Как кричат деревья

С ударом топора с ветвей высокого тополя слетают птицы. Встревоженные хлопки их крыльев стихают, как стихает стук камешка о стенки глубокого колодца. Руки вновь поднимаются, а на глаза наворачиваются злые слёзы и слёзы отчаяния. Теперь уже поздно кричать, что не то имел в виду, не просил о таком, врагу бы такого не пожелал. Удар за ударом в тоскливой тишине умолкшего леса. Пальцы остервенело сжимают топор, хватка никак не ослабнет. Кровь шумит в ушах, отдаётся пульсацией в шее. С громким треском накреняется и падает, ломая ветви, тополь, и этот треск пробирается под кожу, впиваясь щепками в горячее сердце. «Хватит, пожалуйста! Я хочу остановиться! — лишь безмолвные крики внутри головы. И тихие, неслышные стоны: — Я не хочу быть убийцей». Деревья падают — срываются слёзы с гладкого подбородка. Снова и снова, будто в оцепенении, взлетает топор и обрушивается на шершавую древесину. О, почему он не может скользнуть по шее и прекратить этот кошмар. Но тело работает само по себе, не прислушиваясь к тонкому голоску в глубине сознания. Да и не было раньше этого голоска — так чего же его слушать? …Погода стояла облачная. Птицы пели громче обычного. Лесное зверьё ещё не вышло играть у древесных корней. Пробиваясь сквозь пелену кучерявых облаков, играли в листве Берёзы солнечные отблески. О, как была прекрасна эта Берёза! Тополь чувствовал аромат её цветов каждым листком. Стройный ствол приятно светлел в чуть сумрачном лесу. Гибкая, она плавно покачивалась на ветру, и Тополь не мог на неё налюбоваться. Ах, если б он только сумел прикоснуться корнями к её корням, ветвями — к её ветвям и слить в весенней песне скрипучий голос с её мелодичным. С самого детства Тополь любовался прекрасной Берёзой. Он был мал, она — по-девичьи юна, и птицы пели в их свежей листве. Он перерос её скоро, но оттого лишь сильнее привязался к тонкой красавице с пятнистой корой. Зимой Тополь отгонял от неё зайцев шумом ветвей, летом не давал палящему солнцу сжечь молодые листочки. Так было до этого лета. В один из дней вдруг смолкли птицы. Им на смену пришли человеческие голоса. На них Тополь, может, и не обратил бы внимания, если бы они не принесли с собой свиста и стука топоров. Деревья кричали, отчаянно кричали, моля о помощи. Но помощи ждать было неоткуда. Берёза плакала и качала от бессилия ветвями. Тополь же, стараясь не вслушиваться в отчаянные вопли бьющихся в предсмертной агонии, шептал возлюбленной слова утешения. Он не подавал виду, что напуган, — кто иначе поддержит хрупкую Берёзу. Но крики умирающих были всё ближе, как и смех дровосеков. Во все стороны летели щепки, опадая у корней других деревьев, и те выли от ужаса, видя, что творится с их недавними соседями. Лес полнился криком, а дровосеки всё смеялись. Один из них, подобравшийся совсем близко к Тополю, махнул рукой остальным, и Тополь с ужасом проследил, как крепко сложенный безбородый мужик подошёл к его Берёзе, огладил нежную кору и стал пытливо всматриваться в самую крону. Он не мог перестать видеть. Он не мог перестать слышать. Высокий пронзительный крик въелся в каждую веточку, когда острый топор вгрызся в тонкий ствол. И вновь крик. И ещё. И снова. Берёза уже не замолкала. Она медленно сходила с ума от боли и подкрадывающейся смерти. Тополь кричал вместе с ней, но ничем, ничем не мог помочь. И он заорал прямо в спокойные небеса: «Что угодно, лишь бы не слышать этого!» Желание исполняется. Тополь открывает глаза и видит перед собой пятнистую кору возлюбленной. И топор — в собственных руках. Острое лезвие вновь и вновь терзает хрупкий ствол. Тополь ничего не может сделать, он невластен над могучим телом, он лишь сосед в закоулке сознания безбородого дровосека. Он больше не слышит криков любимой, но сам её убивает. А потом, как ни в чём не бывало, идёт к могучему тополю, что стоит совсем рядом, и заносит топор.