ничего не будет

тебе всегда сложно давались чужие слезы. ты замыкался в себе, дежурно хлопал по спине или плечу, чтобы как-то выразить заинтересованность в чужом горе, но ни разу не чувствовал себя причастным к нему. ты сочувствовал, проводил с людьми время — дать им прийти в себя, — и как можно быстрее сливался, не позволял чужому расстройству пустить в себе корни. ты же крутой парень, тебе не по статусу опускаться до каждой низшей эмоции. это не делает тебя черствым ублюдком. когда ты оказываешься на метеоре со всеми, тебе банально неловко. тебе нервно и некомфортно, как будто кто-то выворачивается перед тобой наизнанку и просит тебя влезть туда же, в чужую кожу. когда ты выходишь из своей комнаты в темноту, и, пока все спят и возлежат в своих воставаннах, а из кухни доносится знакомый сдавленный всхлип, тебе сложно. ты знаешь, кто это. ты не знаешь, стоит ли идти туда, чтобы выслушать очередной пьяный бред о любви и попытки бравировать психотерминами в три часа ночи. роуз пытается выдавить ради тебя одну из своих лучших улыбок из серии «мам, все в порядке» или «у меня просто выдался неудачный день». аргумент неудачного дня на дне сурка не прокатит, потому что это автоматически делает ее день неудачным. роуз смеется. ты такой проницательный, говорит она, я даже не ожидала. и снова давится звуком, похожим на нечто между плачем и истеричным хихиканьем. в твоей голове проносятся тысячи мыслей вроде: от «стоит ли спросить о причине» до «попиздеть ли о том, почему у тирранозавров короткие лапы и как это связано с новой модой на нагрудные карманы». у нее достаточно быстрая реакция, так что она замечает тебя до того, как ты ступаешь за порог кухни, и она сразу жалуется, что не может закрыть глаза. под веками у роуз, стоит их сомкнуть, цветные калейдоскопы, размытые пятна, и, если выражаться менее романтично, то она выблюет большую часть своих внутренностей, если закроет глаза. роуз срочно необходим собеседник. ей недостаточно слышать чей-то смех, доносящийся через стенку, перешептывания вриски и терези или отдаленное хонканье гамзи. ей нужно выговориться, и непременно человеку, обладающему сознанием на уровне ее собственного, так уж она устроена. ты панически думаешь: «пожалуйста, лишь бы без драм». ты забываешь о том, что драмы роуз не похожи на обычные, что они не планируют въедаться в твой мозг маленькими цепкими лапками; роуз просто выскажется и извинится за беспокойство. даже если ей хочется занять все двадцать четыре часа твоего времени. это видно по ее глазам. ты садишься рядом, подмяв под себя плащ и - почти - искреннее улыбаясь уголком рта. мол, начинай. мол, я готов. роуз пытается приподняться, но бутылка полусладкого красного решает иначе и кренится сильно в сторону, заливает светлый костюм. багровое пятно расцветает на ее животе, и роуз теряет остатки самообладания. она плачет. она так скучала по тебе, это ее, вроде как, врожденный инстинкт еще до момента, как вы познакомились лично: ей было тревожно и грустно до момента, пока ты не постучался ей в досталог. роуз тогда сразу почувствовала себя целой. ну, настолько, насколько могла. роуз плачет, и ты сидишь, почти касаясь ее коленями, и ощущаешь острое желание уткнуться в ее грудь лицом, обнять так крепко, насколько хватит твоей хватки, но все, что ты делаешь, — это успокаивающе гладишь ладонью ее предплечье. тебе тоже жутко хочется нахуяриться и разреветься, лечь на полу в позе морской звезды или эмбриона, и чтобы тебя кто-нибудь пожалел так, как ты не можешь пожалеть роуз. потому что роуз взрослая девочка, и если ты дашь слабину и поддашься, уже ничего не будет как прежде.