Дочь брата

Итачи обжигается кружкой какао, когда задумывается и непредусмотрительно берется за ее бока руками — и тут встряхивает ладонью, сипло шипя сквозь зубы. Второй раз он все же подхватывает кружку за округлую ручку, которая скользит в пальцах от испарины на ней, и ставит ее на поднос. Рядом он кладет горку печенья, долго выбирая между крекерами с сыром и шоколадным, и останавливается все же на последнем. Обычно пачки шоколадного печенья Итачи хватает на полнедели, но перед приходом Сарады он покупает три, а иногда и четыре пачки: его племянница очень любит сладкое, точь-в-точь как и он сам, а особенно они любят данго, и им очень весело есть сладости вместе, где-нибудь в гостиной за настольной игрой или на кухне за вечерним чаем, потому что они — единственные из их семьи, кто любит сладкое. Приготовив поднос, Итачи закрывает окно на кухне, автоматически бросая взгляд на градусник — двадцать, очень тепло для утра, хотя, впрочем, это же лето, — и идет в гостиную. Сарада всегда завтракает в гостиной: она сидит за небольшим столиком, который они с вечера пододвигают к дивану, и смотрит телевизор, а иногда еще и одновременно с тем рисует цветными карандашами. Когда Итачи оставил ее одну, Сарада смотрела детские мультики и ела блинчики с клубничным соусом — Итачи всегда встает пораньше, чтобы приготовить ей их, — а теперь она, оставив тарелку чистой и переключив канал, смотрит передачу про африканских животных, открыв рот. — Бери осторожно, кружка еще горячая, — предупреждает Итачи, поставив поднос на стол. Сарада тут же с улыбкой поворачивается к нему — волосы еще растрепанные, взъерошенные и непричесанные, но платье на ней уже новое, в бело-желтую полоску, которое они купили вчера с Итачи, и он уже с усталой улыбкой представлял, как Сакура будет краснеть и предлагать ему денег за платье, от которых он, конечно, откажется. — Смотри, показывают про тигров! — воскликнула Сарада: она взяла кружку сразу за ручку и не обожглась. — Я очень много знаю про них. Я писала в школе для Конохомару-сенсея доклад про тигров и написала самый лучший из всех классов, меня похвалили. Во втором классе младшей школы я буду писать про львов, если разрешат. Я тоже знаю про них очень много. — Да ты вся в меня, — усмехается Итачи, не сдерживая дрожащую теплую улыбку на губах, даже так чувствуя, что она выглядит настолько родной и гордящейся, насколько может выглядеть такая улыбка в его исполнении. Сарада морщит нос, отпивая горячее какао и закусывая его печеньем, ее любимым, прямо как у Итачи. Она проводит с ним и у него дома целые сутки около раза или двух в две недели, когда дежурство Саске в участке и смена Сакуры в больнице совпадают, а Итачи может работать и дома, и он всегда берет Сараду к себе на этот день. Он водит ее в парк аттракционов, где покупает ей столько мороженого, сколько она хочет: Сакура и Саске не балуют ее, а он — да. Они обязательно заходят за данго, это их уже многолетняя традиция, и еще Сарада каждый раз выбирает в магазине новую сказку или книжку про животных, которую Итачи покупает и читает ей на ночь или после настольной игры: Сарада мечтает стать ветеринаром и защитником животных — врачом, как мама, и храбрым спасателем живых существ, как папа. Они вместе слушают музыку в машине и дома, когда готовят себе ужин, ходят в бассейн или на каток зимой. Иногда Итачи покупает ей новое платье, а Сарада всегда забирается к нему с ногами на колени и просит рассказать что-нибудь интересное и «взрослое», например, про работу Итачи, про цены в магазинах, про то, как самолеты могут летать, или про то, почему взрослые не боятся темноты. Итачи любит Сараду как родную дочь, даже больше, чем любил бы родную дочь, и он как никогда понимает это, когда она улыбается ему и держит его за надежную руку, пока они вместе переходят дорогу или садятся на экспресс. Сакура еще в день выписки из больницы с дочерью на руках смеялась, что она родила ребенка сразу трем людям. Наверное, это было действительно правдой. — А это удобно, спать на диване? — подняв большие и по-детски любопытные глаза, спрашивает Сарада, когда Итачи садится позади нее на диване с расческой в руках и двумя красными резинками: две косички — тоже как всегда традиционно. — Взрослым удобно, — просто отвечает Итачи: он всегда спит на диване, когда к нему приходит Сарада, а она сама — на его кровати в спальне. — Вот как, — задумчиво тянет Сарада, что-то отмечая и понимая для себя, а Итачи сдерживает в себе низкий смех, почему-то готовый назвать Сараду «глупым младшим братом», но вовремя вспоминает, что это не его уже давно взрослый брат, а дочь его брата. Волосы у Сарады немного ниже плеч и очень пушистые, темные, без иссиня-черного отлива, как у отца, гладкие, совсем не такие как у Саске или у Сакуры — но зато такие же, как у Итачи: прямые, негустые, легко мнущиеся, блестящие, мягкие. Он аккуратно расчесывает их и плетет из них две косички по бокам, Сараде это очень нравится, и она весело болтает ногами, отхлебывая какао из уже остывшей кружки и доев все печенье. Они с Итачи очень похожи, как отец и дочь: они любят одно и то же, у них почти одинаковые вкусы и взгляды, у них похожая внешность, они оба тянутся к познаниям и науке, они оба мечтают помогать кому-то и делать вещи по совести и долгу, они оба хорошо чувствуют людей и понимают их без слов. У них обоих даже одинаково плохое зрение. — Как мама? — спрашивает Итачи. Сарада допивает какао. — Мама очень устает на работе и очень скучает по папе, — честно признается Сарада: она еще ребенок и потому открыта и непосредственна, и у нее можно узнать все, что происходит в доме Саске без утаек и прикрас. — Скучает по папе? — удивляется Итачи. — Да, — продолжает Сарада, и ее голос становится немного грустным, каким становится всегда, когда дело касается ее отца, которого она больше уважает и идеализирует, чем по-простому любит. — Папа очень много работает и приходит домой очень поздно, когда мы с мамой спим. И уходит, когда мы с мамой спим. Даже в выходные у него дела. Он отдыхает, спит или уходит куда-то. Почему у папы столько много дел, дядя? — Ну, — пытается найти нужные слова Итачи, хмурясь, потому что ответ, о котором он к своему неудовольствию догадывается и знает, далеко не детский и не устраивает даже его самого. — У папы очень серьезная и ответственная работа, поэтому он так сильно занят. Работать в полиции сложно и опасно, тем более у папы большая должность. Это очень важная должность. Папа многое делает для города и борется с плохими людьми, поэтому так устает. — Да, мама говорит мне то же, — все еще с грустью продолжает Сарада и вдруг растерянно смотрит на диван. — Папа тоже всегда спит на диване, когда приходит домой ночью. Он говорит, что не хочет будить маму. Наверное, он просто очень устает и поэтому не доходит до мамы, да? Ведь взрослым удобно спать на диванах? — Да, наверное, — смазано подтверждает Итачи, завязывая вторую косичку и желая как можно скорее уйти от этой темы, которую с ребенком более чем нежелательно обсуждать. На самом деле он думает о том, что Сакура все еще настолько ослеплена долгожданным счастьем от брака с Саске, — она любила его с самой школы! — что все еще не видит или не желает видеть настолько очевидных вещей, которые видит и интуитивно понимает даже ее маленькая дочь. Итачи в который раз становится жалко Сакуру, непонимающую, что ее не любят и не любили никогда, а старший брат ее мужа просто очень хотел, чтобы у Саске наконец-то была своя настоящая семья, которой он бы жил. Только вот их семья с каждым днем все больше становится похожей на бутафорию. Итачи это не нравится, потому что Саске неделю назад обещал ему быть хорошим мужем и отцом — правда, обещал в несколько странных обстоятельствах, неподходящих для подобных обещаний, но все же. Наверное, им стоит поговорить еще раз. Сарада, прощупывая готовые косички, с огромной и восторженной улыбкой поворачивается к Итачи. — Спасибо! Итачи в ответ только мягко убирает с ее лба выпавшие пряди волос — мелкие и прямые. У Сарады его волосы и его цвет кожи, но глаза — глаза Саске. Такие же темные, такие же осмысленные, такие же временами до боли наивные и полные доверия и удивления, какие были у Саске в детстве, такие же восторженные и смотрящие на Итачи, как на покровительствующее ей мудрейшее и могущественнейшее создание. В такие моменты Итачи с пряной тяжестью в груди понимает еще одно: то, что он так сильно любит Сараду потому, что она — дочь его младшего брата, и его любовь к ней — это недоданная им когда-то любовь к Саске. Наконец, раздается долгожданный короткий звонок в дверь, который звучит как всегда вовремя, и Сарада подскакивает с дивана, босиком выбегая в коридор с радостным криком: — Папа! Папа пришел за мной! Итачи тоже медленно встает следом за ней, выключая телевизор: он не спешит в коридор, потому что знает, что Сарада никогда не откроет дверь сама даже отцу или матери и будет послушно стоять рядом, пока Итачи не подойдет и не посмотрит в глазок. Сарада такая же послушная, дисциплинированная и усидчивая, как и он был в детстве. Это действительно Саске: прямо с работы, в полицейской форме с небрежно расстегнутым пиджаком, уставший, растрепанный от того, что пытался взъерошить отросшие волосы, и помятый после дежурства. Он без церемоний и лишних слов заходит за порог, закрывая за собой дверь, пока Сарада очень осторожно — она всегда осторожна и крайне учтива с обожаемым ею отцом, прямо как Саске когда-то с Фугаку, и кто бы мог подумать, что он будет таким же со своим ребенком, хотя сам в детстве так страдал от того, — пока Сарада очень осторожно и с предельным уважением, сложив руки за спиной, подходит к нему. — Доброе утро, папа, — четко говорит она. Саске из последних сил выжимает усталую улыбку и просто кладет ей на голову большую ладонь, что само по себе для Сарады огромная роскошь. — Ты готова? — без приветствий спрашивает он. — Смотри, какое у меня платье, — показывает Сарада, раскинув руки и ожидая похвалы. Саске неопределенно кивает. — Красивое, — на автомате равнодушно бросает он, а Итачи, все это время стоящий чуть поодаль, у стены, подавляет в себе раздраженный вздох: Сарада не заметила, конечно, но Итачи было и без лишних слов понятно, что Саске даже не понял, что его дочь не в том платье, в котором он привел ее вчера, и что ее платье вообще новое. — Ты готова? — снова повторяет он, и становится окончательно понятно, что Саске хочет как можно скорее и без разговоров вернуться домой. — Да, я только соберу рюкзак! — послушно кивает Сарада и тут же убегает обратно в спальню, где ей надо сложить свои вещи. Итачи с братом остаются одни, и Саске наконец-то устало приваливается плечом к стене и подгибает правую ногу, потирая рукой красные глаза: у него сегодня выходной, который он мог бы провести с семьей, но, судя по всему, он будет просто спать весь день, как это обычно бывает после дежурства. — Вообще-то я купил ей это новое платье вчера, — сухо говорит Итачи. Саске поднимает на него безразличные глаза. — И? — с непониманием спрашивает он. — И ты даже не заметил. Саске тихо фыркает, качая головой, словно услышал последнюю чушь. Его губы расползаются в кривой усмешке. — Я пришел с дежурства, и ты предлагаешь мне разглядывать какие-то платья, когда я думаю, как мне не уснуть за рулем? — Она твоя дочь, — продолжает возражать Итачи. — Вот именно, что она, а не ее платья. Итачи хрипло вздыхает и скрещивает руки на груди. — Когда ты приводишь мне свою дочь, предупреждай ее заранее, чтобы она не сдавала мне тебя с потрохами. Она сказала мне, что ты не спишь в одной постели с Сакурой и приходишь домой черт знает когда. В чем дело? Ты забыл наш разговор? — изгибает Итачи бровь: его голос строг, холоден и максимально беспристрастен. Видно, как Саске пытается подавить вздох, и он его все-таки подавляет, но начинает устало потирать лоб, поджимая бледные губы. — Какая разница, где я сплю, — пытается объясниться он, но Итачи в ответ категорично качает головой. — Разница большая, Саске. Она — твоя жена, и у вас есть ребенок. Вы должны спать вместе, спите вы в другом смысле этого слова или нет. А ты опять находишься где угодно, только не у себя дома и не со своей семьей. — Итачи, я не хочу с ней спать ни в каких смыслах, черт, — наконец, раздраженно признается Саске. — Я не хочу, понимаешь? Ты и так против моего развода с ней, хотя в нашем браке изначально не было смысла, так еще и пытаешься заставить меня делать вид, что у нас прекрасная семья, полная любви и постели. Я и так делаю все, что должен. Какая разница, где я сплю, на диване или в нашей кровати? — Хорошо, — устало соглашается Итачи: Саске уже давно не ребенок, спорить с ним все сложнее, с каждым годом он становится все больше упрямым и непреклонным. — Личная жизнь с Сакурой — твое дело, я согласен. Но в любом случае у тебя сегодня выходной, как и у твоей семьи. Поспи до обеда, а потом сходи с ними куда-нибудь ближе к вечеру. Сарада сказала, что Сакура очень давно хотела сходить в семейное кафе вечером. Думаю, что это отличная возможность. Саске тихо усмехается, опуская глаза к полу, и потирает подбородок. Жест обычный, но Итачи его слишком хорошо знает — у его брата есть свои планы и возражения на его слова. Что-то из разряда «я очень устал, Итачи, черт, и хочу побыть дома». Или «я не люблю кафе и рестораны, мы не подростки, чтобы видеть в этом романтику». Или «Сакура сама будет уставшей, а у меня остались дела с работы». Или «я сам знаю, что мне делать, оставь свои глупые советы при себе». Или «в твое милосердное желание и планы входила только моя проклятая женитьба, а не остальная никому не нужная ерунда, не лезь уже, будь добр». Или… — Я приду сегодня вечером к тебе, — говорит Саске. Итачи набирает воздуха в легкие побольше. — Прости? — переспрашивает он, надеясь, что все-таки ослышался, потому что ни о каком «приду к тебе» не могло быть и речи, пока Саске не разберется со своей семьей и не возьмется за ум — именно это условие из последнего терпения и сил поставил ему Итачи неделю назад. Он пока не определился, что для него бОльший неприятный сюрприз: то, что Саске даже свой выходной тратит на что угодно, только не на семью, или то, что Итачи сам не в курсе о его намерениях и узнает о них таким образом. — Я приду к тебе, — повторяет Саске. — Сегодня вечером. К шести, надеюсь. Может и раньше. — Саске… — Нет, Итачи, — тут же перебивает брата Саске, как будто спешит объясниться быстрее, чем Итачи задавит его своими возражениями. — Я вижу тебя и без того редко. Если раз в две недели или в три для тебя нормально, то можешь считать меня задетым и разочарованным. Я уже сказал Сакуре, что у меня дела с тобой, и я останусь у тебя с вечера до утра и оттуда поеду на работу. Она все понимает. Она рада, что мы общаемся, хоть у нас и разные жизни. Передавала привет и обещала приготовить мне с собой сладости для тебя. Зовет на выходных к нам. Будем ждать. Ни черта она не понимает, сухо добавляет про себя Итачи, в который раз думая, что любые его уговоры, увещевания и усилия попросту давно бесполезны хотя бы потому, что Саске больше не ребенок, а взрослый человек чуть выше его самого. В этой жизни у Итачи все шло по плану, который он придумал от начала и до конца, только вот не семья его брата, которая никак не хотела существовать в выверенном им самим чертеже. Хоть Саске и пошел ему навстречу в тот раз, будучи еще молодым и поддающимся на манипуляции и уговоры, но семья не отдалила его от Итачи, как тот хотел, а только лишь все усугубила, разворошила его сильнее этими редкими встречами и сделала несчастными еще двух ни в чем неповинных людей — его жену и его дочь. — Я готова, папа, — как надо отчитывается вернувшаяся Сарада: на ней легкая голубая курточка поверх платья, очки в красной оправе и небольшой рюкзачок в виде мордочки кролика — Итачи купил ей его на прошлый День рождения. — До свидания, дядя, — прощается Сарада, а Итачи присаживается перед ней на корточки с искренней улыбкой. Сарада обнимает его за шею, сминая волосы, а он крепко и тепло гладит ее по голове и спине, прижимаясь сухими губами к ее еще пахнущему детством виску. Так, как Сарада прощается с ним и приветствует его, с разбегу прыгая к нему на руки с ногами и радостно обнимая за шею, она никогда не прощается и не приветствует Саске и даже свою мать. — Будь хорошей девочкой, Сарада, — говорит Итачи, до боли в сердце крепко сжимая ее хрупкие маленькие плечи, и случайно находит взглядом Саске, который в эту секунду смотрит на них с внезапной, немного горькой улыбкой. В такие моменты Итачи смутно ощущает давно мучавшую его странную, темную, давящую и смущающую мысль: словно Саске зачал и дал жизнь этому ребенку не для себя или для своей семьи и тем более не просто так, случайно, без отчета в том. Словно он зачал этого ребенка со своими глазами и кровью для Итачи, в отместку ему, в вечное напоминание о себе, как будто ей вверяя эту манию быть рядом хотя бы через своего ребенка, так сильно не похожего на Сакуру и так ужасно похожего на них двоих, Итачи и Саске, как будто это был их ребенок. Сарада держит Итачи за руку, пока тот провожает ее к двери через коридор, а Саске открывает дверь: Итачи нравится ощущение этой теплой руки в своей большой ладони, руки, которая так похожа на руку Саске в детстве, которую он помнит до сих пор, и ему особенно дорого и трепетно это ощущение, как и покупка Сараде мороженого, катания с ней на аттракционах, просмотры фильмов по вечерам, чтение книг и уход за ее волосами. И Итачи в который раз ощущает, что он благодарен все же Саске — за то, что тот оставил ему такую пронзительную, дорогую и острую память о тех светлых и безвозвратно далеких днях, которая, как он думал, будет единственным, что останется у него теперь от брата после его брака. — Иди в машину и подожди меня там, мне надо попрощаться с дядей, — говорит Саске, передавая Сараде ключи, и она послушно уходит, гордая своим заданием, а Саске снова закрывает дверь и поворачивается обратно к брату. — Нас ждет серьезный разговор сегодня вечером, Саске. Ничего большего, даже не рассчитывай, — сухо предупреждает Итачи. Брат безразлично кивает. — Хорошо, — просто соглашается он, переживший уже не один такой серьезный разговор за столько лет и слова «даже не рассчитывай». А потому Итачи не успевает добавить кое-что еще, очень хлесткое и сухое, как Саске шагает вперед, берет его лицо в свои руки, наклоняется и целует в губы, не отрываясь от них долгие десять секунд. От его полицейской формы, по которой сходят с ума практикантки, пахнет сигаретным дымом — Саске курит. А Итачи не может не признаться себе, что ему нравится запах дыма на волосах, коже и одежде брата. — Я с готовностью и раскаявшимся лицом послушаю твой еще один очень серьезный разговор, все, что хочешь, — чуть хрипло говорит Саске, не отпуская лица Итачи и выдыхая слово за словом прямо в его губы — наверное, все еще с обидой за то, что его по каким-то странным и жертвенным соображениям заставили создать ненужную ему семью. — А потом я еще раз отвечу тебе тоже очень серьезно. Очень и очень, Итачи, подумай, чем возразишь, — совершенно серьезно обещает Саске, но на его губах дрожит улыбка. Ненормальная, до сумасшествия соскучившаяся и жаждущая улыбка. — Ты неисправим, — мрачно заключает Итачи, отодвигаясь и понимая самую последнюю и важную вещь, с которой ему приходилось теперь бесповоротно мириться и жить: Саске обвел его вокруг пальца, создав из чертежа Итачи красивую и пустую бутафорию и назло доказав ему, что не все может идти по его чертовым планам. — А ты ее слишком балуешь, — говорит Саске, открывая дверь. — Нашу дочь, — добавляет он и тепло, спокойно, по-взрослому улыбается напоследок. — До вечера. До шести или пяти. Убирая из гостиной поднос с пустой кружкой от какао — личная кружка Сарады, к слову, у нее здесь много личных вещей от полотенец до книг, — Итачи думает о двух вещах: о том, что этот ребенок не отдалил их с братом, а — одновременно к сожалению, изумлению и ужасу — столкнул их еще сильнее и связал крепче; и о том, что он крупно недооценил брата, и теперь вместо одного его, упрямого и вцепившегося в него мальчишки, у него появилась и их дочь — дар и одновременно с тем вечное напоминание о том, что Саске все равно всегда будет рядом, так или иначе. Итачи повесил кружку Сарады между своей и бокалом Саске, и теперь они висели втроем как в маленькой и крепкой семье, которая, увы и вопреки чертежам, оказалась намного более реальной, чем настоящая семья Саске.