Wald

Деревья шепчутся. Марк бежит и слышит их голоса, тихие и ласковые; они дышат на него ветром, глядят по лицу тенью от зеленых пальцев. Он несется мимо и чувствует текущую в них с соками силу, напитывается ею, летя вперед, подгоняемый ими, подхваченный. Кроссовок касается земли — мягкий хлопок, Марк выдыхает носом — тихий шорох. Вдруг, сквозь эту отточенную мелодию, расстроенной скрипкой — звук чужих шагов и чужого дыхания. Кай. Они уже бегали тут вместе. Это было совсем недавно, миллион лет назад. Кай быстро его догоняет — тягаться с ним в беге все еще бесполезно. Кай быстро его догоняет и дергает за капюшон толстовки, пытаясь поймать, остановить, обратить на себя внимание. Марк поддается не сразу, но чужая рука, всеми пятью пальцами хватающая серую ткань, слишком навязчива и не понимает гневных мысленных посылов. Приходится остановиться. Они стоят и смотрят друг на друга, как бойцовские псы, готовые к схватке. Кай делает шаг вперед, кладет руку на плечо Марка. Получает толчок в грудь. Сильный, но недостаточно, чтобы убедить его, что Марк не хочет, чтобы Кай был здесь, не хочет, чтобы он попробовал снова. И Кай пробует, но Марк борется не с ним, а самим собой. Рывок вперед — ладони на щеках, глаза тонут друг в друге, оставшийся в легких воздух блестящими пузырями взмывает к поверхности. Теперь выбора нет. Марк отводит взгляд, сопротивляется, и Кай чувствует, что почти выиграл или что почти проиграл. Первое прикосновение губ нелепо, как у подростков, и колюче из-за щетины. Губы Кая пахнут чем-то терпким, а еще сигаретным дымом и лесным воздухом. Марк зажмуривается, делает последний вдох. На второй поцелуй он отвечает. Кай не помнит, где он, кто и когда. Мир течет украшавшей его зеленью, падает крупными пестрыми каплями, пачкая их кроссовки, и они стоят по колено в том, что раньше было Каем и Марком. Кай стягивает с него капюшон, и Марк чувствует себя почти голым, Марк больше не может прятать глаза и свою гордость в сумраке серой ткани, и эмоции, которые он держал на цепи, вырываются, окатывают их обоих раскатистым лаем, кусая за пальцы. Деревья протягивают свои мягкие тени, ловят их, любовно оглаживая по оскаленным мордам. Марк чувствует сквозь пелену и поцелуи — его тело отзывается. Кай читает это в его глазах, во вкусе его губ и протягивает руку, отметая тканевые преграды одну за другой, удерживая Марка, потому что тот, кажется, сейчас пойдет трещинами, рассыплется, и Кай упустит его, так и не получив. Рука Кая чуть прохладная, шершавая, и Марк не успевает удержать стон, или не хочет его удержать, когда чужая ладонь касается пульсирующего члена, большой палец скользит по головке, и Кай целует его в висок, гладит губами горячую влажную кожу, позволяя руке воспроизводить древний как все сущее танец, такой знакомый для них обоих, но не похожий ни на что, и Марк утыкается лбом в чужое плечо, Марк хочет жить и хочет умереть в этих руках. И он умирает… …когда горячие капли касаются земли, впитываются, становятся с ней единым целым, он думает о том, что неплохо было бы быть похороненным тут, где жизнь его раскололась на две неравные половины, для которых еще не придумали клея, и где деревья гладят тебя по лицу своими тенями-пальцами. Где с ним рядом был Кай, целующий и смыкающий пальцы на его члене, стоящий настолько близко, что можно почувствовать запах его кожи. Томное тягучее оцепенение, только что обнимавшее его за плечи, спрыгивает, отряхивается, исчезает порывом холодного ветра. Марк смотрит на Кая. В его глазах, через всю радужку, боль и мольба. Марк слышит эхом собственные стоны. Его ждет Беттина. Беттина ждет их ребенка. Марк не отвечает на этот взгляд. Он разворачивается, заставляя ослабевшие ноги перебирать под собой тропинку. Деревья шепчутся.