Рубашка

Его мир рассыпается мелкой стеклянной крошкой о первый стон Чонгука, звучащий где-то над ухом, когда на смуглой шее остаётся багровый засос хёна. Ким и не заметил, когда это его мальчик так вырос, почти поравнялся с ним ростом? В какой момент его когда-то хрупкие плечи приобрели такие формы и твердость мышц? Когда голосок, неуверенно звучащий в студии, стал таким низким и до дрожи в коленках сексуальным. Низкое Чоново "хён" с трепетом и хрипом срывается с губ под второй засос, и тут рэпер не выдерживает, затыкая грязный рот мелкого поцелуем, чтобы тот больше не говорил так горячо, обжигая кромку уха судорожными выдохами. Этот ребенок все ещё смеётся искренне, смотрит наивно, но широкая грудная клетка и крепкая спина, наряду с сильными руками, говорят о зрелости мужчины (?) перед Кимом. Он в упор смотрит в затуманенные, влюбленные глаза макнэ и сглатывает вязкую слюну, скопившуюся во рту из-за мысли что все это "мое". Он аккуратно проводит языком про той самой линии челюсти, о которую по неосторожности можно порезаться, вверх, кусает мочку уха, знает, как она чувствительна у Гука, потому что он в ответ толкается бедрами вперёд, припертый к стенке спальни. Снова этот голос, снова стон, скорее даже скулеж. Пальцы Чона сжимаются на рубашке лидера, комкая ту, словно простыни пару дней назад, когда у них выдалась свободная ночь. Он мечется, возбуждается и ужасно смущается до сих пор. Вздрагивает, когда прохладные пальцы касаются крепкого торса, пускают мурашки по всему телу. — Мне надоела эта рубашка, — рычит в самые губы Ким и одним движением вниз почти раздевает брюнета. Заклепки разлетаются, открывая подкачанное тело смущённого до предела парня взору старшего, — тушуешься, будто первый раз, Чонгук-и. — Извини, все время чувствую себя неловко, — такой милый ребенок, даже портить в очередной раз стыдно, но Намджун делал это уже множество раз, и с каждым — все лучше, громче и развязнее. — Ничего, сейчас все будет в порядке, — лидер скидывает рубашку с Чона и принимается выцеловывать его, опускаясь на колени, становяться все медленнее. Тянет время, оставляет влажные следы внизу живота Гука, пока тот наверху с ума сходит, губы кусает, дышит рвано, скулит от тесноты в кляйнах. Джун обожает мучать своего крольчонка. Крольчонка, размером с холодильник. Но не суть. Он расстёгивает ремень брюк и обращает внимание Чонгука на себя, мол, наблюдай, пока сам зубами стаскивает собачку вниз. Коленки певца дрожат ещё сильнее, дыхание спирает от такого зрелища, а Ким просто стебется. Через ткань белья он целует порядком горячий и твердый орган, проводит шершавым языком и совсем слегка прикусывает, вырывая стон, от которого крыша едет. Чонгук чуть не падает, когда пухлые губы хёна скользят по всей длине члена, а горячий язык огибает каждую налившуюся кровью венку. Тут он медлить не любит, доводит до пика быстро, с характерным причмокиванием. Берет глубоко, насколько может, но этого Чонгуку достаточно, чтобы простонать нежное "хён", кончая в вовремя поставленную ладонь Кима. Того и предупреждать не надо, голос Гука сам его выдает. Это на сцене певец такой горячий, большой, зрелый, но вне ее все далеко иначе. — Мы ещё не закончили, — звучит низкое возле красного уха Гука, — сделаешь мне приятно? — и лёгкая улыбка появляется на губах макнэ, потому что он уже хорошо научен "делать приятно" своему хёну.