икогнито-инкогнида

Если б мне платили каждый раз Каждый раз, когда я думаю о тебе Я бы бомжевала возле трасс Я бы стала самой бедной из людей

Музыка грохочет так, что бокал в пальцах вибрирует от ритмично бьющих басов. Натаниэль смотрит на разномастную неоновую толпу через плещущееся в стакане пиво (коэффициент преломления — услужливо подсказывает выдрессированная память — у водных растворов этанола равен… Нат отмахивается от собственного мозга). Он сквозь полуприкрытые веки оглядывает танцующих студентов, вполуха слушает своих спутников (хотя, скорее, прилипал — черта с два позвал бы он их с собой). Пиво не самое лучшее, музыка худшая из худших (поскорее бы этого диджея уволили), но Нату не хочется жаловаться или искать чего-то получше — ему хочется напиться, забыться, выскоблить из памяти серые злые глаза. Натаниэль, глотнув из бокала, проходится взглядом по тесному клубу ещё раз — и замирает. Помяни, называется, чёрта. Линсей не танцует — сидит за барной стойкой и с ленивым видом гоняет трубочкой льдинки в бокале с мохито. Пайетки на платье задорно бликуют под неоновыми прожекторами, когда Лин наклоняется, чтобы выудить телефон из сумки, и Натаниэль замечает бессовестно короткую длину. Замечает, чертыхается и поспешно отворачивается. Она ведь сама сказала — они теперь чужие друг другу, и она права, так что какая разница, насколько там выше колена у неё платье? (намного выше) (безобразно выше) (черт) На сей раз Нат не чертыхается — шипит кислое «блять» себе под нос — и поспешно возвращается к пиву, выпивая ещё и ещё, думая о том, что надо заказать чего покрепче. Он может уйти из клуба прямо сейчас, но это будет означать, что он проиграл, что дурацкая жгучеглазая оторва Линсей Беноа снова одержала победу, а этого он допустить не может. Не теперь, когда позади остались семья, любовь и привычная жизнь. Нет уж, он останется. И ничего — ни идиотское короткое платье, ни само наличие в клубе Линсей — ничто не потревожит его. Он теперь другой, и они друг другу чужие. Не этого ли он желал тогда, когда писал «давай расстанемся»? Не это ли имела в виду Линсей, когда сказала «теперь мы не знакомы»? С облегчением выдохнув, Натаниэль расслабленно разваливается на диване, пытаясь вникнуть в разговоры рядом с собой. Он вот-уже-почти-втягивается, растягивает кривоватую от шрама улыбку, бросает что-то едкое в адрес официантки, которая шустро меняет пустые бокалы на полные. Официантка симпатичная и даже немножко забавная — Натаниэль обменивается с ней парой любезностей с налётом флирта. А потом замечает краем глаза, как бармен ставит перед Линсей второй коктейль — Нат даже в полусумраке клуба, издалека узнаёт пина коладу с долькой ананаса. Лин качает головой, и Натаниэль буквально кожей ощущает (словно Питер Паркер с паучьим чутьём), как Беноа вскидывает брови. Он всё ещё помнит, как она делает это — отточенным движением выгибает идеальные дуги, округляет серебряные монетки глаз изящно, как сраная королева Англии. Бармен наклоняется к её уху и что-то говорит, указывая оттопыренным большим пальцем куда-то вбок. Натаниэль следит за вектором жеста и незаметно для самого себя морщится. Ну конечно, только Дейк мог подарить девчонке пина коладу. Люди меняются, но Дейк не человек, он — концентрированный тестостерон, загар и флирт, мускулистая присоска ко всему живому, что зовётся женщиной. Натаниэль растягивает губы в свой новой фирменной ухмылке — с тем же успехом Дейк мог бы подкатить к фее или греческой богине. Линсей не от мира сего — не зря выпевает арию Плава Лагуны так, будто сама с другой планеты и по вечерам стирает с голубой кожи глупую человеческую тоналку; она сложена из натянутых до нервного звона струн и жалобно певучих колокольчиков на тонких паутинках — Натаниэль знает, потому что сам игрался с этими нитями пальцами, стряхивал с них градины слёз и ноты своего имени. Но Линсей соскальзывает с высокого стула. Вращая в пальцах тонкую ножку бокала с пина коладой, подплывает к Дейку. И улыбается. Линсей смотрит с любопытством. Она и Дейк пересекались всего пару раз, но он выглядит именно таким, каким она его запомнила, разве что волосы стали длиннее. Взгляд невольно цепляется за их цвет. «Похожи… — Линсей удивительно спокойно позволяет этой мысли проскользнуть. — Похожи, но у него ярче… Желтее» От этого по желудку, как по недавнему бокалу мохито, рассыпаются льдинки, но Лин проглатывает ком в горле и тянет улыбку. — Хэй, — взлетает на стул рядом с Дейком. — Не против, если я присяду? — Если бы я был против, то ты бы не держала сейчас в своих пальчиках этот бокал, — Дакота добродушно щурится, но Линсей чувствует, как он облизывает её взглядом с ног до головы. И ей было бы не плевать, но в голове от коктейлей мутно, и ей до боли хочется забыться. — Малышка, мы с тобой нигде случайно не встречались? «Он не помнит меня», — догадывается запоздало, но так даже удобнее. Она приехала в этот город, чтобы расставить все точки, перевернуть страницу, а лучше вообще начать новую книгу с самого-самого первого листа. Дейк вполне подходит для того, чтобы быть прологом. — М-м-м, может быть? — расслабленно тянет Линсей, пина колада сластит ей язык и сахарит разум. — Может, в прошлой жизни? — Ах да, как же я мог забыть, — Дейк с готовностью принимает этот мячик. — Кажется, ты была моей принцессой, и я увёз тебя в свой замок? — Бинго! — это самый идиотский в мире флирт, но он сам по себе — пустая формальность, и Линсей улыбается широко-широко, чувствуя, как от алкоголя в животе булькают смешинки. — И раз уж судьба свела нас вместе, может, рыцарю стоит повторить свой подвиг? Натаниэль взгляда не может отвести. Неужели он допился, и у него галлюцинации? Линсей, ты говорила, что люди не меняются, но что же ты тогда делаешь? А она смеётся, наклоняется к Дейку ближе, чтобы что-то шепнуть на ухо. Она не вздрагивает, когда ей на колено ложится загорелая ладонь. Пальцы проскальзывают выше, касаются кромки платья, и Натаниэль замирает. Он всё ещё помнит, какова кожа Линсей на ощупь, он всё ещё помнит, где у Лин самые крупные родинки, выложенные созвездиями. Он помнит Большую Медведицу промеж острых лопаток. Линсей улыбается до мерзости сладко и её язык — острый и злой, не скупящийся на стакатто криков и легато признаний — проходится по губам Дейка неосторожно, это не проба и не просьба — порывистое приглашение. — Твою мать! От удара по столу пустые бокалы жалобно звенят, подскакивают крышки от бутылок. Натаниэль с омерзением кривится, стряхивая с сжатого кулака крошки, вяло отмахивается от «эй, чувак, ты чё?» Кисло, гадко, и хочется сжевать свой язык до мяса, ведь он снова, снова проигрывает ей, бессовестно красивой сучке Беноа, будто им вновь по шестнадцать, а у неё чулки в дырках и кожанка с шипами. Он проигрывает, потому что первый всё разорвал, но Линсей — она лучше справляется. Она сказала «мы не знакомы» и это правда. Потому что она целуется с Дакотой не ему, Натаниэлю, назло. Она делает это просто потому что хочет, потому что она счастлива и свободна. А Натаниэль по рукам ногам повязан своей ненавистью напополам с нежностью. Линсей всё ещё слишком хороша для него. И для Дейка. И вообще для кого угодно в этом мире. Нат торопливо отхлёбывает пиво, но оно тёплое и горчит, и в клубе вдруг становится слишком громко и жарко — так, что хочется выйти на улицу и проблеваться. Или выкурить пачку сигарет разом, чтобы перед глазами побежала цветная геометрия и радужные точки. Диван скрипит, когда Натаниэль поднимается с него и отряхивает джинсы. В карманах гремят ключи и зажигалка, но сигареты упорно не находятся. Нат копается в куртке слишком заинтересованно, делая вид, что ему плевать, но пальцы дрожат, от злобы в голове зернистый шум, как у испорченного телевизора. — Ничего себе, какую чиксу сегодня этот сёрфер подцепил… Везучий, падла. Натаниэля передёргивает. Всё в нём кричит — не поворачивайся, прекращай смотреть, ты же знаешь, чем это чревато — но он не слушается. Линсей и Дейк идут к выходу из клуба, и загорелая в татуировках рука лежит на талии Лин с хозяйским видом, у зелёных глаз дурного австралийца прищур победителя. После душного клуба улица кажется обжигающе морозной, но у Дейка тёплые (нет, горячие) руки, и Линсей прижимается к его груди близко-близко, будто пытаясь раствориться и исчезнуть. Дакота целуется замечательно, так, что можно спокойно задохнуться (только не сравнивай его ни с кем, не смейнесмейнесмей), Линсей зарывается в светлые волосы пальцами, стараясь не думать об их цвете. — У тебя что, пирсинг на языке? — рвано шепчет она, когда Дейк утыкается носом в шею, отодвигая воротник куртки. Он смеётся, показывая язык — маленький шарик блестит, отражая неоновую вывеску клуба. — Мм-м, ага. Что, нравится? — Очень, — честно признаётся Лин, потому что так лучше даже, потому что у-того-самого-блондина никакого пирсинга не было. Дейк выцеловывает ей ключицы, и Линсей плевать, что это улица и рядом люди — смотрите, я счастлива и мне всё равно на разбитое сердце, у меня вообще сердца нет, зато есть красивый парень рядом и у него металл в языке и краска под кожей. — Этот язык ещё на многое способен, — улыбка откровенно пошлая, но пьяной Лин всё сейчас кажется прекрасным. — Хочешь попробовать? — Черт подери, да, — сипит чересчур порывисто, но Дейк улыбается, целует её глубоко и влажно и Линсей готова тонуть, ведь у чужих губ вкус алкоголя и жвачки со вкусом манго, и никакого кофе, никакой мяты, ничегоничегоничегоничего знакомого Линсей до сих пор не в курсе, почему у Натаниэля была такая вкусная зубная паста. Она этого никогда не узнает, но ей плевать, потому что Дейк машет рукой жёлтым в чёрную клеточку машинкам, водители которых развозят всяких пьяных отбросов, не спрашивая лишнего. Натаниэль уже готов рвануть к выходу, но тут он замечает знакомые пружины кудрей. — Какого хрена ты позволяешь ей обжиматься со всякими утырками?! Николь даже не вздрагивает, когда кулак Ната обрушивается на стойку рядом с её бокалом. Она с леденящим спокойствием прикладывается к полосатой трубочке, а потом, помешивая ею лёд, произносит тихо, но так, чтобы он услышал: — Линсей — взрослая девочка. Сама разберётся, с кем ей общаться. Кроме того, Дейк не больший утырок, чем ты. — Он воспользуется ей! — шипит Натаниэль сквозь сжатые зубы. — Воспользуется и бросит! — Они переспят и разойдутся, — поправляет Ник. — Дейк, конечно, тот ещё ловелас, но он — то, что ей сейчас нужно. — Почему ты решаешь, что ей нужно?! — А ты почему? — она приподнимается на стуле, чтобы смотреть на Натаниэля сверху вниз. — Тебе не кажется, что после расставания тебя не должно касаться, что она пьёт и с кем спит? — Мы друг другу не чужие, — упорно давит свою линию, хмурясь. Николь издаёт ехидный смешок. — Что? Я не могу позволить, чтобы её обидели! — Тогда какого хера, — тычет пальцем ему в грудь с такой силой, будто хочет просверлить дыру. — Ты с ней так поступил, а? А когда она нашла в себе силы перестать о тебе вспоминать — ты тут же нарисовался. Тебе не кажется, что ты опоздал на поезд? Ты не просто опоздал — тебе, блять, не продали билета, а потому будь добр, — цедит елейно, на грани бешенства. — Оставь. Её. В покое. Натаниэль вылетает из клуба пулей, не найдя в себе подходящих слов для ответа. Он бешено крутит головой — кругом целующиеся и курящие, всё тонет в неоне и сизом дыме — После тебя, крошка. Нат оглядывается на знакомый голос. Дейк и Линсей садятся в такси. Прежде чем сесть в машину, Лин на секунду останавливается, чтобы посмотреть поверх жёлтой дверцы. Её и Натаниэля взгляды пересекаются. Когда это происходило раньше, между ними искрили молнии, заворачивались спиралями галактики, но сейчас Нат не чувствует ничего. Серые глаза обжигают его металлом и безразличием, и Линсей отводит взгляд первая. — Чего застыла? Знакомого кого-то увидела? Лин поворачивается к Дейку, и у Натаниэля внутри всё стынет от её ласковой улыбки. — Нет, прости. Задумалась просто. Поехали. Хлопок дверцы кажется Нату выстрелом в самое сердце. Он долго-долго смотрит вслед уехавшему такси, следы от шин — навечно шрамы в его душе. Николь права — он опоздал. Не купил билета, опоздал на поезд в новую жизнь, и теперь у него не получится проехать в нём даже зайцем.