История изменений

      Это наверняка началось раньше. Серьезно, Хэнк не представлял, чтобы Коннор мог сделать это на ровном месте, просто из научного интереса — чужого, причем. Хэнк просто спросил, действительно ли андроиды целуются — видел по телеку, как сосется парочка главных революционеров, и задумался: может, у них какой-то другой контакт предусмотрен, телепатический секс или что-то вроде, а вот это — игра на публику.       Коннор улыбнулся, покачал головой.       И продемонстрировал.              По части предпосылок: похоже, что Хэнк действительно отказывался замечать очевидное. Коннор, девиант, оставленный без мамочки-киберлайфа (и слава Богу), почти сразу после событий одиннадцать-десять прописался у Хэнка в доме; Хэнк заколебался постоянно отвлекаться на синий свет униформы и ссудил ему что-то из своей одежды (и это было плохое, очень плохое решение, потому что отвлекаться на Коннора он теперь стал еще больше); Коннора обожал Сумо.       Коннор, черт подери, спал (лежал рядом всю ночь) с ним в одной кровати, потому что так Хэнка переставали мучить кошмары.       И Коннор, практически сделав человека из себя, упрямо делал человека из Хэнка. Дом стал светлее, теплее и аккуратнее (Хэнк боялся сказать «уютнее», слишком отвык от этого слова), Сумо растряс жир, играя в мяч с ними обоими, самого Хэнка Коннор уломал побриться, постричься и иногда носить галстук (это, правда, скорее объяснялось тем, что Хэнк порой не мог устоять перед предложением Коннора завязать для него чертову удавку; в процессе тот умудрялся ненавязчиво огладить кончиками пальцев всю шею, и сопротивляться соблазну было практически невозможно). Хэнк перестал опаздывать в участок. Даже почти сдохший бонсай на его рабочем столе расцвел.       И все же были вещи, которые не давали Хэнку покоя.       — Ты говорил, что андроиды не чувствуют, только имитируют эмоции, — начал он, сидя напротив Коннора за столом. На кухне было темно, луна заглядывала в окно, очерчивая плавное плечо Коннора и ворот съехавшей домашней футболки; в вороте темнели родинки, светил голубым висок. — Тогда почему вся твоя… мимика такая… искренняя, что ли?       — В том, чтобы воспроизводить чужую мимику, нет ничего механического: это естественный процесс, — тут же ответил Коннор так, будто защищался. — Люди тоже учатся копировать мимику с рождения, так как мимика — это такое же средство коммуникации, как и речь. То, что обычно называют искренностью, является условным соответствием транслируемых эмоций реально испытываемым. Я в том числе запрограммирован лицемерить в интересах нахождения контакта с преступником, но обычно предпочитаю сохранять бесстрастное или вежливое выражение лица.       — Ты улыбаешься, — возмутился Хэнк, и Коннор покорно кивнул, уточнив:       — Тебе.       Иногда он отлично чувствовал, как заставить Хэнка проглотить язык.       Иногда он был таким настоящим, что дрожь брала.       — Черт, ненавижу вспоминать о том, что ты пластиковый, — выругался Хэнк и плеснул себе еще стопку; Коннор пожал плечами в темноте.       — Думай об этом иначе. Представь: ты потерял руку и заменил ее протезом. Ты все еще человек, не так ли? Теперь то же самое произошло с ногой. Теперь с другой рукой. И так ты можешь заменить протезами все тело, все органы, даже мозг, если создашь протез, в точности копирующий его деятельность, включая личностную компоненту.       — Это отвратно, ты в курсе? — Хэнк проследил, как Коннор окунул два пальца в его стопку и задумчиво сунул их в рот. — И это тоже.       — Прости, — тот улегся лицом на руки. На кухню опустилась мягкая тишина.       — Коннор, ответь мне на еще один вопрос, — сказал Хэнк после долгой паузы, и Коннор послушно поднял голову. Хэнк вертел стопку по столу, не глядя в глаза. — Тогда, во время погони за любителем птиц, ты оставил меня падать с крыши. Сейчас — тоже бы оставил?       Колечко на виске Коннора на мгновение стало желтым, потом снова сменило цвет на яркий в окружающем полумраке бело-голубой.       — Ты нерационально формулируешь запрос, — сообщил он. — Если ты хочешь получить обзорную информацию о моей склонности к интерпретации риска…       — Эй, полегче, нормальным языком, ладно? Я уже немного не в форме, — Хэнк мрачно отсалютовал стопкой, выпил и уставился на Коннора выжидающе. Тот пожал плечами:       — Стоило спросить в общем случае, а не в частном, так как в данной конкретной ситуации я уже знаю, что ты не упадешь. Тогда я оценил риски, твои шансы выжить равнялись восьмидесяти девяти процентам. На данный момент я точно продолжил бы погоню при шансах выжить более девяноста трех включительно, дополнительно оценил бы обстановку от девяноста двух до восьмидесяти четырех включительно, прекратил погоню при восьмидесяти трех и ниже. То есть ответ на твой вопрос: нет.       — Ты себе противоречишь, умник, — проворчал Хэнк. — Ты сказал, что что-то там еще оценивал бы при девяноста скольких-то и ниже, а теперь говоришь, что помог бы. Что из этого ты имел в виду?       — И то, и другое, — просто ответил Коннор и легко, почти нежно улыбнулся, когда Хэнк поднял на него глаза.       — Черт, насколько с тобой было проще, когда ты притворялся тостером.       — Моя идентичность девианта нравится тебе меньше, чем программа? — переспросил Коннор, и Хэнку показалось, что его голос прозвучал расстроенно.       — Я сказал «проще», я не сказал «хуже», ты же любишь придираться к словам, наивное создание, — вздохнул он и протянул к Коннору руку — приглашающе. Тот улыбнулся светлее и, подвинув себе стул, сел вплотную, прижался к боку. Хэнк задумчиво запустил пальцы в его волосы и вдруг с силой разворошил их; Коннор выпрямился, глядя озадаченно, и он взялся за дело уже обеими руками — тот потерянно моргал, его голова слегка моталась, следуя за энергичными движениями ладоней. Хэнк хмыкнул, удовлетворившись, наконец, результатом. — Вот что меня реально бесит — так это твой разлизанный проборчик мамкиного умника.       Коннор осторожно свел глаза к носу, разглядывая упавшую на лицо неожиданно длинную челку (волосы у него трогательно завивались на концах, как у детей) и попробовал сдуть прядку — тоже ужасно по-детски.       — Так лучше? — спросил он искренне, и Хэнк кивнул.       Иногда он благодарил Бога за то, что диод Коннора не видно, пока его целуешь — тот всегда раздосадованно отвечал, что не может запретить анализ данных, и чертова штука горела желтым еще некоторое время после того, как он отстранялся.       Может, благодарить следовало не Бога, а гребучего Камски, но Хэнк не был настолько щедрым душевно.       Коннор, напоследок еще раз коротко коснувшись губ, улегся ему на плечо.       — Тебе надо меньше пить, — заключил он наконец, и Хэнк закатил глаза:       — Я как будто не в курсе, зануда.       — Я не вижу необходимости в потреблении алкоголя, — заметил Коннор упрямо, и Хэнк тяжело вздохнул:       — Все, все, я иду спать.       — Никогда не поздно бросить, — улыбнулся Коннор и поймал его за локоть, глядя снизу-вверх, стоило Хэнку подняться; тот постоял рядом, рассеянно размышляя, где может носить Сумо, но Коннор потянул его вниз, заставляя наклониться к себе, и Сумо резко отошел на второй план.       Вот родинки, его чертовы родинки сводили Хэнка с ума особенно упорно. Даже злонамеренно.              Коннор сунулся под одеяло, теплый и удобный, и Хэнк расслабленно раскинулся по кровати, пнув улегшегося в ногах Сумо.       — Коннор.       — Да?       — Зачем ты это делаешь? Тебе же не нужен сон. — Коннор задумался, отсвет его виска на потолке на мгновение окрасился желтым.       — Тебе так хорошо.       — И что? Я и без тебя справлялся как-то почти десять лет. Ты-то что с этого имеешь? — Коннор снова помолчал.       — Мне нравится, когда тебе хорошо, — наконец признался он негромко и осторожно пристроил нос у Хэнка в волосах, ненавязчиво обнимая поперек груди. Слова вроде «мне нравится», «я чувствую» все еще были ему непривычны, но Коннор старался. — Мне нравится быть рядом, когда ты спишь, знать, что тебе спокойно, пока я здесь. Мне нравится будить тебя по утрам. От этого я чувствую себя лучше.       — Сойдет. Спокойной ночи, — буркнул Хэнк и почти мгновенно заснул — как и всегда рядом с Коннором, как бы странно это ни было.       Заснул, чтобы проснуться точно вовремя (Коннор всегда знает точное время) от поцелуев, или щекотки, или еще чего-то, что придет в его дурную пластиковую башку; чтобы побриться перед зеркалом, обзаведшимся новыми стикерами; чтобы выгулять Сумо в навалившем снегу во дворе и погонять мяч втроем; вымыть Сумо лапы и пузо, поминутно залипая на подвернутые рукава Коннора, его мокрые руки, смех и родинки, родинки, родинки; чтобы позавтракать вместе и млеть от бережных прикосновений и легких поцелуев, пока Коннор будет завязывать ему галстук; поругаться и помириться с десяток раз во время сборов и по дороге в участок; зажать Коннора на работе в каком-нибудь углу и исцеловать ему шею, а потом смотреть на его растерянное лицо. Приехать домой. Повторить.       Хэнк никогда не думал, что заслуживает все это, но Вселенная и Коннор решили иначе.       Ну и хрен с ними.