Три стороны одной медали

Когда-то пресловутый Бог подумал, что облегчит людям жизнь, если создаст невидимые глазу врожденные связи между теми, кто предназначен друг другу. Мол, избавит их от волнений, переживаний, бесконечных поисков, неверного выбора, измен, предательств, ревности и ссор. Так вот. Он ошибся. Таких вселенных, как эта, наверное, было великое множество – где-то у так называемых соулмейтов появлялись имена на запястьях, у кого-то – душа в баночках, у кого-то – цветы в легких… Шинья бы не отказался от красивой росписи на руке. Их вселенная была как-то с перегибом жестока. Издержки производства, так сказать. Нет, многие бы могли подумать, что он преувеличивает, могли бы не только подумать – даже сказать и поспорить. Но все они находились в несколько ином положении, чем он. Способ определить своего партнера скорее походил на глупую шутку – если ты увидел свою родственную душу в чужих объятиях, всенепременно испытаешь боль. Как ревность – только физическая. У каждого по-своему, конечно. По стандарту – притупленная тянущая боль в груди, походящая на предынфарктное состояние, усиливающееся паникой, но вариации бывали самые разные: у кого-то могла случиться острая мигрень или боль в желудке… Черт возьми, вы вообще можете себе представить, как это стремно – смотреть на своего соулмейта и понимать, что он – твоя родственная душа, потому что у тебя крутит живот, пока он мацает чужую задницу? Нет, Шинье было сложно не потому, что своего человека он нашел из-за острого несварения, а потому что… В прочем, давайте по порядку. 7 апреля 2017 Небольшая светлая комната. Незнакомый мужчина – знакомый, вообще-то, просто Шинья и с третьего раза не смог запомнить его имени – устанавливает видеокамеру на штатив, прямо напротив сидящего на стуле блондина. Ему предлагали кресло, но он отказался, иначе бы забрался в него с ногами и просидел весь сеанс записи, уткнувшись лицом в колени. Мужчина прикрепил на его рубашку небольшой микрофон, проверил, насколько исправно тот работает, и только после этого сел на стул рядом с камерой, сцепив руки в замок. Шинья неуверенно улыбнулся. – Вас не будет смущать мое присутствие? Я могу уйти, чтобы вы не боялись говорить все, что вам захочется. – Нет-нет, все в порядке, – он поерзал, отводя взгляд, но снова поднимая его на мужчину. – Я… буду благодарен, если вы поможете и будете направлять меня вопросами, если я застопорюсь… – Хорошо. Тогда начнем, если вы не против. Мужчина напротив него говорил спокойно, мягко и уверенно, не давил и был готов помочь. Уверенности это, правда, не прибавило, но избавило от лишней нервозности. Красный огонек на камере замигал. Шинье понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с духом и поднять взгляд в объектив. Улыбнуться. И начать говорить. – Эм, привет? Меня зовут Хиираги Шинья, и, честно говоря… я не знаю, с чего начать. Он потер шею, отводя взгляд. Мужчина понимающе улыбнулся. – Вы говорили, что многие начнут осуждать вас за такое решение, но эти самые "многие" не оказывались в вашем положении. Почему? – Ну… Как минимум, из-за того, что его родственной душой оказался собственный старший брат. Несмотря на то, что в семью Хиираги Шинью взяли лет в семь, отношения с Курэто сложились достаточно быстро. Он искренне считал миловидное светловолосое создание родным братом, помогал, защищал, заботился. Пусть строго, сдержанно, не всегда явно, но искренне. Это было бесценно. Так было в детстве. В школе. В универе. В общем-то, так было всегда – до определенного момента. 9 февраля 2015 Шинья был безмерно рад, когда старший брат устроился на свою первую самостоятельную работу – знал, что Курэто рад не меньше, просто он никогда этого не показывал. Для него было важным осознание того, что он делает этот выбор сам, и он никогда не был и не будет предопределен его семьей, звучной фамилией или априори высоким положением. Он устроился в самый обычный офис, где всегда хватало работы, были хорошие ребята и тот тип начальника, которых не выбирают; буквально за углом через дорогу была кофейня, где проводили свой обеденный перерыв большинство среднестатистических сотрудников; а в короткие перерывы между работой можно было перекурить в специально отведенном для этого месте и даже услышать что-то полезное из чисто мужских разговоров за дешевым дымом. Курэто… нравилось. Он, наконец-то, рушил увязавшиеся с детства семейные модели, как "надо", и как он "должен" делать, и это было действительно тяжело – но он держался. Держался и не показывал. А Шинья все равно видел и поддерживал, как и положено любящему младшему брату. Но, как оказалось, поддержать старшего Хиираги хотелось не только ему. По окончанию первой рабочей недели он договорился встретить его вечером и посидеть в каком-нибудь неплохом местечке, чтобы своеобразно отметить этот небольшой успех, обозначающий, на самом деле, огромную победу – не важно, перед семьей ли, или перед самим собой. Куро помнил – он был уверен – но почему-то задерживался, не брал телефон. Зайти в офис не составило труда, как и увидеть закрывающего дверь кабинета брата – с новой коллегой, Аой. Эта… блондинка – другого определения Шинья почему-то подобрать не мог, хотя, вопреки стереотипам, глупенькой она не выглядела – перевелась в офис относительно недавно, примерно в то же время, что и Курэто. Это, видимо, стало отличным поводом сблизиться – новички же должны держаться вместе, да?.. Но не настолько же, черт возьми, близко. Честно говоря, Шинья сам не понимал, почему его так коробило, когда он наблюдал, как Куро общается с ней. Как он без надобности наклонялся к девушке очень близко, с какой-то странной улыбкой, тихо шептал что-то на ухо, а та едва заметно краснела и хихикала в кулачок. Как переплетались их руки, как подушечкой большого пальца он проводил по нежной коже. Как близко она прижималась к нему бедром, доверчиво глядя снизу-вверх. Кажется, выдыхала его имя полушепотом, томно опуская ресницы и глядя на его губы. Он видел все до деталей, чувствуя странное жжение в груди. Не мог пошевелиться, наблюдая, как брат кладет ладонь на ее талию, слегка притягивая ближе. Шинью подкосило в тот момент. Он сам не понял, что почувствовал. Просто выбило землю из-под ног, воздух – из легких. Благо, мир с ног на голову не перевернулся, а то в обморок бы грохнулся прямо посреди офиса. Он упал на колени, прижимая ладонь к груди, низко наклонив голову, приоткрывая рот, потому что каждый хоть немного глубокий вдох отзывался острой болью в легких. Было страшно. Больно. Горько… В тот момент почему-то не возникло ни единой мысли. Просто, когда Шинья смотрел на этих двоих, в груди все сильнее разгорался пожар, мешающий дышать. – Куро, ты помнишь это? Как ты сорвался ко мне, когда я осел на пол? Я видел в твоих глазах беспокойство и отчаянное нежелание верить, что это именно то, о чем ты подумал, пока ты тряс меня за плечи и спрашивал, что случилось. Без остановки. Хотелось смеяться. Я отстраненно помню лицо Аой, которая, подхватив свою дамскую сумочку, вышла из офиса, не проронив ни слова. Взгляд, полный ревности и ненависти. Ну прости, милочка, ищи себе другого соулмейта. Даже если бы все было по-другому, я бы ни на шаг не подпустил тебя к братцу. – Почему? – увидев отстраненный взгляд голубых глаз, негромко окликнул мужчина, делая пометки в своем потрепанном блокноте. Шинья словно очнулся. – Ну, полагаю, потому что она была той еще стервочкой. Шинья не поверил с первого раза. Когда боль немного отпустила, Куро несмело попытался задать вопрос, так и сидя рядом с ним на коленях в своем официальном костюме, с растерянным видом, но блондин прервал его. Молча. Одной улыбкой. И затравленным взглядом. Сказал, все хорошо, у него такое бывает, наверное, стоит обследоваться, шутил, что с сердцем шутки плохи. А Курэто молчал, понимая, что ему самому нужно во всем убедиться. Что ж, все действительно так и вышло. Шинья всегда был слаб здоровьем, но на учете у кардиолога не стоял никогда, глупая была отмазка, на самом деле. Куро ему больше поводов для проверки не подкидывал – с Аой, видимо, перешел на чисто деловые отношения, а достойных пассий поблизости не наблюдалось. А там все как-то случилось само собой. Не специально. Но очень кстати. Наверное, именно поэтому такое, казалось бы, незначительное событие как совместный проект с одногруппницей, отпечатался в его памяти. 30 мая 2015 Тогда Шинья появился на пороге дома с подругой с университета – ну как, подругой, господи, просто одногруппницей, даже однокурсницей, весело сказал, что они будут делать вместе домашнее задание, какой-то общий проект… еще одна не менее глупая отмазка для всего этого цирка. Старший брат в тот момент вежливо поздоровался и как-то странно провожал взглядом то, как она пыталась держаться за кончики пальцев блондина, нервничая в чужом доме – Шинья хорошо запомнил этот взгляд. Будто слегка ревнивый, цепкий, недобрый и, в то же время, потерянный – словно он сам не понимал, почему испытывает все это. А ведь знаете, довольно подлая особенность соулмейтов этих самых – не понимать, что с тобой происходит. Порой очень сложно дается осознание причин собственного поведения, особенно, если оно обосновано чем-то врожденным, как эти связи. Тем, что мы не можем контролировать. Как инстинкты. Они сидели в его комнате, прямо на полу, просто потому что так захотелось, очень близко – она обнимала его, говоря, что ей почему-то очень холодно в двадцатиградусную температуру, грела ладони под его футболкой, терпеливо объясняя что-то из высшей математики… или биологии? На тот момент он почему-то не почувствовал разницы. Даже не помнил, о чем она, собственно, говорила. Лишь чувствовал, что это неправильно, тупо пялясь в раскрытую книгу перед собой. А может, все же в тот день действительно сердце прихватило? Резкий звук буквально выдернул его из размышлений – заставил обернуться, широко раскрыть голубые глаза. Он помнил звон битых чашек, испорченный чаем ковер, который потом пришлось выкинуть; помнил собственный испуг, когда он подскочил, оборачиваясь, и увидел исказившееся лицо старшего брата, который принес им перекусить; помнил девушку, прикрывшую рот ладошками от испуга. Шинья растерялся. Смотрел, как сильно дрожали руки брюнета – настолько, что тот даже не мог нормально перехватить собственное запястье, как тот кривил губы, сдерживая пульсирующую боль. Не видел, но чувствовал, как тонкие светлые брови приподнимаются домиком от беспокойства… а беспокойства ли? Шинья и сам не понял, что почувствовал в тот момент – облегчение с примесью горечи, робкую радость или недоверчивое спокойствие? Замешательство, скорее. И старательно сдерживаемый нервный смех. Два совпадения – это слишком много, чтобы быть не настоящим совпадением. – А вы уверены, что он выронил их от боли, а не от удивления, например? Кажется, мужчина заинтересовался этой историей, потому что в направляющем вопросе сейчас Шинья не нуждался. Он приподнял брови, осекшись на полуслове, и тихо рассмеялся. – Уверен. У Куро боль нестандартная. У него начинает выламывать суставы пальцев. Мы успокаивали их компрессом и льдом еще около получаса – он не мог ничего держать… Отношения с Курэто наладить было сложно – но лишь поначалу и лишь по причине его собственного… идиотизма. Шинья понимал, что что-то не так, что это неправильно и… просто не совсем то, чего они оба от этого ожидали, наверное, так будет правильнее сказать. В конце концов, это его брат, черт возьми, и даже если он когда-либо испытывал к нему немного большую симпатию, едва ли позволил себе ее проявить. Он старался поддерживать в их общении естественную атмосферу, все так же часто улыбался, а отшучивался и того, чаще обычного, но выходило из рук вон плохо. Напряжение чувствовалось. Ощущалось почти физически. Не сильное, но покалывающее маленькими электрическими разрядами в самые неподходящие моменты. Самое забавное, что это чувство преследовало их обоих. И никто не знал, как разрешить эту ситуацию без лишней неловкости. Вспоминая это сейчас, Шинья с трудом сдержал желание рассмеяться – как школьники вели себя, ей-богу… Он думал, что теряет брата. Он боялся потерять брата. И он его потерял – но приобрел кого-то куда более ценного. Нет. Скорее, бесценного. Курэто относился к этому… более мягко. Он тоже потерял младшего братишку – по нему было видно, но он пережил это быстро. Все ведь как-то логично получилось – к младшему Хиираги его давно тянуло, но он сам же себя всегда тормозил, проявляя разве что излишнюю заботу, не более. Несмотря на то, что он был парнем – какой век на дворе? –, его братом, да и отец, наверняка, разорется… Это волновало его в гораздо меньшей степени, чем могло бы вообще-то волновать. В конце концов, идея унаследовать все то фамильное дерьмо, которое копилось годами в его семье, Курэто не особо вдохновляла. Он уже пытался отойти от графика, который отец продумал, кажется, еще до его рождения, упрямо доказывая, что у него тоже есть выбор, есть свобода, и его собственные приоритеты в его жизни важнее семейного долга – съехал из дома на пару с младшим братом, устроился на совершенно обычную работу, не по связям, сам. В общем… если из-за этого вдруг подвернется случай порвать оставшиеся связи с семьей – он не сильно расстроится. У Шиньи было меньше логики и больше тревожности по этому поводу – поэтому помочь ему сейчас было гораздо важнее. Куро почти не поменялся – оставался все таким же сильным и заботливым, только теперь проявлял это немного более явно, прибавилось нежности и теплоты в отношениях, близости – что моральной, что физической. – Погодите, а почему вы так переживали из-за, так скажем, перехода ваших отношений на другой уровень? – в голосе мужчины слышалось удивление. – Он ведь вам не родной. – Он мне как родной, – мягко поправил блондин, но с губ не сходила печальная улыбка. – Ко всему прочему, для семьи Хиираги подобная связь оказалась неприемлемой, и отец выгнал брата из семьи, сказав не возвращаться, пока не найдет себе нормальную женщину, с которой он построит семью и принесет ему наследников. Брат перенес это нормально. Сказал, так даже лучше, он больше не чувствует себя обязанным кому-то. Но фактически он лишился фамилии и привилегий из-за меня. Я чувствую вину за то, в чем, собственно, и не виноват вовсе. – А остальные? Как они вас принимали? – С осуждением, естественно. Пусть мы и не похожи, но по факту мы – братья, а отношения между братьями – это инцест. – Шинья поморщился. – Никого не волнует, что родственную душу не выбирают. Но это осуждение мы пересекали. – Блондин проронил смешок. – И не только мы. 14 июня 2016 С этого дня все определенно начало катиться под откос. Гурен был его лучшим другом с детства. Они с Курэто часто грызлись и дрались, после чего были похожи на двух взъерошенных задиристых щенков, и Шинья посмеивался, затем строго отчитывая их, пока обрабатывал боевые ранения на лбу Гурена, говоря Курэто приложить лед к намечающемуся фингалу. Это был их способ выстраивания отношений, и блондин быстро привык к тому, что если напряжение между этими двоими растет, скорее всего, оно вскоре выльется в очередную потасовку, а потом они вновь будут общаться как ни в чем не бывало. Подерутся и успокоятся. Узнав об их отношениях с братом, Ичиносе на некоторое время выпал из реальности, после чего начал смеяться – сначала нервно, затем просто по инерции, стал безостановочно подстебывать их, развеселившись, за что вновь схлопотал от Куро. Шинья вновь наблюдал, как эти двое, точно дети малые, катаются по полу, ругаясь сквозь зубы и мертвой хваткой вцепившись в одежду друг друга. Все было отлично. Шинья нервничал, что тот начнет осуждать их, что придется каждый раз при встрече видеть неодобрение в серьезных аметистовых глазах, что потеряет лучшего друга, и ведь даже не будет в этом виноват – нервничал напрасно. В прочем, Шинья нервничал постоянно – даже слишком часто, наверное, порой вовсе без причины, просто тревожился и волновался из-за того, что этого не стоило. А это уж точно того не стоило. Своего отношения к ним Гурен не изменил – даже наоборот, словно стал ближе – начал чаще наведываться в гости, больше подшучивать, радоваться тому, что он пока еще вольная птица, есть куда разгуляться. Он защищал их – от осуждений и нападок, порой реагировал даже быстрее и резче, чем Курэто, советуя агрессорам не совать нос не в свое дело. Или просто и коротко посылая куда подальше. Или влезал в драку, если был не в настроении. Он защищал их, как свою собственную семью… до определенного момента. – Ах да, Гурен. Ты стал добивающим фактором. Как и мы – для тебя. Блондин запнулся и ненадолго замолчал, опустив голову, закрывая лицо руками. Говорить об этом до сих пор было тяжело. А еще он только заметил, что периодически обращается к тем, кто будет потом возможно просматривать эти записи. Стало не по себе, но рассказывать так почему-то было легче. Словно общаешься с близким человеком за чашечкой чая. – Словами не передать мое удивление, когда ты решил, что пора искать долговременные отношения, и привел с собой миловидную девушку, обнимая ее за талию. Без предупреждения… это было довольно внезапно. Как же ее звали… Саюри? Она правда была очаровательной, у тебя было такое счастливое выражение лица: лучащиеся солнцем глаза, широкая улыбка… Как это все изменилось, когда я фактически упал в руки брата, стоящего позади. Мужчина удивленно посмотрел на него, оторвавшись от пометок на страницах. Шинья зажмурился, потирая пальцами переносицу, шмыгнул носом и открыл глаза, поджимая губы. – Шума было… достаточно много. Я задыхался, не понимая, что происходит. Нет, понимал, конечно, ведь я уже испытывал подобное, но… это ведь не могло быть правдой. Курэто сказал тебе увести растерянную Саюри, поддерживая меня, а ты… ты, Гурен, смотрел на меня так, словно я тебя предал. Я не осуждаю тебя. Я бы смотрел на себя точно так же. Он проронил смешок, помолчал еще пару секунд, обдумывая дальнейшие слова. – Мы долго обсуждали это. Все втроем. Ну… в основном, говорили, конечно, двое – Гурен яростно спорил, отрицал, под эмоциями доходило даже до обвинений, а Куро отвечал коротко и грубо, резкостью пытаясь усмирить его пыл. А я? Я сидел в кресле, поджимая под себя ноги, не смея поднять взгляда или пошевелиться, сжимая толстовку на уровне груди, все еще ощущая эхо боли. Это точно ни с чем нельзя спутать. Эта боль проходит очень медленно, оставляя за собой след, который прямым текстом говорит тебе, что ты вляпался. Хотя, что я объясняю… – усмешка искривила тонкие губы, – пока не испытаете, не поймете. Для Шиньи это было тяжело. Будто ему не хватило прошлого года – принять связь с собственным братом было довольно сложно, но они справились с этим. Вдвоем. Без взаимообвинений, негативных реакций, резких эмоциональных всплесков. Никто никого не винил – что предназначено судьбой, то предназначено, это ведь не от них зависело. Сейчас же, когда это повторилось, Шинья не мог отделаться от мысли, что причина в нем. Именно в нем какая-то ошибка, какой-то природный сбой, и ладно бы только в нем было дело. Но это касалось его самых близких людей, затрагивало их планы, рушило их судьбы. Гурен своим поведением это только подтверждал. Хотя и его тоже можно было понять. В тот момент Шинья не сломался лишь по одной причине – Курэто. Он поддерживал его – не находил ничего зазорного в том, чтобы подолгу обнимать его каждый день, крепко прижимая к себе, пока тот старательно делал вид, что не плачет, отвлекать от мыслей, в которых априори не было ничего правильного, по сотне раз на дню повторял, что его вины в этом нет, он знает, он уверен, и даже дурак этот Гурен немного поостынет, все поймет, отойдет и перед ним извинится – за все сдуру сказанные слова и косые взгляды. Спокойный голос и теплые ладони брата были лекарством от всех невзгод. Включая его вторую родственную душу. – Да-а… это было тяжело, но мы решили попробовать. И, знаете, все сложилось, на удивление, гармонично. Куро старался сделать все, чтобы меня не тревожили мысли, что мы фактически заставили Гурена участвовать в этом, жить в этой… черт, да у нас почти шведская семья получалась! Я пытался сделать так, чтобы им обоим было комфортно – разряжать напряженную обстановку, готовить обед, делать массаж, вытаскивать этих упрямых баранов куда-нибудь прогуляться. А Гурен… Гурен пытался побороть собственные принципы. И у него почти получилось. "Почти" стало тревожным звоночком, но Шинья продолжал улыбаться, словно пытаясь оправдать Ичиносе. Хотя бы для самого себя. – Принципы – это не плохо, я думаю. За них сложно осуждать. Это устоявшаяся модель семьи, социальные стереотипы, представление о том, как должно быть правильно. "Правильно" – это когда твоей родственной душой оказывается миловидная тихая девушка, как, например, та же Саюри, у вас появляется очень романтичная история знакомства и надежная семья, дети. А боль становится неким фактором надежности ваших отношений, предостерегающих от измен и предательств. Вот так должно быть. Я и не отрицаю, что быть втянутым в треугольник отношений с лучшим другом и его сводным братом – это не "правильно". Я никогда этого не отрицал. – Шинья задумался, затем словно очнулся, вновь посмотрел в объектив, улыбнулся краем губ. – Хотя внутренне никогда так не думал. Он отвлекся, посмотрев в сторону, на совершенно чистую светлую стену, в которой не было ничего отвлекающего – нужно было собраться с мыслями. Это чувство, наверное, знакомо многим – когда столь многое хочешь рассказать, но как только приходит время сформулировать и сказать, все мысли внезапно разбегаются, оставляя тебя в звенящей пустоте. Ну, разве что перекати-поле порой мимо прокатывается. Лето было сложным, – после небольшой паузы продолжил он. – Я любил их. Обоих. Немного по-разному, но не сказать, что больше или меньше, нет. Скорее, как брата и друга – это немного разные аспекты, понимаете? Но в равной степени. Они всегда были моей опорой, поддержкой и защитой. Они тоже меня любили. Оба. Я знаю. Куро никогда этого не отрицал, а Гурен в один момент подзабыл о своих приоритетах, растворившись в наших отношениях. Да… – его взгляд начал немного напоминать матовое стекло. – Хороший был день… 10 сентября 2016 Это лето оказалось чертовски сильной проверкой его нервов – и он ее прошел. Сентябрь встретил новым семестром, спокойствием, теплыми лучами солнца и прогретым воздухом по вечерам. Он смог, наконец, вдохнуть полной грудью, научился заново искренне солнечно улыбаться. Он помнил, насколько счастлив был в тот день, когда Гурен предложил встретить его после учебы и пригласил прогуляться вечером. Они шли рядом молча, Шинья немного нервничал и грел дыханием замерзшие ладони, не зная, что сказать, пока брюнет не остановился, взяв его руки в свои – всегда горячие, начав растирать и тихо что-то бормоча про хладнокровие. Шинья чувствовал, как проступает румянец на скулах, как приятно было чувствовать чужие заботливые прикосновения, какое облегчение испытал, когда вечное выражение обвинения исчезло из аметистовых глаз. Он помнил, как сердце пропустило пару ударов, когда тем же вечером, на той же аллее Ичиносе подарил ему поцелуй, крепко обнимая и заставляя приподниматься на носочки. А потом признался, что понимает свои чувства ко нему. Те самые: "Я люблю тебя", произнесенные тихим хриплым голосом прямо в его губы. Курэто сильно ругался, когда они вернулись домой затемно, держащиеся за руки, сразу обратил внимание на смеющегося Шинью, на нежный взгляд придурка Ичиносе, слегка нахмурился. Младший братишка повис на его шее, просил не ругаться, поджал ноги и продолжил смеяться, когда Куро обнял его за талию и понес в гостиную, даже не дав разуться. Гурен очень глупо улыбался для человека, который все никак не мог поступиться со своими принципами ради другого. Эти двое начали перекидываться колкими фразочками, сидя на разных концах дивана, завязалась эдакая шутливая перепалка, переросшая бы в потасовку, если бы не Шинья, весело плюхнувшийся посередине, между ними, тянущий свое извечное: "Мальчики, не ссорьтесь!". Он заставил их замолчать довольно просто – притянул к себе Куро за галстук, а Гурена – за волосы, зарывшись в них пальцами в районе затылка, и поцеловал каждого по очереди. Сначала легко, полушутливо, а затем глубже, когда Курэто перетянул его на свои колени, а Гурен обнял со спины, задирая и расстегивая клетчатую рубашку. Он просто… старался дать им все, что у него было. Он отдавал им всего себя. Все, что чувствовал, все, что имел, все, что только им было нужно. Только Гурену не мог дать нормальной семьи. – Довольно типичный запрос, с которым приходят к семейному психологу, это: "У нас все было хорошо, но что-то пошло не так". Думаю, эту ситуацию можно описать именно так, – Шинья задумчиво смотрел на мужчину, затем опомнился и перевел взгляд на камеру – смотреть в безжизненный объектив было довольно сложно. – Просто… Гурену этого было недостаточно. Я полагаю, что-то вернуло его в реальность. Может быть, кто-то из его друзей нашел свою родственную душу и поделился радостью, может, его родители снова начали расспрашивать о том, когда он планирует построить семью… а ему совесть не давала признаться, что он живет с двумя парнями в одном доме и планирует жить так дальше. 25 декабря 2016 Просто однажды он увидел его целующимся с Махиру под каким-то раскидистым заснеженным деревом, и ему стало не по себе. Вот прям… совсем не по себе. Это случилось совершенно случайно – он всего лишь взял свой любимый кофе с медом после того, как купил продукты для ужина, и решил прогуляться, потому что день выдался снежным и по-праздничному атмосферным. И, срезав дорогу через парк, наткнулся на этих двоих. В чертово Рождество – ни днем раньше, ни днем позже. Забавно, что во второй раз было больнее. Словно кто-то резко пнул под дых или пырнул ножом в спину. Или и то, и другое. Из глаз брызнули слезы – сами собой, Шинья завернул за угол и оперся спиной о расписанную граффити стену, не обратив внимания, что по пальцам течет кофе из смятого стаканчика, который он слишком сильно сжал. Хотелось истерически смеяться и плакать – не от факта того, что он увидел, всегда ведь знал это. Скорее, от ощущения, что он не имеет права лишать его этого. И ничего не мог с этим поделать. Он снова задыхался. Руки дрожали, как у пьяницы, вскоре он уже не мог удержать даже чертов бумажный стаканчик, прокатившийся по асфальту, расплескивая теплый кофе. Его словно ломало – согнувшись пополам и слегка раскачиваясь, вжимая голову в плечи и сильнее натягивая воротник полупальто выше, он пытался сделать хотя бы один хриплый вдох, но легкие обжигало болью. Это было страшно. И чертовски обидно, где-то в глубине души, ведь он этого не заслужил. Шинья не хотел привлекать к этому инциденту внимания. Он ждал, когда боль пройдет или хотя бы немного отпустит. Ждал, когда сможет сделать хотя бы шаг. Но ноги подкашивались с каждой минутой все сильнее, перед глазами гуляли темные круги. Пришлось позвонить Курэто. Конечно же, он сразу перезвонил Гурену, и конечно же, (удивительно, правда?) он оказался ближе всех к нему на данный момент. Конечно же, все понял, когда увидел его состояние, вымученную улыбку и заплаканное лицо. Конечно же, снова смотрел на него так, словно он собственными руками зарывает под землю его жизнь. Хотя, может, так оно и было? Тем вечером случился настоящий скандал. Курэто встретил Гурена на пороге обвинениями. Гурен ответил срывом. – Кто вообще придумал эти чертовы законы? У нас должна быть свобода в выборе того, с кем связывать свою жизнь и кого любить! – Но ты ведь любишь его, идиот! – Да, но он должен быть с тобой! – Он должен быть с нами, придурок! – Да как ты вообще себе это представляешь?! Они кричали друг на друга, а он опять не мог вставить ни слова, пытаясь усмирить крупную дрожь, бьющую все тело, раскачиваясь в кресле и глядя в пространство. Каждый удар сердца отдавался глухой болью. Он не знал, что делать. – Это какая-то ошибка! У человека не может быть двух родственных душ! Так не должно быть! Я не этого хотел! – Черт тебя побери, Гурен, но у Шиньи же есть! Никто из нас это не выбирал! – Да откуда я знаю, что он не врет или… – Гурен запнулся, но по инерции продолжил говорить, – не выдумывает? Эти слова были лишними. Шинью словно стукнули чем-то тяжелым по голове, в ушах зазвенело. Словно в замедленной съемке он видел, как Курэто вздернул брюнета на ноги за воротник рубашки, с кулака ударил его по лицу. Как Гурен оттолкнул его, затем заваливая на пол. Они снова дрались. Снова из-за него. Все звуки доносились словно через толстый слой ваты. Все движения казались какими-то смазанными, замедленными. Это был перебор. Правда… Это все было слишком. – Хватит! – он не узнал своего срывающегося голоса, когда вскрикнул, и закрыл рот ладонями, жмурясь. По щекам потекли горячие слезы. Было больно. Не от чего-то конкретно. Просто очень больно. Курэто остановился сразу. Гурен по инерции ударил его под ребра, но тот ухватил его за волосы и хорошенько приложил лицом об колено, чтобы успокоился. Комнату наполнило тяжелое дыхание и дрожащие всхлипы. – Я не ошибка! – в его захлебывающемся голосе было отчаяние, в покрасневшем заплаканном лице – отражение того, до чего они его довели. До чего они втроем довели их отношения. Оставался неразрешенным один вопрос – зачем? – Так должно было быть! Так, как есть! Я же чувствую это! Я люблю вас! Люблю тебя, Гурен… Люблю Курэто… И вы говорили мне то же самое! Оба! Мы должны вместе с этим справиться, а не разрушать наши отношения из-за того, что нас связывает! Не должны! Это не ошибка! Это не… не… – Шинья, успокойся! – Курэто поднялся первым, резким движением прижимая задыхающегося блондина к себе, поглаживая по спине и шепча, чтобы он успокоился, чтобы дышал, чтобы перестал плакать. Гурен поднялся следом. Молча забрал кожанку и ушел. Сбежал, если быть точнее. После этого можно было бы сказать, что все так и разрешилось. Но оставлять все так было нельзя. Родственные души ведь связаны между собой. И от этой связи так просто не избавиться. Правда… у каждого способ решения этой ситуации был свой. У Гурена была стратегия избегания. Он больше не появлялся в их доме, не отвечал на звонки, сообщения, избегал встреч всеми доступными способами и, возможно, искал себе новую девушку, а может быть, обдумывал случившееся и пытался выйти к правильному решению. У Шиньи оказалась стратегия выжидания – наверное, немногим лучше поведения Гурена, но он не мог принимать решение за него. Он считал, что у каждого человека действительно должна быть свобода выбора. И он не имеет права ее ограничивать. У Курэто же была стратегия нападения. И не сказать, что она оказалась лучше двух предыдущих. Несомненно, он действовал во благо – если Гурен не верит, пора ему доказать, что чертова связь есть – одна на двоих, и две к одной. – Так значит, вы связаны с двумя людьми, а они – с вами. А связаны ли ваш брат и лучший друг между собой? И если нет, то разве они не должны испытывать боль каждый раз, когда один из них прикасается к вам? – В этом довольно легко запутаться, да? – обронив неловкий смешок, он провел ладонью по светлым волосам. – Поэтому Гурен и считал это все ошибкой, не очень смешной шуткой, обманом… Наша связь работает иначе, чем у остальных. У Куро и Гурена нет связи между собой. Им не выламывает руки, если они обнимут кого-нибудь или устроят сдвоенное свидание, я не знаю. Также их не ломает, когда они прикасаются ко мне. Но если они видят меня с кем-то… – задумчивый взгляд голубых глаз был направлен чуть выше объектива, – им обоим становится одинаково больно. Курэто однажды доказал это опытным путем, так сказать… 16 февраля 2017 Гурена отловить было сложно – он избегал их месяц, может, два –, но возможно, а вот заставить Шинью помочь – нереально. Он был против этой авантюры, не видел в ней никакого смысла, как уже говорилось, наотрез отказывался вынуждать Гурена на что-то. Считал, что не имеет права вмешиваться в его жизнь. Курэто же считал с точностью до наоборот – раз уж они связаны, то он имеет право, нет, даже просто обязан знать правду. Он привык действовать. И, раз уж Шинья не соглашался, пришлось просить силой. План у Курэто был прост – заставить этого придурка Ичиносе поверить в то, что их связь с Шиньей обоюдная, совершенно правильная и не ошибочная, что не в Шинье дело, а в его идиотизме, дать ему единожды испытать эту боль и вправить мозги на место. Потому что смотреть, как младший братишка винит себя, было просто невыносимо. Потому что его поддержки не хватало. Потому что он думал, что это что-то изменит. Потому что Шинья перенес слишком много боли из-за этого предателя. Он знал почти наверняка, что Шинья начнет его винить. Но делал ради него то, что сам Шинья ради себя никогда бы не сделал. Куро помнил свои противоречивые чувства в тот момент, когда прижимал отпирающегося Шинью к незнакомому парню, который с упоением целовал его, удерживая чужие запястья за спиной, помнил собственную боль, выкручивающую руки, помнил, что чувствовал себя каким-то садомазохистом, честное слово. Помнил также свое маленькое торжество, когда наблюдавший за этим Гурен выронил свой стаканчик с кофе, осев на капот машины – подогнулись ноги. Но не знал, стоило ли это последовавшей за всем этим показательным выступлением пощечины и слез убегающего Шиньи. Гурен тогда доказательства принял. Но, кажется, так ни черта и не понял. Через неделю Шинья попросил встречи с ним, всего на пару минут, ему просто нужна было его подпись для чего-то. Он поставил ее не глядя. Когда Шинья и вправду поблагодарил его, собираясь уходить, Гурен зачем-то спросил, сможет ли он простить его. Тот заулыбался, а затем почему-то расплакался. С Курэто такой номер не прокатил – отец с детства учил не подписывать никаких бумаг не глядя, даже если тебе дает ее доставщик пиццы или родной младший брат. Увидев согласие на разрыв врожденной связи, он разорался, наверное, на весь дом. – Как ты вообще умудрился додуматься до такого? Ты хоть понимаешь, что может с тобой произойти после этого? Нет, не понимаешь! Никто не знает, какие последствия могут быть после этого сомнительного способа. Еще неизвестно, как такое вмешательство влияет на человека. Черт возьми, Шинья, а если не только с психикой проблемы появятся? А физические увечья? Будешь рад, если ноги отнимутся, или рак заработаешь? Я против! Не буду ничего подписывать, прекращай глупостями маяться. Должен быть другой выход! Шинья лишь кивал, вжимая голову в плечи и опустив взгляд. Проронил лишь тихое: – Ну Гурен же подписал, – и прежде, чем брат снова начал говорить, выпалил. – Так будет лучше, Куро. Это правда неправильно. Не то, что вам нужно. Не то, что нам всем нужно. Из-за меня у Гурена не может быть семьи. Из-за меня тебя выгнали из родного дома и лишили фамилии, которой ты достоин. И при этом я сам ни в чем не виноват. Так больше не может продолжаться. Я не хочу быть якорем, тянущим вас вниз. Шинья посмотрел в его глаза – темно-карие, с алым отливом, но долго не выдержал, отводя взгляд. Он проиграл. – Нет, Шинья. Это не решение. Блондин проронил смешок, кивнул, забрал помятую бумажку и ушел. Для кого-то это, может быть, и не решение, но он свое уже принял. Именно поэтому он сейчас здесь. – Так значит, ваш брат не подписал соглашение? – мужчина прекратил писать, закрывая блокнот и поднимая взгляд. Запись близилась к концу. Шинья, кажется, понял, что сболтнул лишнего, но и сам оставался каким-то отстраненным. Лишь кивнул. – Именно. Но, как видите, я здесь. Значит, неплохо умею подделывать его подпись. Легкая улыбка медленно сошла с губ. Наступило напряженное молчание. – Чем… – он сдавленно начал, тут же смолк и поднял взгляд к потолку, проморгавшись, выдохнул. – Чем можно закончить? Или… на чем обычно заканчивают?.. – Вы можете обратиться к своей родственной душе – в данном случае, к обеим родственным душам, с которыми разрываете связь. Может быть, вы хотели им что-то сказать? Шинья закрыл лицо руками. Нет, все-таки он переоценил себя. Выдержать это было очень и очень трудно. Пусть он делал это ради всех, но решил все сам, не согласуясь и не получив одобрения. У него словно выбили землю из-под ног, лишили опоры, поддержки, защиты. Хотя никто и не лишал, на самом деле – он сам это сделал. И сам же один и остался. – Простите… – тихо проронил он, поднимая голову, утирая мокрое лицо рукавом. Мужчина понимающе кивнул, взглядом спросил, выключать ли камеру, но блондин покачал головой. Шмыгнул носом, выдохнул, поднимая взгляд. Неловко улыбнулся – хотя вышло больше болезненно и испуганно. В конце концов, ему действительно было больно и страшно. – Гурен… – он зажмурился, затем выровнял дыхание, зачесал волосы назад. – Я не осуждаю тебя. И никогда не осуждал. Я понимаю. Ты был прав. У каждого человека должна быть свобода. Должен быть выбор. Кого любить… С кем строить отношения, – он утер рукавом глаза, стараясь улыбаться. – Это нормально. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Чтобы у тебя была семья, которой ты будешь гордиться. Хочу увидеть твоих детей и играть с ними в догонялки. Правда, я бы очень хотел с ними повозиться, – Шинья обнял себя руками, чуть раскачиваясь, уже не пытаясь утереть редко скатывающиеся по щеке слезинки, как-то нежно добавил. – Потому что я люблю тебя. И думаю, ты заслужил то, что заслужил, а не… вот это вот все. Он закрыл глаза, чуть скривив губы, сжимая кулаки. Словно отпустил от себя… часть чего-то. – Куро… – чтобы прогнать сиплый голос, пришлось прокашляться. – Я люблю тебя, братик. Люблю вас обоих больше всего на свете. И знаешь, мне кажется, даже ту стервочку Аой отец одобрил бы гораздо с большим рвением, чем твоего приемного брата. Попробуй, – он даже подмигнул, издав что-то вроде ироничного смешка. – Ты, черт возьми, достоин быть наследником Хиираги больше, чем все высокомерные идиоты, носящие эту фамилию. Сестренке Махиру не в обиду. Прости, что, как всегда, не слушаю тебя. И не осуждай… ладно? По щекам покатились слезы, и Шинья поднял ладонь, опуская голову, попросив жестом остановить запись. Мужчина положил ладонь на камеру, но огонек перестал мигать лишь после минуты непрерывных всхлипов, перемешанных с тихими извинениями. Это было действительно трудное решение. Даже для тех, кто разрывал одну связь. А этот юноша словно отрывал от себя не половину, а две трети. Разве того, что от него останется после, хватит для нормальной жизни? Он поднялся, предложил молодому человеку стакан холодной воды и платок, сказал, где можно ополоснуть лицо, и выдал направление на полное обследование с его заранее подготовленной медицинской картой. Предварительная диагностика была необходима – как и говорил Курэто – никто не знает, чем может обернуться разрыв связи, на что он может повлиять, и какие будут последствия, поэтому проверить стоит все. Тем более, юноша выглядел болезненно-хрупким, и он добровольно соглашался при этом нанести по себе двойной удар. Мужчина посмотрел на карту памяти, которую вытащил из камеры, покрутил ее между пальцев, задумчиво разглядывая. Вообще запись истории была необходимым элементом для каждого, кто решался на такой радикальный шаг. Это не только позволяло более подробно выяснить причину для самих специалистов в данной области, но и включало некоторый рефлексивный механизм в самом человеке. Рассказывая свою историю, он смотрел на ситуацию как бы с нескольких точек зрения одновременно и порой понимал, что… это не выход. Часто бывали ситуации, когда люди посреди записи поднимались, благодарили наблюдателя, выходили из комнаты и больше никогда туда не возвращались. Для тех же, кто твердо решил довести дело до конца, эти записи сохранялись, чтобы, если в дальнейшем возникали такие побочные эффекты, как потеря памяти, например, или оказывалось, что один из соулмейтов был не в курсе происходящего – хотя к согласию на проведение операции всегда требуется подпись обеих родственных душ – они всегда могли восстановить цепочку событий. Этот же случай мужчина посчитал исключительным – кажется, запись нужно отправить двум родственным душам гораздо раньше требуемого… Курэто Хиираги запись не получил. Контактные данные были верны, но номер телефона почему-то был недоступен, электронная почта – заброшена, а письмом карту памяти отправлять было небезопасно – слишком личная информация там хранилась. До Ичиносе Гурена запись дошла быстро, но вот просмотрел он ее только через два дня – то ли отвлекло что-то, то ли первый день заливал тяжелые мысли алкоголем, а второй – трезвел, но суть оставалась одна. Скорее всего, он уже опоздал. Видео длилось едва ли больше часа, но, чтобы просмотреть его, Гурену понадобилось часа три. Это было тяжело – смотреть на его покрасневшее, заплаканное лицо, видеть каждую паузу, на которую он прерывался, чтобы сглотнуть слезы и восстановить способность говорить, слышать севший хриплый голос. Наблюдать, как он пытается улыбаться – как всегда – говоря об этом… Хотелось ударить. Сначала кулаком об стену. Затем себя – по тупоголовой башке. И следом его – за то, что додумался до такого идиотизма. Ну, и еще разок себя напоследок. На самом деле, ничего особо нового он для себя не услышал – чего ему не говорил Шинья? Того, что любит? Что не осуждает? Что желает ему счастья? Он слышал это не один раз. Но именно сейчас, когда ситуация дошла до крайности, хотелось ответить ему точно теми же словами. Он понимал, что виноват. И теперь шило в заднице требовало сделать то, что "лучше поздно, чем никогда". Пусть он и опоздал… Хотя стоп. Почему он, когда их двое_мать_его_соулмейтов? Наверняка Курэто тоже должна была прийти эта запись – ведь Шинья упоминает их обоих. Но почему тогда он сам не связался с ним раньше? Гурен набрал номер Курэто, просматривая анонимное электронное письмо, к которому вложением была прикреплена запись. Ни адреса, ни фамилии специалиста, или кто там должен поизмываться над их связью, ничегошеньки – и как, спрашивается, ему найти этот центр, больницу, или вообще что это за место, куда Шинья пошел? "Абонент временно не доступен…" Сброс. Гурен поджимает губы, тихо чертыхается, качая головой, набирает номер Шиньи. Ожидаемо длинный гудок сменяется пронзительным писком и не менее писклявым женским голосом: "Абонент находится вне зоны действия сети…" Сброс. Брюнет прикладывает телефон к губам, затем без предупреждения – даже для самого себя – с маху швыряет его на пол и бьет кулаком о стену. Костяшки, конечно, в кровь не сбивает, да и телефон не в осколки, но рука ноет знатно, напоминая о том чертовски стремном моменте, когда Шинью целовал какой-то совершенно незнакомый человек, к которому его прижимал предатель-Хиираги, как он стал называть Курэто после того случая. Гурен выдыхает, лезет под стол, куда укатился обиженный телефон, достает его и со всей дури ударяется о столешницу, попытавшись распрямиться, снова чертыхается, матерится и проклинает весь мир, всех богов и все эти чертовы родственные души, да чтоб он еще раз в такой вселенной родился. Потирает голову, хмуря брови, рассматривает тонкую трещину по экрану и засовывает телефон в задний карман, направляясь к двери. Он больше не мог позволить себе ничего не делать. В тот день Гурен так и не дозвонился до Шиньи. Не дозвонился до Курэто. Предателя Хиираги не было даже дома – а где искать мелкого, даже черт и тот терялся в догадках. Это был самый омерзительный день в его жизни. Еще хуже стало ночью – наверное, они с Курэто одновременно проснулись от этого мерзкого липкого холодного чувства – будто в груди образовалась дыра, сквозная причем, через которую сквозняк гуляет. Да так и не уснули до утра. На следующий день Хиираги объявился, позвонил сам, они встретились, обсудили запись, снова чуть не устроили потасовку в людном месте, два взрослых уважающих себя человека. А Шинью так и не нашли. Шинья нашелся сам. Примерно спустя месяц после этого происшествия. Когда он позвонил сам, с незнакомого номера, Курэто был готов его убить – после того, как он без остановки делал ему выговор на повышенных тонах минут пять, Гурен закатил глаза и забрал у него трубку, коротко бросив, что у того еще будет возможность поорать. И не узнал этот тонкий ломаный голос в трубке, принадлежащий Шинье. Курэто быстро перестал возмущаться, увидев его помрачневшее лицо, потяжелевший взгляд фиолетовых глаз. Гурен слушал. И не мог понять, что здесь, черт возьми, не так. Шинья разговаривал как ни в чем не бывало – словно не было ничего между ними, словно он не пропадал на месяц, словно не пытался разорвать их чертову врожденную, мать ее, связь. Словно они до сих пор оставались его самыми близкими людьми, но не более чем лучшим другом и старшим братом. Ичиносе начал беспокоиться, не потерял ли он там случаем память. – Мальчики, как насчет встретиться где-нибудь, поболтать, выпить горячего шоколада? Я соскучился, – Гурен привычно слышал улыбку в его голосе, немного расслабился. – Да, конечно. Можешь приехать к пре… кхм, к Курэто. Он живет все там же, если что. – Чудно. Нашел себе девушку, мачо? – он смеялся. А Гурену было не смешно. Аметистовые глаза опасно сузились. – Да, хорошо, что ты спросил. Я как раз хотел позвать ее с собой, кое-что тебе рассказать. Ты не против? В трубке на пару секунд повисла тишина. Гурену она показалась напряженной, и он отмахнулся от Курэто, который жестикулировал, спрашивая, что за чертовщину он творит. – Шинья? – Да-да, прости. Я просто… так рад за тебя! – его голос так и лучился солнцем, искренней радостью, и брюнет совсем помрачнел. Нет, здесь явно было что-то не так. – До встречи. Сброс. Короткие гудки. Телефон Хиираги полетел на асфальт, а кулак врезался в ближайшую стену. До крови содрал костяшки. Телефон вдребезги. Курэто бы и рад был на него рявкнуть, но, кажется, и сам был в подобном состоянии. Что ж, нужно подготовиться к семейному вечеру. Когда они открыли блондину дверь после короткого звонка – вдвоем, все никак не могли договориться, кто пойдет его встречать – то разом смолкли. Трудно сказать, что вызвало у них такую реакцию – может, они просто ожидали чего-то другого? Шинья почти не изменился – странно, наверное, было ожидать от него кардинальных перемен за месяц, но у Гурена было чувство, что они не виделись, по крайней мере, год. И Куро был с ним солидарен. Младший Хиираги выглядел разве что чуть более бледным и словно болезненным – улыбка казалась уставшей, взгляд был матовым, даже светлые пряди лежали более неопрятно, чем когда-либо. Курэто с Гуреном переглянулись, но ничего не сказали. В роли своей девушки брюнет попросил помочь Махиру, с которой пару месяцев назад у них просто не сложилось – та согласилась, тоже беспокоилась за младшего братишку. С ней Шинья поздоровался жестом, улыбался, спрашивал, как ее дела, даже шутил, смеялся вместе с ней, пока та любезно разливала кипяток по чашкам с чайными пакетиками. Курэто сел рядом с Шиньей, Гурен подвинулся, освобождая место Махиру. Блондин не дрогнул, продолжая улыбаться и с живым интересом расспрашивать, как их дела, что новенького произошло в его отсутствие, как поживает отец – и ни слова о том, что произошло. Гурен откровенно не понимал, что происходит. Он был готов к тому, что Шинья сорвется, расплачется, будет извиняться перед ними, будучи не в силах справиться с грузом ответственности, что он взял на свои плечи. Ответственности не только за себя – за всех троих. Был готов и к лицемерию – это было привычным защитным механизмом младшего Хиираги, но Гурен научился хорошо его распознавать. Он всегда видел очертания новой маски, мелкие трещинки, расколы, знал, где можно поддеть, чтобы снять ее с заплаканного лица. Но это было не лицемерие – вот, что привело его в замешательство. Куро это все тоже не нравилось – от него напряжение чувствовалось даже более явно, чем от Гурена, но сидящий рядом с ним Шинья словно и не замечал. Они сидели практически плечом к плечу, но блондин старательно и при этом ненавязчиво избегал любого физического контакта, держал дистанцию. При учете того, что обычно так любил положить голову на плечо брата или обнять его руку и не отпускать до самого конца ужина, сколько бы тот ни ворчал. Сейчас же старший Хиираги чувствовал себя просто неуютно. Словно сидел рядом с чужим человеком. Это было не просто неприятно. Это было… мерзко. По началу просто вводило в ступор, но со временем даже Махиру стало не по себе. Шинья вел себя слишком непринужденно для человека, который перенес разрыв с двумя родственными душами за раз. Меньше чем через час этой беззаботной болтовни Гурен не выдержал, вспылил. – Шинья, знаешь, зачем я привел с собой Махиру? – громко прервал его тихий веселый голос брюнет, поймав рассеянный взгляд светлых глаз. Курэто негромко кашлянул, сделав вид, что неосторожно подавился остывшим чаем, глянул на Ичиносе, как на чокнутого, одними губами спрашивая: "Сейчас? Серьезно?". Шинья же мило улыбнулся, показывая, что слушает его. Это стало чертовым спусковым крючком. Ему как раз необходимо было проверить кое-что. – Хотел сообщить, что мы помолвлены, – небрежно бросил он, собственническим жестом притягивая к себе девушку за талию, краем глаза заметил, как Шинью отчего-то передернуло. – Будешь нас благословлять? – подхватив ее личико за подбородок, повернул его к себе, но смотрел не на нее. Он смотрел на Шинью, чей взгляд сейчас напоминал несчастного щенка, который смотрит на хозяина, привязывающего его поводок к скамейке в холодный дождь. Взгляд, умоляющий не делать этого. Не предавать его. Снова. И как он умудряется при этом все так же приторно улыбаться? – А может, будет другом жениха на свадьбе? Ему пойдет белый костюм и голубая роза в нагрудном кармане, – заметив заминку, мягко перехватила инициативу Махиру, привлекая внимание Гурена, обнимая его за шею и легко прижимаясь к сухим губам, опустив густо накрашенные ресницы. Целоваться на публику было странно – это почувствовали они оба. Гурен уже подумал, что поспешил с выводами, ошибся, что их представление не имеет никакого смысла… …когда услышал стук посуды и грохот напротив – Шинья едва не уронил чашку на пол, да и сам бы под стол скатился, если бы Курэто не поддержал. Он покраснел, часто мелко дыша и хватая ртом воздух – словно что-то не давало сделать глубокий вдох, одной рукой цеплялся за брата, другой – за нелепую растянутую толстовку на уровне груди. Смотрел на них с Махиру и тихо поскуливал сквозь зубы, откидывая голову назад. Махиру отпустила его быстро, взволновано глядя на младшего брата. Гурен, спотыкаясь, пытался вылезти из-за стола и не в тему широко скалился – почему-то пробивало на смех каждый раз, когда он пытался объяснить Шинье, что никто ни с кем не помолвлен, кроме их троих – еще до рождения, и этого никакие специалисты не исправят. Курэто не в тему крепко прижимал к себе задыхающегося блондина и, кажется, полностью разделял мысли Ичиносе. Шинья смотрел на всех троих недоверчивым взглядом и крепко сжимал свою толстовку, прекрасно понимая, что происходит, но не смел поверить. Честно, это было самое тупое воссоединение, какое только можно было себе представить. Они с Курэто предполагали это – как люди могут работать с чем-то неосязаемым, непонятным, даже не до конца осознаваемым? Вот так просто берут волшебные ножницы и обрезают связывающую людей нить? То, что дано с рождения, искоренить невозможно, насколько бы ошибочным оно им ни казалось. И никакие операции или гипнозы этого изменить не смогут. Хотя сомнения все равно оставались – в конце концов, забыть ту ночь, когда они разом почувствовали зияющую пустоту в груди, было сложно. В прочем, это было уже не важно. Махиру долго провозилась с камерой, прежде чем нормально установить ее и включить запись. Шинья сидел между Куро и Гуреном, опираясь на их руки, которые те закинули на спинку дивана. Тер покрасневшие глаза, но улыбался. И начал с фразы, которая последние минуты так и рвалась с языка. – Бог – это такая штука, понимаете – он может глумиться, сколько угодно, но вы не в силах исправить последствия его черного юмора…