Remember or die

Когда чей-то голос поселяется в твоей голове, его не способны заглушить тысячи взрывов, разносящих пульсирующее сознание на миллиарды осколков. Голос Йена Галлагера - это одиночный костер в сумрачном лесу, согревающий оледеневшие ладони после проливного дождя, отдающий тихим, умиротверенным потрескиванием, уносящим липкие мысли на ветер. Как долго можно рассматривать языки пламени, без устали извивающиеся в этой дикой пляске? Как долго можно считать взлетающие к небу искры, тут же погасающие, словно мимолётные воспоминания? Кажется, целую вечность. Микки Милкович мог целую вечность вслушиваться в томное дыхание подле самого себя, которое то и дело становилось отрывистым и учащенным, стоило только двум телам слиться в единую пучину страсти. В такие моменты от самоконтроля оставались жалкие ошмётки, лишь отдаленно напоминающие слаженно работающий механизм, в любое другое время заставляющий брюнета молчать о том, что изо всех сил рвется наружу. Глухое биение сердца закладывает уши, а перед глазами лишь ярко-оранжевые вспышки. Похоже, что если Вселенная прекратит существовать в эту самую секунду, это неизбежно станет чем-то вроде полета затхлого листа, опавшего с ветки старого дерева, что стоит в паре кварталов от супермаркета с жёлтой вывеской, или пятнадцатым чирком испачканной зажигалки в дрожащей руке, жаждущей наконец привести незамысловатое устройство в действие. Потому что Вселенная Милковича - это зелёные глаза, способные по-детски наивно улыбаться, или похотливо блестеть, зазывая на очередную вечеринку. Улыбка Йена Галлагера - это спасательный круг, брошенный утопающему в собственной крови и слезах; это противогаз, надетый во время химической атаки. Она светит ярче, чем июльское Солнце, и в моменты разлуки щиплет сильнее, чем блядская морская вода, соприкасаясь с изодранной кожей. И пусть абсолютно очевидно, но там, где обжигающее пламя - там и пепел, безжизненно сдуваемый ветром. По темной комнате разбросаны пустые колбы от лития, а голова укрыта белым одеялом. Снова эта дьявольская болезнь, ехидно постучавшая в дверь посреди седой ночи. За всю жизнь Милковичу пришлось пропустить через себя слишком много отходов, чтобы искренне ненавидеть несправедливость какого-либо явления. Но та вещь в этом мире, которая ощущалась чертовски неправильно - Галлагер, опустошенно смотрящий куда-то сквозь стену. Теперь от него не может загореться даже помятая газета, валяющаяся на полу так же неподвижно, как и он сам. Тело Йена Галлагера - это вязкое болото, в которое невозможно окунуться, не увязнув с головы до ног.