Мое имя - Враг

      Все приговоренные — Неженщины. Особенно когда они мужчины, но мы — не мужчины.       Все иностранки — Неженщины: с распустившимися пышным цветком волосами, с расписными лицами, в нарядах коротких настолько, что кажется, будто рукава и подолы оборвались о железный шиповник застав.       Сквозь тернии — к галаадским звездам, которых, по слухам, осталось много меньше пятидесяти, но это неважно: у Галаада души нет границ.       Все приговоренные — иностранки. Никаких больше красных платьев, никаких зеленых передников. Рубашка на позабытых уже было пуговицах — застегивать направо, по-мужски; в гомогенную пару к мужским рубашкам безразмерные штаны. Если дозволено это, все прочее отсюда следует, ибо мерзок пред Господом Богом каждый творящий сие. Мужчины в Колониях носят платья — ровно по той же причине. Кто знает, для них, быть может, платье и вправду добавочная пытка, носить не переносить с кротостью, но штаны и рубашка для нас — возвращение. Надежда. Почти — свобода. Недаром и штаны, и рубашка — донельзя свободного кроя.       Свобода — это рабство. Смерть — это помилование. Увечье — это избавление. Свобода — была такая популярная фамилия у славянских беженцев.              «Доченька, что ты станешь делать, если на тебя нападет насильник?»       «Конечно же спущу с него штаны, а сама задеру юбку!»       Что мне еще остается, если не смех? Не дай ублюдкам тебя доконать, говорила моя июньская спутница — моя вторая половина, моя пара, хотя, четные вместе, мы были друг другу и не чета. Не дай им заставить тебя пожалеть, говорю я, когда черный фургон, зрячий и крылатый одновременно, увозит нас в неизвестность. Смерть крылата, словно ангел, и черна, словно ангел после падения. Падший ангел — для падших женщин, оперенный на манер стимфалийских птиц — серпами и косами.       Не дай им заставить тебя. Пожалеть.       Не дай им заставить. Тебя пожалеть.       Иначе твоя смерть окажется напрасной. Иначе мои слезы окажутся напрасны. Слезы, на которые я все равно не имею права, ибо враги человеку — домашние его, а Иуда, возлюбленный ученик, обрек Господа своего поцелуем.       Не мир принесла я в твое сердце, но меч правосудия. Прощай, боже мой, прощай, ибо я не ведала, что творила…              «Вы понимаете, что будете сражаться во тьме?»       Во тьме. Все время во тьме — любимый мой день, с часа шестого до часа девятого. Это и к лучшему — многого из нас не выбьют, кроме нас самих, одну из другой, потому что обе позабыли свое место. Как раз два свидетеля, но — что за любопытный прецедент! — хотя Пятая поправка вместе с Конституцией упразднена де-юре, тень ее по-прежнему простерта над женщинами: они не должны свидетельствовать против себя и своих близких. Они вообще не должны свидетельствовать, свидетельствовать о вине повинен мужчина. Видеть или ведать ему необязательно; свидетельство — слово самодостаточное, дело же — и вовсе пустая формальность.       Все свидетели — мужчины: ошибка революции, XY'евый, выражаясь языком профессора цитологии, хромосомный набор.       Все свидетели кладут правую руку на Библию, и пусть левая теряется в догадках, пусть она сомневается и размышляет где-нибудь глубоко во тьме брючного кармана.       Пусть-ка спросит: что кладут на Библию свидетели-мужчины?       Они не называют наших имен, даже теперь, — дабы устрашить ад и покарать неизвестностью рай. Наши семьи в раю, будь то Эдем или Канада, мы в аду, который не то Геенна огненных одеяний, не то Галаад; мы соломенные вдовы, они — вальгаллические, а значит, страшиться нечего ни нашим близким, ни нам: грешник не стащит праведника с небес, праведник же способен по крайней мере молиться за тех, кому не повезло. Например, так: не дай им заставить тебя — пожалеть; не дай им заставить — тебя пожалеть.       Они крепко, до оскомины, вяжут нам рты, они говорят вместо нас — но за бога и дьявола на земном суде беатификации тоже выступают человеческие адвокаты.               «У каждого человека есть имя».       Древние верили: имена благих демонов священны и оттого непроизносимы, ими можно убивать. Я верю: настанет день, и нашим именем будут убивать, воздев его на флаги или в красках утопив под кожей, как задолго до переворота сделал один надуманный герой в знак памяти. Я верю: нас отправили назад в шкаф, в страну библейских сказок и кошмаров, но мы не истлеем там до скелетов, годных только пугать новое поколение — новое поголовье скота и чревес. Наши объятия были боем, а завершение — победой. Я хочу верить, что не напрасно плеснула тебе в лицо серной кислотой поцелуя, а ты — не напрасно отдернула вуаль за миг до того и не отдернула губ.       Все боги — Отец, Сын и Дух святой — всуе неназываемы.       Все Служанки и Марфы всуе неназываемы.       Твое имя означает «друг» - наш друг. Мое имя означает «враг» - их враг. Этого довольно.       И это — истина, ибо блаженны гонимые за нее.