забудем?

      — Ро́ман, пожалуйста, — её шепот совсем тихий и умоляющий, пока спина ощущает холод стены. Во рту неприятно пересохло, стоило ощутить запах алкоголя от человека напротив. Он слегка рассеяно смотрит на Литу, обводя медленно, практически лениво, выпирающие ключицы взглядом, представляя, как слизывает эти мурашки, которые вызвать так легко. Льстит. Это льстит и вызывает ощущения натянутости в районе паха. Милая кузина продолжает что-то шептать, когда пальцы Ро́мана касаются её розовой рубашки и абсолютно-без-намеков оправляют вниз, будто бы так лучше; будто бы ему не доставляет удовольствия то, как её грудь набирает побольше воздуха в лёгкие каждый раз.       — Ты боишься меня, Лита? — голос хриплый, прокуренный, а в голове (не)чётко мелькают недавние сцены попыток увести его пьяного наверх ещё несколько минут назад, пока её отец где-то внизу. Ему и не нужен ответ, ведь глубокие вдохи и выдохи дают всё понять без слов. Однако Лита была бы не Лита, если бы показала слабость.       — А должна? — вдруг взгляд, всего за минуту, уверенный и даже подбородок приподняла, словно маленькая девочка, которая в силу своего возраста готова поспорить с чем угодно, лишь бы доказать свою самостоятельность. Какое перевоплощение. — Я лишь боюсь, что родители заметят тебя в таком состоянии.       Усмешка от которой — он готов поклясться —, она задержала дыхание на секунду, а затем руки по обе стороны от её плеч, словно забирая в ловушку.       — Мне уйти?       Глаза в глаза. Его полуприкрытые и пьяные и её — широко раскрытые, пытающиеся скрыть такие очевидные, мешающие чувства, но выходит фигово. С ней всегда так получается. От него Лита никогда не умела прятать эмоции.       — Да.       — Тогда попроси меня.       Звук телевизора с первого этажа практически исчез на фоне этого шёпота и частого дыхания, которые так дополняли друг друга.       — Попроси, — кончиком носа зарываясь в её светлых волосах, вдыхая запах, вдыхая всю её.       — Ро́ман, пожалуйста... — женская рука упирается куда-то в грудь, пытаясь оттолкнуть, но слишком слабо, чтобы поверить. Её разрывает где-то в самой глубине души. Ей бы так хотелось чувствовать всё это при других обстоятельствах. Вся эта ситуация была лишь в её мечтах. В её безумно неприличных мечтах.       — Попроси уйти меня, Лита, — уже добравшись до мочки уха и прикасаясь/почти целуя, Годфри еле сдерживает себя; сдерживает, лишь бы не прервать момент, настолько хрупкий, что каждое слово вот-вот может разорвать ту тонкую нить, которая сейчас натянулась между ними.       А она смотрит. Дышит. Ощущает. Сдерживает лишний писк, который готов сорваться с губ, готовый сразу всё раскрыть; благодарит небеса, что Ро́ман не умеет читать мысли. Она (не)хочет, чтобы отходил, но молчит, чёрт возьми, она молчит. Он пьян и она желает просто отправить его в гостевую комнату. Оставить этот вечер где-то за спиной и успокоить своё сердце. Хочет вернуть всё обратно [правда?]. И дальше молчит-молчит-молчит.       Ро́ман же молчит в ответ. Лишь чуть отодвинувшись, чтобы вновь глаза в глаза быть и этот блеск видеть. Её рука всё ещё на его груди и, кажется, она не замечает того, что сердце чужое бьётся подозрительно спокойно, в то время как собственное вот-вот выпрыгнет из груди когда он вновь кривит губы в ухмылке, пуская по её телу волну то ли страха, то ли возбуждения. Ухмылку эту хочется стереть, убрать, смыть... искусать, поцеловать.       Чёрт возьми, нет.       Так нельзя.       Отдёрнув ладонь, как от огня, младшая Годфри наконец отводит взгляд, прикусывая кончик языка.       — Прекрати, Ро́ман, — умело всё обрубать на корню всегда ей удавалось, за что хотелось утащить к себе и дать наконец им обоим получить то, что так хочется; заставить ощутить то, что ощущает он.       — Прекратить что? — рука сама по себе соскальзывает вниз, к талии девушки, а затем ниже, к юбке, позволяя себе чуть больше. Поглаживает чувственные участки кожи сквозь ткань, словно успокоить хочет, но эффект, увы, получается совсем другой. Полустон с губ, его рука в один миг снова под рубашкой и ощущения пылающей кожи просто сносит крышу обоим Годфри. Лита от тяжести/лёгкости в голове упирается лбом в плечо кузена; ей так нужно просто ощущать его. Ро́ман не может не прижаться губами к тонкой шее, к жилке, что пульсирует так отчётливо; не может не укусить, оставляя засосы, заставляя пташку в своих руках аккуратно пальцы запустить в его волосы, от чего испуг на секунду промелькает в голове, отрезвляет, так же как и его явное желание идти дальше. Кто-то должен оставаться трезвым. Но кто? Если оба пьяны.       Пьян.       Он её явно сейчас даже не представляет. Верно? Ро́ман наверняка даже не понимает, что перед ним его кузина, что это ЛитаЛитаЛита, родная Лита, которая влюблёнными глазами смотрит с детства.       Отчаяние, разочарование и горькая обида отрезвили, дали силу на то, чтобы оттолкнуть уже расслабившегося Годфри; отползти в сторону, со всхлипом оправляя юбку и это секундное глаза в глаза. Только теперь более серьёзное. Более печальное.       — Уходи, Ро́ман. Я прошу тебя уйти, [нет, не слушай],— шёпот, полный слёз и злости, кажется, даже не заставил что-то шевельнуться внутри всё ещё (не)трезвого парня.       — Видишь, это оказалось не так сложно [да почему ты не откроешься мне?], — прохрипев совсем тихо и неуверенной походкой отправившись к себе, он больше не взглянул на Литу.

***

      Утром же всё будет как обычно.       Её отец отправится на работу, а мать лишь бросит подозрительный взгляд на повязанный платок на шее дочери.       — Сегодня захотелось выделится, мам, — улыбка безупречна и лжи в глазах опухших почти нет. Она не смогла уснуть.       — Ро́ман сказал, что проведёт тебя и отправится домой, — стакан в руках слегка дрогнул, а вена на шее запульсировала, словно отреагировала лишь на одно имя. Воспоминание.       — Мг... Здорово.       И оба будут притворяться, что ничего не было.       Он будет притворяться — потому что предпочтёт сделать вид, что был пьян настолько, что потерял самоконтроль, да ещё и Лите позволил это сделать, вместо того, чтобы поставить их обоих в неловкое положение вновь, но уже поговорить наконец [он лишь не смог сдержать свои такие удушающие чувства к ней. да здравствуют крепкие напитки, которые выводят всех на чистоту];       — Вчерашний вечер из головы стёрт полностью. Последняя бутылка была явно лишней. Наверняка без твоей помощи я бы и по лестнице не поднялся, не то что ещё и домой доехать. Спасибо. — Роман идёт на полшага сзади, словно телохранитель.       Она будет притворяться — потому что ничего не произошло. Ничего. Он просто был не в себе и для них [для него уж точно...] это ничего не значит. Значит и она будет продолжать играть свою роль.       — Всё в порядке, просто в следующий раз используй домик для гостей. Не хочу, чтобы у тебя были проблемы, — заученные слова вылетают на автомате. Улыбку даже почти натурально натянула.       Прикрыть глаза, словно солнце слишком ослепило и не обратить внимание на платок оголившиц кожу.       — Тебе идёт. — затянуться сигаретой, словно, да, Ро́ман, словно не твоих губ дело скрыть пытаются.       Забыть.       — Ты ведь дарил, — кивок, улыбка и невзначай волосы поправить. Лита лишь на секунду встречается взглядом с братом. И никто не уточняет: о платке ли речь?       Забыть.       — Я могу заехать за тобой, — останавливаются у школы, пока Ро́ман напускает на себя максимум безразличия. Он точно может заехать, ведь на занятия сегодня не собирается.       — Меня подвезут, спасибо, — школьный автобус только если. Но ему знать необязательно.       — Отлично. Тогда пока? — Годфри старший прекрасно знает, что ни с кем она не поедет домой. Но делает вид, что верит.       — Да. Пока.       И они забывают.