно последовал за ним, когда тот уже перемахивал каменную ограду. Джонни взбежал на холм и остановился. Его грудь вздымалась от усталости. Они увидели… ничего, кроме тумана и облаков. Открывшийся вид был совсем не таким, на который рассчитывал Джонни. Но сырость обдавала прохладой его лицо, а кудри Георге ещё больше завивались от влаги. Георге вопросительно смотрел на него, но улыбка не сходила с его лица. Это было, как однажды заметил Георге, красиво. Джонни понял, что время встать на колено, но поле было абсолютно скалистым, а колени его ныли после работы на крыше кошары. Но он ведь должен это сделать, чего и тебе желаю, читатель! И он даже не допускал мысли, что Георге будет ему возражать. Он просто взял измазанную краской руку Георге в свою и сказал: — В этот раз я прошу тебя выйти за меня замуж, Георге Ионеску. И это, наконец, случилось.