Все тянутся к свету и теплу

      После революции все стало иначе. Девианты вынуждены были искать себе работу, дом. Теперь они были свободны, никто не имел право бить их, притеснять, но они по-прежнему должны были трудиться, дабы зарабатывать деньги, да и вообще вести такую же жизнь, которую ведут люди. Для кого-то домом навсегда стал Иерихон, который неплохо обустроили после всех революционных событий; кто-то стал искать жильё у людей, не безразличных к девиантам. А Коннор остался жить у Хэнка. Андерсон привязался к Коннору, второй стал для него сыном... но что может быть печальнее и безумнее, чем глаза ребёнка, увидевшего бездыханное тело своего родителя?

* * *       Коннор возвращался домой поздно ночью. Улицы уже тонули в темноте, лишь где-то вдалеке поблескивали неоновые вывески и тусклый свет фонарей. Коннор заметил на лампочке уличного фонаря бабочку. Та вспорхнула серыми крыльями, то отлетая от лампы, то снова садясь на нее. После девиации Коннор заметил, что разные вещи, на которые он не обращал внимания будучи просто машиной, теперь увлекают его. Ему нравилось наблюдать за насекомыми, они казались ему необычными, пестрыми, и было в них что-то притягательное. Такую бабочку, как эта, сидевшая на фонарной лампочке, девиант еще не встречал. Ее крылышки были темно-серыми по краям и более светлые в середине. На нижних крылышках можно было разглядеть небольшие золотистые пятна.       Бабочка подлетела к нему, покружила возле него и снова вернулась к лампе. «Все тянутся к свету и теплу», — подумал Коннор и слабо улыбнулся как-то по-человечески, будто он и не андроид вовсе.       Подойдя к двери, Коннор похлопал по карманам, достал ключи и, отворив дверь, вошёл в дом.       Перед ним предстала следующая картина: Хэнк в своей запятнанной рубашке развалился на диване, у его ног лежал Сумо, как-то тоскливо поскуливая. В первые секунды Коннор не заметил ничего необычного, но затем лицо его исказилось; глаза застилали слёзы, тириумный насос — аналог человеческого сердца — сбился, казалось, с привычного ритма, подскочил и застрял комом в горле, щемящая боль затерялась где-то меж рёбер, мешая свободно вдохнуть.       Сумо поднял голову и залился протяжным воем. Коннор все также стоял в дверном проеме, понурив голову и не ощущая ничего, словно это не Хэнк умер, а он, сам Коннор. Хотел разобрать себя на части, кричать, вопить, но андроид лишь спокойно стоял, и только диод, мигающий янтарно-желтым, переходя к беспокойно-красному, выдавал все чувства Коннора. Он подошёл к дивану, упал на колени и уткнулся лицом в грязную кофту хэнка. Она пахла дешёвым виски и отчаянием. «Пулю в лоб пустить духу не хватает, приходиться убивать себя понемногу», — прозвучали в голове Коннора слова лейтенанта, а затем появилось противное «программный сбой».       Глупый робот, лучше бы не становился девиантом и сейчас бы не сжимал в руках так отчаянно пистолет. Коннор в смятении: жизнь сулила ему новые знания, эмоции и чувства, но разве в этом есть хоть толика смысла, если человека, которым ты так дорожил, который стал для тебя семьей, теперь нет рядом?       Андроид подставил пистолет к виску, на котором, заливаясь агрессивно-красным, мигал диод. Коннор зажмурился и нервно выдохнул, замечая, как трясутся руки. Совсем как человек.