ханами

Чонгук знает, зря он к своим вредным привычкам это добавляет, но сделать ничего не может. До безумия хочется ощутить эту горечь во рту, почувствовать, как по легким дым стелится, а не как по крови цветочные щупальца до сердца ползут, не чувствовать, как жасмином заполняет сознание. Запястья больно обжигает и по венам чернилами легкими, для других едва заметными, цветы жасмина опадают — лепесток за лепестком. Чонгук улыбается, когда плакать хочется и на языке ощутить вкус горький — табачный, стальной — кровавый, но никак не жасминовый. Это до безумия больно. Когда предназначенный тебя не любит. Но это не значит ничего, Чонгук лишь кофту с длинными рукавами найдет потеплее. Потому что весна холодная, не дай бог простыть, еще одной болезни он не выдержит, одного сумасшествия ему более чем достаточно. Чонгук улыбается, по-другому не может, потому что он умрет лучше, чем заставит кого-то о себе беспокоиться, он мальчик сильный — сам со своими проблемами справится. Ему везет до безумия, встретить своего соулмейта, наверное. Ведь таких один на миллион. Казалось немного, но если подумать, то в Корее таких как минимум человек семьдесят, а в мире семь тысяч — не меньше. Такая себе статистика. Встретить своего соулмейта все равно классно — всегда знаешь, он тебя поймет без лишних слов. Но и больно безумно, тоже, когда знаешь, что он влюблен в другого и у них это взаимно, лет пять, как минимум, а вы лишь недавно стали сокурсниками. У Чонгука лепестки по запястью расползаются — не взаимно он любит, он знает. Это не смерть ни разу, хотя в романах и пишут — если соулмейт тебя не признает, ты умрешь в агонии. Это не смерть, только вот сердцу никто объяснить не может, что невзаимная любовь к предназначенному — это нормально. Это нормально, что по пальцам лепестки чернильные падают. По языку горечь стелется, а на губах улыбка. Привычки они такие, ни разу ни полезные, но если они жить помогают, так почему бы и нет?