Упасть вверх

- Ты должен был взять кольцо, Гокудера, - обтянутый кожей подлокотник кресла неприятно скрипит под сжимающими его пальцами Десятого Вонголы. – И наушник. - Меня бы сразу засекли, Десятый, - Гокудера снова суёт горлышко бутылки в рот; жадно глотает; вода тонкой струйкой стекает по подбородку. – Система безопасности тут – на высшем уровне. Обшаривают так, словно не в стрип-клуб, а в отряд астронавтов набирают. - Ты же видел список клиентов, - Тсуне кажется, или Гокудеру действительно развозит от минералки? Если ему кололи какую-нибудь дрянь, Десятый моментально пошлёт к чертям готовившуюся три месяца операцию, и разнесёт эту халабуду вдребезги пополам. - Я видел даже самих клиентов, - морщится Гокудера. – Удовольствие ниже среднего. - А документы? – Тсуна старается не думать, что именно вышеупомянутые клиенты могли делать с его Хранителем. Только не сейчас, Савада Тсунаёши. Держи себя в руках. - Само собой, Десятый! – Гокудера лучится самодовольством. – Не зря же меня наш рыжий столько времени натаскивал! Восемь минут на кодовый замок серверной, четырнадцать – на взлом самого сервера. Вся нужная информация на флешке, будь уверен! - И где же флешка? – задумчиво окидывает его взглядом Тсуна. Псевдо-форма Иностранного Легиона, куртка, высокие ботинки – в принципе, потайных мест много. Если не считать того, что это стриптизёрский, легко соскальзывающий наряд. И игнорировать расхваленную Гокудерой охрану, само собой. - Я её проглотил, - беспечно улыбается Гокудера. – Позавчера. Не волнуйся, Десятый, она герметизирована! Кто бы сомневался. - И ты с тех пор не ел? – доходит до Тсуны. - И не пил, - кивает Гокудера. – И не курил, кстати. Десятый, там моя пачка в кармане цела? - Тебя от воды-то почти повело, - строго говорит Тсуна. – А нам ещё выбираться. - Одну штучку, - канючит Гокудера. – Ну, пожалуйста, Десятый! - Анонимный наркоман, - ворчит Тсуна, выбивая на ладонь сигарету. – Больше до дома не получишь. - Да-да-да! – руки в кожаных митенках ходуном ходят, и Десятый милосердно щёлкает зажигалкой. – Ты мой спаситель, Десятый! - Пока только потенциальный, - Тсуна достаёт сотовый. – Сквало? Он жив, информация у него. Можете начинать. - Хорошо, что сегодня тут косплеерская вечеринка, - с наслаждением затягиваясь, Гокудера бездумно расстёгивает слишком тёплую куртку. – С этим маскарадом такое столпотворение; а если белобрысый постарается, уйдём чисто. Тсуна открывает рот, чтобы ответить уточняющему детали Сквало, и так и застывает. Никакого кителя у Гокудеры под курткой нет. Да и рубашки тоже. На шее – широкий окованный ошейник. С шипами. И с толстой, похоже, настоящей цепью. Но это бы ладно ещё, всё же они в развлекательном заведении, можно понять. Чего Тсуна не собирается ни понимать, ни принимать, так это мелких, уже заживающих с виду царапин, которыми исчёркана светлая, нежная кожа его Хранителя. Следы от флогера*. В силу некоторых особенностей личной жизни Тсуна их ни с чем не спутает. - Рыжему придётся зайти в зал, - Гокудера, кажется, не замечает взбешённого взгляда своего босса. – У меня датчик в ошейнике, и проще его обезвредить, чем пытаться расклепать это чудо садо-мазо индустрии. - Да, Сквало, небольшой скандальчик, без жертв. Я знаю, как это трудно – сам бы сейчас с удовольствием пару-тройку голов оторвал, - Тсуна старается, чтобы это звучало непринуждённо. – И пусть Шо-тян зайдёт с вами, маленькая техническая проблема. Да, снять маячок, чтоб Гокудеры не сразу хватились. Нам нужен как минимум час, ты же помнишь. Всё, жду. Нажав «отбой», он натягивает перчатки – бережёного бог бережёт. - Ставлю на то, что этим обалдуям понадобится не меньше пятнадцати минут, - вид у Гокудеры такой блаженный, словно он затягивается не обычной мальбориной, а, по меньшей мере, хорошей травкой. – Десятый, лучше б ты Ямамото это поручил, он продуманный. - Он в банке ждёт. Там тоже, знаешь ли, не мёдом мазано, - Тсуна задумчиво перебирает звенья цепи. – Гокудера, кто это сделал? - Да это ерунда, Десятый, часть образа, - отмахивается парень. – На выбор было либо это, либо платье. Ясно. Гокудеру было бы на порядок проще внедрить в заведение Семьи Канцоне, согласись он на имидж транса. Отказ стоил Хранителю Урагана месяца ежедневных уроков стрип-пластики под бдительным оком бывшей балерины, сеньоры Полански, похожей на сушёную рыбу дамы неопределённого возраста. Гокудера ругался благим матом на четырёх известных ему языках; не мог уснуть вечерами без помощи Хранителей Солнца или Дождя; переколотил половину зеркал в комнате для занятий и трижды взорвал раздевалку. Но от шпилек, чулок и топиков отказывался наотрез. Зато спустя этот злосчастный месяц Гокудера Хаято мог виртуозно раздеться практически под любую музыку: от индастриала до церковного хорала. На его «выпускном» это оценили не только девочки, у которых разве что кровь носом не пошла. Даже дубовый Ямамото признал, что это круто; Рёхей экстремально одобрительно похлопал по плечу; «случайно» забредший в зал Хибари позволил себе легонько присвистнуть; про Десятого Вонголу, пожалуй, всуе говорить не будем. Да и засушенная сеньора Полански впервые пролепетала что-то, похожее на комплимент, на своём адском суржике из польских, английских и итальянских слов. Хотя высшей похвалой единодушно были сочтены сто евро, которые приехавший подписать какие-то документы Маммон попытался засунуть Гокудере за резинку трусов. - Я не об этом, - голос у Тсуны напряжённый, как поршень под ударной нагрузкой. – Гокудера, тебя кто-то трогал? - Да пусть бы только посмели, - заносчиво начинает Гокудера. Тихая, почти без замаха пощёчина отшвыривает его метра на полтора. Руки в Х-перчатках – тяжёлые руки. - Простой вопрос, - Десятый тянет цепь, подтаскивая к себе утирающего кровь с разбитой губы Хранителя. – Простой ответ, Гокудера. - Никто меня не трогал, - бормочет Гокудера. – Только били и пялились. Как я, ну… сам… - На меня посмотри, - взяв его за подбородок, Тсуна ловит взгляд зелёных, умело подведённых стилистом глаз. – Почему ты разрешил? Даже в таком месте приват – только с согласия танцора, я же знаю. - Флешка, - Гокудера пытается по привычке лизнуть пальцы босса, мгновенно забыв про перчатки. – Только в приват-кабинках нет камер, а без контакта я бы её не стянул, не очень-то я это умею. - Он тебе понравился? – когда Десятый так щерится, он становится похожим на Сквало. Стриженого, крашеного, очень страшного Сквало. – Садился к нему на колени? Целовал его? Отсасывал ему? - Это были женщины, Десятый! – Гокудере жутко – то ли спалят сейчас, то ли загрызут. До смерти. – Предсвадебный девичник! Пьяные девки! Они не трогали меня, честно! Десятый, успокойся! Десятый! Босс трясёт его за ошейник, как нашкодившую собачонку, но Гокудера продолжает кричать, стараясь только не прикусить язык. Рано или поздно Десятый услышит. Гокудера всегда успевает докричаться. В конце концов, он ведь жив до сих пор, правда? - Кажется, Киоко-тян права, - разжимая пальцы, тусклым голосом говорит Тсуна. – Мне действительно пора лечиться. - Трудная неделя, Десятый, - тяжело сглатывает Гокудера. – Тебе бы в отпуск. - Покой нам только снится, Гокудера, - Тсуна усилием воли заставляет себя сесть обратно в кресло. – Кстати, об отдыхе. Станцуешь для меня? Всё равно ведь ждать. - Конечно, Десятый! – да Гокудера готов босым по углям от Италии до Индии пройти, если это поможет Десятому расслабиться. – Армстронг или Джо Кокер? Руки Гокудеры выжидательно замирают над маленьким экранчиком встроенного в стену музыкального автомата. В свои двадцать два Гокудера Хаято выглядит едва ли на восемнадцать, и «непокорный юноша для состоятельных господ» - его обычное амплуа в этом заведении. Что автоматически предполагает брутальный вокал в качестве сопровождения, дерзкий взгляд и грубые ботинки. И очерченные тушью глаза, кстати, тоже. - Кристина Агилера, - Тсуна с удовольствием наблюдает, как каменеет спина Гокудеры. Гокудера терпеть не может Агилеру. Хуже только Леди Гага. Но Тсуна слишком долго не спал; у него путаются мысли и начинают дрожать руки. Будет справедливо, если причина всего этого тоже помучается. Хотя, вроде, ему и так достаточно тяжело. Неважно. Гокудера никогда ни на что не жалуется. С первыми же аккордами Гокудера оказывается «на рабочем месте». Застёгнут, завязан, зашнурован, и маска – как влитая: томный взор, развратная улыбочка, пальцы небрежно сжимают спинку стула. Они все так привыкли иметь дело с иллюзиями, что Тсуна порой и сам путается: что в его Хранителях ещё настоящее, а что – уже одна из личин. Кто знает, что ты увидишь, попробовав снять их все. - After all you put me through You'd think I despise you, - негромко шелестит Кристина, и Тсуна вздрагивает. Почему именно эта композиция? Единственная, которую он не выносит. В ней слишком много никому не нужной правды. Гокудера, слившись с музыкой, мастерски обнажается: перчатки соскальзывают с тонких пальцев, молния едет вниз, брюки летят в сторону, куртка оказывается где-то в углу. Очень красиво. А с учётом того, сколько у них ничего не было – сносит крышу. Скручивает всё внутри от желания, руки дрожат, да что там – чуть ли слюна на пол не капает; и хочется прямо здесь и сейчас, и пусть даже их застукают, и они провалят операцию, и уходить придётся шумно – Тсуна хочет, и всё тут. Но тогда получится, что Гокудера зря старался. Унижение, риск, разлука, бессонные ночи, боль и снова унижение – всё было напрасно. И Десятый Вонгола, шумно сглотнув, судорожно вцепляется в подлокотники – чтобы не вцепиться в своего Хранителя Урагана. - But your, joy ride just came down in flames 'Cause your greed sold me out of shame, - чёрт, надо выключить эту музыку. Потому, что Кристина права. И про стыд, и про всё остальное. Это ведь он, Тсуна, сейчас сходящий с ума от ревности, послал Гокудеру сюда. Фактически, подложил его под всех этих «клиентов»; и пощёчину-то следовало бы получить ему, а не Гокудере. И все предыдущие пощёчины – тоже. Упрёки, выговоры, звонки в три часа ночи – чтобы проверить, один ли Хаято. Сломанную полгода назад челюсть – «несчастный случай на тренировке», как бы не так. Тсуна просто не мог отпустить Хаято на те переговоры с Гирландайо. Расстаться на целых четыре дня. За тот случай Тсуне было даже стыдно. В отличие от бесчисленных синяков, ссадин, ожогов… Всё надо было проглотить самому, не запивая. - Made me learn a little bit faster Made my skin a little bit thicker Makes me that much smarter So thanks for making me a fighter. Хаято скользит кончиками пальцев по бедру – легко, едва касаясь – и почти неудержимо тянет повторить его движение языком, рисуя на бледной коже сложный, запутанный узор. Хаято смотрит Тсуне в глаза – и хочется то ли врезать ему с размаху кулаком в лицо, то ли рухнуть на колени и длинно, путано просить прощения. Они не виделись всего неделю. Или целую неделю? Или потерялись когда-то, давным-давно; спрятались, каждый за своей маской, а потом вдруг не узнали друг друга; и каждый решил, что маска – это и есть лицо. «За правдой скрыты иллюзии, в иллюзиях прячется правда». Когда это началось? Когда он позволил Хаято вытолкнуть себя вверх – туда, на позолоченный пьедестал, откуда можно смотреть вокруг свысока? Когда стал принимать его преданность и уступки, как должное? Позволил стать послушным? Сделал его таким. Не зря же злоязыкий Фран называет их «Пограничник с собакой». - Could only see the good in you Pretended not to see the truth You tried to hide your lies, disguise yourself Through living in denial. Замолчи, Кристина. Хаято растлил его вседозволенностью; он испортил Хаято всем, чем только возможно: всем тёмным, что так и дремало бы где-то в глубинах души, если бы не выданная Гокудерой индульгенция. Они развратили друг друга; и кто знает, можно ли ещё исправить хоть что-нибудь. - Десятый? – в наступившей тишине голос Хаято заставляет болезненно вздрогнуть. Тсуна молча тянет за змеящуюся по полу цепь; и Гокудера подходит вплотную – доверчиво, как выросшая на заимке и знающая одного лишь хозяина гончая. Неуверенно улыбаясь, садится на колени; и просто ждёт. Чего пожелаешь, хозяин? - Дверь запирается? – хрипло спрашивает Тсуна; и Гокудера послушно, как марионетка, делает несколько шагов, чтобы повернуть ручку. А потом возвращается к кукловоду. Пару мгновений Тсуне кажется, что он и за целую вечность не вспомнит, как это – делать что-то для Хаято. Не заводить – зная, что отплатит стократно; не «готовить к употреблению». Не для себя делать – для него. Оказалось, надо просто захотеть. Слезть с этого чёртова пьедестала; припомнить того, робкого, краснеющего, тянущегося выключить свет – боже, как он стеснялся тогда, даже раздеться при Хаято не мог. Нетвёрдой рукой Савада Тсунаёши машинально кладёт на низкий столик быстро снятые перчатки. Прижаться щекой к доверчиво расслабленной спине. Дрожащей ладонью – вниз по бедру. Пальцы соскальзывают под колено: тонкая, беззащитная кожа; едва заметный на ощупь шрам; чуть нажми – и «прочитаешь» все жилочки; но нажимать не нужно. Касайся осторожно – словно держишь, не глядя, бархатистую бабочку. - Тсуна! – выдыхает давно забытое, спрятанное за семью замками – так фамильярно для Правой Руки, так естественно для влюблённого; млеет от смешной для других мелочи. На спине испарина – горько-солёная; немного щиплет щёку и висок. Пальцами по внутренней стороне бедра – быстро, чтобы не так страшно; член, бесстыдно покачиваясь, толкается в ладонь: прикоснуться – вздрогнуть - мягко сжать; этот момент почему-то всегда был самым смущающим. Потом, со временем, они научились всему: долгим прелюдиям, странным играм, изощрённым ласкам. И разучилась доверять друг другу. - Тсуна, потише, - когда Хаято возбуждён – не по обещанию, по настоящему – у него такой голос, что хочется закрыть ему рот: поцелуем, рукой, подушкой – лишь бы никто на свете не услышал. Этот всхлипывающий шёпот – только тсунин. Кажется, с этого и началось когда-то. С желания спрятать самое лучшее, самое ценное – словно кто-то мог украсть его. Захлопнуть сундук, запереть понадёжнее. А потом начать искать причины держать его закрытым. - Я так скучал, Хаято, - искушение спросить «Тебе хорошо?» почти непреодолимо; но он затыкает рот самому себе. Конечно же, Хаято скажет «да». - Я тоже, Тсуна, - чёрт, ведь голова же не должна кружиться от звука собственного имени? – Хочу тебя. Тсуна вздрагивает: не слышал этого «хочу» уже и не вспомнить сколько. Дольше, чем не слышал своего имени – сбивчивым судорожным шёпотом. - Давай дома, Хаято, - ловит себя на том, что сбивается на привычные уже приказные интонации. – Нас скоро позовут… - Но я хочу, - пальцы Хаято резко сжимают запястье, и Тсуна с полузабытым изумлением понимает – кисть онемела. – Сейчас, Тсуна! С Хаято никогда, по большому счёту, не нужны были слова: он чувствовал Тсуну, как кошки чувствуют перемену погоды или приближение землетрясения. Инстинкты, интуиция, телепатия Вонголы: назови как угодно; просто прими то, что он знает не только твоё настроение, но и значительную часть мыслей. Вот и сейчас: вернулся «прежний» Тсуна – на пять «базуковских» минут, или на дольше – кто знает; и Хаято хочет запомнить его таким. Чтобы было, чем жить дальше. И не скажешь: «Не бойся, я никуда не уйду» - Тсуна и сам не знает, как скоро его снова потянет надеть перчатки. Иногда кажется: они нужны лишь для того, чтобы раздавать оплеухи. - Хорошо, - Тсуна привстаёт, позволяя стянуть брюки – вниз, к остроносым «ковбойским» сапогам. Хаято терпеть не может, когда мешает «молния», или что-то ещё. Не мог. Не может. Как это всё сложно. Хаято нагибается – не встаёт на колени, как стал делать потом; просто наклоняется: он всё такой же гибкий, как в школе. Член Тсуны словно сам тянется к губам Хаято – так непристойно, но так правильно. Хаято берёт неглубоко; Тсуне почти нестерпимо хочется толкнуться навстречу – мало, чёрт, так мало; и Хаято вдавливает ладони в его бёдра, мешая это сделать. Облизывает – быстро, расчётливо: чтобы смочить, но не спровоцировать. И тут же, резко вскинувшись, хватает руками за плечи; опускается – быстро, даже резковато: Хаято не из тех, кто боится боли. В кресле – неудобно; и никто никогда не убедит Тсуну, что «в этом что-то есть»; но не на полу же; а стоя Хаято не любит – это мешает ему расслабиться. Хаято больно давит на тсунины руки, прижимая предплечья к подлокотникам; и двигается, как нравится им обоим: быстро, рвано, неровно. Глаза закрыты, губа закушена; капельки пота стекают тонкими, похожими на вены дорожками; остро пахнет солью, смазкой и почему-то хвоей: шампунь, или одеколон; какая разница. В ушах шумит от тяжёлого дыхания двух людей; из-за запаха соли кажется, что они где-то возле моря. Лодку качает: наверное, будет шторм. - Тсуна, - Хаято отпускает его руки, - возьми. Его член привычно ложится в руку; в какой-то момент ощущения так сливаются, что уже не понимаешь – ласкаешь его, или себя – нет никакой разницы. Ты растворяешься в этом, как сахар в чае: сладко, горячо, бесследно. - А-ах! – кончая, Хаято словно распахивается – как окно, как книга на сквозняке, как незастёгнутая рубашка: ресницы вспархивают, рот смешно приоткрыт, и руки – крыльями всплёскивают. Он почти взлетает; и это красиво, забавно и так несвоевременно мило, что просто невозможно удержаться от вроде бы странной в такой миг улыбки. - Ты так это делаешь, - отпыхиваясь, говорит Тсуна. – Руками. Я как будто с ангелом переспал. - С пленённым ангелом, - Хаято, одной рукой держась за плечо Тсуны, другой шутливо дёргает цепь. – Не хочешь её оставить насовсем? - Хочу пережечь, - Тсуна кивает на перчатки. - Не надо, - встряхивает головой Гокудера. – Пусть лучше рыжий. Телефон деликатно жужжит. - Слава Сквало, - насмешливо говорит Гокудера, наклоняясь, чтобы взять телефон. – Минуту назад он бы схлопотал моё вечное проклятие. - Понял, - Тсуна, прижав трубку плечом, торопливо застёгивает брюки. – Уже идём. - Десятый, - Гокудера, забавно изогнувшись, «собирает» на себе свой держащийся на кнопках и «липучках» наряд – как будто куклу одевает. – Из банка не отзванивались? Что-то мне это не нравится. - СМС-ка была, - Тсуна быстро листает сообщения. – Всё в порядке. - Готово, - Гокудера накидывает куртку. – Выходим? - Хаято, - у самой двери Тсуна задерживает его, мягко обняв со спины. – Пообещай мне кое-что. - Да, - почти шёпотом. - Если я попытаюсь тебя ударить, или ещё что-то такое – ты будешь защищаться, - договаривая, Тсуна чувствует, как летит на пол; падает грузно – не ожидал ведь; уфф, чуть дух не вышибло. Гокудера – сильный. - Только Х-баннером не бей, - нависнув сверху, серьёзно говорит Гокудера. – Я ж не Занзас… хоть и грустно это признавать. - Чего же тут грустного, - Тсуна хватается за протянутую руку и поднимается. – Ты куда лучше, сам знаешь. - Знаю, - просто говорит Гокудера, выходя за дверь. Сильный, умный, преданный. Занзас мрачно курит в сторонке. - Желаете чего-нибудь? – в зале к ним сразу подходит официант с большим, полупустым уже подносом. - Кюрдамир, - Тсуна не уверен, что значит это недавно услышанное от только что поминавшегося Занзаса слово – то ли вино, то ли оружие, то ли какой-то новый союзник Вонголы. Эффект потрясающий: официант впадает в ступор, и они спокойно проходят дальше. Народу – как сельдей в бочке; и стараниями Сквало с компанией кавардак стоит тот ещё. Почти моментально на шее у Гокудеры повисает какая-то девчонка: рыжая, пьяная, отчаянно похожая на слегка подросшую Пеппи Длинный Чулок. - Тебе не кажется, красавчик, что тут слишком людно? – неестественно высоким голосом пищит она. – Нам бы найти местечко поуютнее… - Конечно, детка, - обняв девушку, Гокудера на глазах ошеломлённого Тсуны тянет её в ведущий к приватным кабинкам коридор. - Гокудера! – Тсуна машинально замахивается; и тут же ойкает от боли в заломленной за спину руке. - Это будет не так-то просто, да, Десятый? – со вздохом спрашивает Гокудера, наклонившись к самому его уху. – Извини, но я буду делать, как обещал. Хочется вдавить его в стену, объясняя свистящим шёпотом, что нельзя позволять трогать себя всяким там девкам. Вообще никому нельзя. Привычка, чтоб её. - Всё нормально, - глубоко дыша, чтобы успокоиться, говорит Тсуна. – Спасибо. Не узнал, Шо-тян; богатым будешь. - Ну что, рыжий? – Гокудера оборачивается к девчонке. – Потянешь? - Если вы перестанете дёргаться, дело пойдёт быстрее, - Ирие, достав из-под юбки какую-то технического вида коробочку, быстро нажимает усеивающие переднюю панель приборчика кнопочки. – Снять не получится: контактная полоска по всей длине, замыкается замком. Проще влезть в базу данных. Бесцеремонно задрав юбку, он засовывает прибор за резинку чулка, и вынимает вместо него телефон. - Шустрее батоны дави, - Гокудера облизывает губы. – Мы опоздаем! - Готово, - Шоичи, кажется, прихватил с десяток девайсов – на всякий случай, и теперь извлекает из подъюбочья ещё один. – Продублировал чей-то маячок, навесив на него твои данные. Всё, этот глушу. - На выход, - сосредоточенно говорит Тсуна. Они без труда покидают стрип-клуб: бардак в зале уже такой, что охрана не знает, куда и смотреть. - Хаято! – из припаркованной за углом «Скорой» с фальшивыми номерами выскакивает встревоженная Бьянки. – Чёрт, Савада! Когда-нибудь из-за тебя его убьют! - Не смей так говорить! – грубо рычит Тсуна: он всё ещё напряжён; и Бьянки – одна из немногих, кто его до сих пор не боится – невольно вздрагивает. – Извини, Бьянки-сан. - Трудная неделя, Савада, - сквозь зубы бросает она, пропуская брата в машину. – Нам всем не помешал бы отпуск. - Сорок минут, - Тсуна смотрит на часы. – Постарайся, Бьянки-сан. Она молча захлопывает дверцу. - Все на местах, - Хару быстро скользит пальцами по тачскрину, левой рукой придерживая ноутбук. – Сквало-сан отзвонился, они ушли нормально. Шо-тян следит, чтоб Гокудеры-сана не хватились. - Хорошо, Хару, - мягко говорит Тсуна; она, не отрываясь от экрана, слегка кивает. Когда она в последний раз улыбалась? Тсуна не может вспомнить. Кажется, он извратил не только Гокудеру. - Покажи мне расписание на выходные, - просит он, и Хару почти тут же разворачивает ноут экраном к Тсуне. – Так, отлично. Отмени это, это и это. С Мартелли и Фарина я сам договорюсь. Остальное перекинь Хибари. Хару поднимает на него недоумённый взгляд. - Отключи телефон в пятницу вечером, и не включай до утра понедельника, - глядя ей в глаза, говорит Тсуна. – Нам всем нужно отдохнуть, Хару. - Но Хибари-сан не будет ничего этого делать, - медленно говорит она. - Будет, - уверенно отвечает Тсуна. – Во имя пресвятой Дисциплины, аминь. Хару тихонько фыркает. - Куда вы с Гокудерой-саном поедете? – спрашивает она нормальным «харушным» голосом. - Не знаю, - легкомысленно пожимает плечами Тсуна. – К морю, наверное. - Тут везде море, - улыбается Хару. - Лишь бы там были пицца и надувные матрасы. И обязательно – мороженое. Жутко хочется мороженого. Мятного. Машина останавливается. - Удачи, Тсуна-сан, - Хару снова становится серьёзной. Они подходят к зданию банка с разных концов: большинство припарковалось на огромной стоянке возле торгового центра неподалёку. Бледный, но решительный Гокудера – ошейник отлично гармонирует с усеянной заклёпками кожаной курткой на голое тело и высоченными «варийскими» сапогами. Они с так же кричаще одетым Рёхеем отвлекут на себя всё внимание. Тусклая, нарочито «запудренная» Бьянки, картинно опустив глаза, берёт Тсуну под локоток и незаметно суёт ему в ладонь флешку. Они сегодня изображают невзрачную семейную парочку. Наивно хлопающий огромными глазами Ламбо в униформе разносчика пиццы. Деловитая Киоко-тян в строгом «офисном» костюме. Остальные, включая Ямамото, уже внутри. Важные для Тсуны люди. Люди, ради которых и существует Вонгола. Те, кого он должен защищать и оберегать, а не обозревать снисходительно со своего пьедестала. Не развращать. Не делать винтиками в Большой Белой Машине Вонголы. Окинув их быстрым взглядом, Тсуна мысленно даёт себе слово вспомнить всё. Вспомнить настоящего Саваду Тсунаёши. И, кажется ему или нет, чувствует какой-то далёкий, еле уловимый отклик. Что ж, «путь в тысячу ли…». - Начали, - негромко говорит Десятый Вонгола. И открывает дверь. *плётка; атрибут БДСМ