Цапля

В Сочельник обыкновенно можно было насобирать до трёх рублей без особого труда, завываний и притворства. Цапля, опёршись на свой костыль, плелась мимо рынка. Там работать она не любила, хотя часто оставалась в ночлежке, что была ближе ко входу. Впереди неё, присвистывая, шёл Тиша. Может, сегодня он оставит её в покое. Снег помалу срывался с неба, чистый и новый, укрывая голые деревья и оледеневшие улицы. С самого утра люди сновали туда-сюда счастливые, дети носились друг за другом стаями, разрумяненные от мороза. Об окончании заутренней заливисто и звонко пели колокола. «Наверное, Казанский...» — подумала Цапля. У Казанского Собора она побиралась на первых порах, но потом её отогнали местные. Среди «подопечных» ростовщика Валахова Цапля около года, — а то и больше, так как она не помнила, — была в числе калеченных. Сначала её усаживали на Сенной площади с рахитичным младенцем, которого нужно было постоянно щипать или бить, чтобы он верещал, пока мимо кто проходит. Цапля долго не выдержала, отказалась, говоря, что уйдёт. Тогда ведь у неё обе ноги были целы. Потом угодила под лошадь, кость в левой ноге раздробило, ступать сделалось невыносимо. Спасли свои же, — нищие, — и Цапля перестала возмущаться. Тиша умел страшно косить серыми глазами и время от времени будто бы заходился в припадках. Ему было двенадцать лет отроду, а от него уже несло табаком. Цапля чаще просто молчала, смотря непременно куда-то поверх голов прохожих, не плакала больше, не причитала, почти не говорила. Последнее выводило из себя мальчишку, и он нередко валил её на землю, чтобы ударилась, или отбирал милостыню. Она была вдвое старше, но слабее — терпела. В праздничные дни они останавливались в переулке, в тридцати-сорока шагах от аптеки старого немца. Этот немец однажды давал Цапле микстуру от кашля, которую сначала собирался выбросить. С тех пор Цапля молилась за немца, зная одну только его фамилию. Только и всего: «Господи, смилуйся над Шрёдером». Правда, до аптекаря были вспоминаемы мама и тётка с семейством, о которых Цапля не могла сказать живы ли они доселе. Многое в ней уже не то… Вот и Богу молиться начала. У Цапли был дом, были здоровые, шустрые ноги. Волосы были длинные, сверкали золотом на солнце, и она то укладывала их в элегантные причёски, то носила распущенными, потому что так ей хотелось. Раньше она многое, если не всё, делала по этой причине. О, как же нравилась она себе! Её обожали родители, называли ангелом и нещадно баловали. Отец умер, и Цапля ничего не почувствовала. Она говорила на французском языке свободно, читала немецких философов и рисовала масляными красками, мечтая стать первой в России художницей, а после — поехать в Европу. Её стремления разделил Валериан. Его отвратительное, хитрое лицо в те безмятежные минуты уединения казалось ей прекрасным. Как и слова, которые он повторял при каждой тайной встрече: она талантлива, несравненна, а здесь, в промозглой и отсталой стране, им обоим никогда не добиться признания — необходимо бежать. Цапля верила ему, ибо думала то же. Мама, словно предчувствуя неладное, увезла её прочь из Москвы, и лето они провели в Кунцево. Цапля писала Валериану, попеременно впадала в истерическое состояние и безучастно сидела за столом, когда мама старалась развлечь гостей. Её тошнило от однообразности, от недоумков-крестьян, от немолодого соседа по даче, — раненного в двенадцатом году кавалергарда, — за которого мать её отчаянно сватала, и единственный рассказ которого непременно был о том, как они с сотоварищами отражали третью атаку французов на батарею Раевского. «Из-за таких инвалидов, как вы, здесь ничего не дождёшься!» — однажды сказала раздражённо, поднялась и вышла. Сосед что-то отвечал, но она не слышала. — Благослови Вас Господи, — хрипло произнесла молодая нищенка, силясь сжать в руке монету. Побелевшие пальцы едва слушались. В глиняной потрескавшейся кружке — примерно копеек шестьдесят. Больше половины придётся отдать, а вот на оставшееся можно будет купить себе хлеба, свежего. Тонкие обветренные губы Цапли изогнулись в подобии улыбки. Снежинки оседали на её непокрытой голове, и она почему-то вспомнила первую зиму в Ницце. Там не было снега, одно лишь тепло и слепые дожди, поэтому Цапля не надевала шапки, прогуливаясь с Валерианом вдоль морского берега. Они быстро обзавелись друзьями, потеряли счёт дням, и девушка предвкушала собственный триумф — её картины уже хвалили в салоне Mme Deschamps. На второй год она уже перестала думать о поездке в Париж, денег едва хватало, чтобы оплатить тот угол, что влюблённые снимали неподалёку от площади Массена. Валериан, бывший, по правде сказать, посредственным игроком, загнал их в долги, разругался со всеми и уехал в неизвестном направлении. С его исчезновением Цапле стало совсем тяжело. Она рисовала, торговала картинами в порту, но их никто не покупал, кроме жалевшего её старичка в пенсне. Прежние поклонники и подруги рассеялись, и теперь она не могла бы назвать их имён. В Россию возвращалась с застывшими на языке проклятиями, будто в полузабытьи, не признавая собственной глупости. Своею попутчицей Цаплю сделала одна графиня, возвращавшаяся в Петербург с хилым племянником — той Цапля наврала, что родилась и выросла в столице. Ехать же к матери девушка почти отважилась, но помешал случай: как она после догадывалась, её огрели чем-то в действительности тяжелым. Отняли последние деньги и украшения, в остальном ей повезло. Память вернулась не сразу и не полностью, а когда вернулась, Цапля уже христарадничала и прыгала на одной ноге. — Вот ты всё про боженьку, а ведь нет его! — захихикал Тихон. — Есть, есть… — спешно ответила Цапля и подула на свои руки. Изо рта вырвался пар, теплее не стало. — Чем докажешь? — мальчик заглянул ей в лицо, и Цапля прикрыла глаза. — Тут не доказывать надобно… Верить надо… — она обхватила себя за плечи. Тиша сплюнул и замахнулся на её. Просто так. — Я не понимаю, — протянул он с насмешкой. — Вот если бы тебя дотемна твой боженька забрал, чтоб ты запропастилась! Чтоб ни в округе, ни в ночлежке, ни у гошпиталя я тебя не отрыл! Вот тогда б поверил. Цапля устало вздохнула. Она не злилась на этого ребёнка, совсем не злилась ни на кого. Разве лишь на себя саму. Не роптала и, благодаря Господа за каждый прожитый день, просила здоровья матушке. Но вот чудес просить и не думала — таким грешным, как она, чудеса не посылаются. — Не будет такого, — ответила она. — Потому, что нету его! — Да есть… — Так пропади, докажи! — развеселившийся Тихон вдруг вскочил и поднял с земли её костыль, прежде чем она успела что-то сообразить. — Это я покамест спрячу, а то, поди, обманешь. Цапля проследила за отдаляющимся силуэтом мальчишки и печально рассмеялась. Он должен вернуться, иначе она примёрзнет к земле. Раньше она не верила в то, чего нельзя было увидеть, издевалась над набожной няней, нынче — жила на два мира. В иные ночи, ютясь на полу в ночлежке или согреваясь у костра, она чувствовала умиротворение, ей грезилось, что где-то, с какими-то людьми, которых она не знает и не узнает никогда, происходят прекрасные события. И душа её, ожившая слишком поздно, радовалась. Дрожа от порывов холодного ветра, с огромным усилием Цапля вытащила из-под колен подранный шерстяной платок, на котором сидела, и повязала его вокруг головы. Колокола звали к Всенощной, люди с готовностью отзывались. Шли в одиночестве, парами, семьями и с детьми. Цапля отползла в каменной стене дома, чтобы не быть случайно задетой — бархатные сумерки спускались на город. Мимо неё проходил один из валаховских «работников». Она крикнула ему громко, как могла: — Со святым вечером! Мужик, бросив на неё недовольный взгляд, приблизился, выхватил из ослабших рук кружку и пустился наутёк. Как будто она догнала бы! Цапля проводила его глазами и через мгновение ощутила, как по щекам, обжигая кожу, бегут слёзы. Они были горячими, а воздух — ледяным. В кружке за несколько мгновений до этого было два рубля. Повсюду зажигались фонари, свет лился из окон. Нищенка посмотрела вверх — на иссиня-чёрном небе ангелы тоже зажигали россыпь серебристых огней. Цапле вдруг показалось, что она совершенно здорова, что ей очень тепло, а ног, как и всего тела и нет вовсе. Ей становилось легко и вместе с тем захотелось спать. Она прислонилась к стене, запрокинула голову и принялась шептать рождественский тропарь. Слова путались, исчезали, и Цапля задремала. Это был странный сон: она видела покойного батюшку, который гневался, ходил по комнате из угла в угол и не замечал её. Она пыталась привлечь внимание родителя, он же словно сквозь неё смотрел и всё бранился. Наконец, девушка обняла отца, он отдёрнул её и проговорил не своим голосом: «Елена Алексеевна, Вы ли это?». С ужасом Цапля распахнула глаза. Она лежала на снегу, чьи-то руки придерживали ей голову. Она часто заморгала и уставилась на склонившегося над ней человека. — Елена Алексеевна?.. — не унимался тот. — Вы меня слышите? Нелли, скажите что-нибудь! Она была такой смешной! Всех просила называть себя исключительно Нелли. Но Цапля могла поклясться, что Нелли — не она. Уже нет. А этот человек был прежним, был всё таким же добрым и настоящим, совсем не обижался на неё, и она завороженно смотрела на него. — Я была так не права! Простите, простите меня! — судорожно выдохнув, всхлипнула она. — Во всём неправа!.. — и разрыдалась. — Вас не было пять лет, мы чего только не надумали, искали! — восторженно говорил он, обняв её, как родную. — Я привезу Вас в Москву, даю слово! Сейчас поедемте к нам, хорошо? Как же это Вас так?.. «Зачем он искал меня? — подумала девушка. — И как же его звать-то? Кавалергардский полк генерала Левенвольда… Отечественная война… Сергей Петрович» Елена молчала и широко улыбалась. — Серж, что ты там возишься? — поблизости раздался низкий женский голос. Попрошайка Тихон так и не нашёл Цаплю на следующее утро.