Погружение

Море штормило. Свинцовые черные тучи нависли над деревянной лачужкой, будто стремясь раздавить ее, смешать с мокрым песком. Девочка знала, что должна будет в нее вернуться, спрятаться в этом холодном помещении из прогнивших досок, закутаться в старенькое одеяльце и дрожать. Закрыть глаза и сидеть в абсолютной темноте, в то время как всемогущий ветер будет властвовать над землей и над морем. Она знала и ужасно не хотела делать этого. У нее было только одно желание — остаться на пляже, смотреть на беснующиеся волны, получать хлесткие удары (поцелуи) от дождя, петь песни под раскаты грома и ждать. Ждать, когда, наконец, ветер подхватит ее легкое тельце и унесет туда, где больше никогда не будет никаких жутких развалин, осуждающих и надменных темных глаз, мерзких тощих крыс в углах и успевшей за недолгую жизнь жутко надоесть ей рыбы. — Долорес, ты меня слышишь?! А ну немедленно возвращайся в дом! Ждешь, что морские черти унесут тебя? Смуглая женщина в негодовании посмотрела на свою легкомысленную внучку. И чего только это дитя с таким восторгом смотрит на волны? Вода она и есть вода! Насмотрится еще и на штормящее море, и на спокойное. — Куда же они меня унесут, бабушка? — с наивным любопытством спросила малышка. Рамона возвела руки к темным небесам. «Несносный ребенок!» Девочка неровной походкой направилась к бабушке. Тонкая, худая, с бледной, быстро обгорающей кожей, светлыми волосами и ярко голубыми глазами она совсем не походила на местных детей. Мать ее — покойница, спуталась с каким-то чужаком и вот получайте! Иное существо, всеми презираемое. А куда же денешься? Хоть и не похожа, а все же родная кровь! Долорес, наконец, достигла лачуги и с печальным вздохом посмотрела в глаза бабушке. — Иди в дом, я сказала! Да что это за непослушная девчонка?! И Рамона притворно нахмурила брови. Девочка покорилась. В помещении медленно разгорался огонь, и Долорес настороженно, с опаской поглядывала на него из своего уголка. — Вот ведь! Шторма не страшится, а огонька напугалась! — ворчала себе под нос женщина. Девочка чихнула и тоскливо посмотрела в щель между двумя досками, в которую было видно пляж. — И все же, бабушка, может, пойдем к ним, а вдруг они нас унесут туда, где нам будет лучше? — робко проговорила Долорес и снова громко чихнула. — Настоялась возле моря, а теперь чихает! Укройся, я говорю! Выдумала, — женщина сама накрыла внучку, — да знаешь ли ты, дитя, что живым в море не место? Девочка недоверчиво уставилась на Рамону, сощурив глаза, и вдруг рассмеялась тонким, пронзительным русалочьим смехом. — Но ведь и моряки, и рыбаки в море ходят. Все они живые, бабуля! У Долорес перед глазами сразу встали обгоревшие, бородатые лица с затуманенными от алкоголя глазами. Живые, еще как живые! Женщина несильно шлепнула внучку по носу. — Меня слушай, дурочка! Погибшим в море не дано упокоиться, а потому живому человеку в его водах делать и нечего. Девочка притихла, прокручивая в голове странные слова бабушки, а затем, будто желая порадовать ее, ответила: — Я поняла, бабуля, я в море не пойду! Я по небу улечу. Долорес широко улыбнулась и посмотрела через трещину своими светлыми глазами на темнеющий вдали небосвод. — Улетит она как же! Птица нашлась! Рамона озабоченно проследила за взглядом внучки. Эту бы трещину заделать нужно, а то вон как дует. И девчонка уже заболевает! Но Долорес не волновалась о холоде. Девочка верила в свою мечту, она жила в вечном предвкушении счастья, и это придавало ей сил. «В один прекрасный день стану свободной!»

***

Пятнадцатилетняя Долорес печально посмотрела на ночное небо. Опоздала! Как теперь по темноте одной к дому идти? Мало ей местных, которые, несмотря на то, что девушка родилась и выросла рядом с ними, все ещё смотрели на нее, как на существо инородное, так ведь ещё совсем недавно с моря пришел незнакомый корабль! Чужаков островитяне не любили, а потому и ходила в народе леденящая душу молва о приплывших. Долорес тихонько кралась между домами (они выглядели странно пустыми), мягко ступая на землю. Вон там таверна, пляж, а потом еще совсем немного пройти и их с бабушкой дом. До слуха девушки доходили пьяные крики и звон посуды, доносящиеся со стороны питейного заведения, покосившаяся табличка которого мрачно скрипела недалеко от нее. В темноте ей вдруг померищилось огромное чудище, которое вполне могло оказаться кракеном, о котором так часто пела ей бабушка, если бы не было пиратским кораблем. Мачта его уходила куда-то ввысь и терялась в бесконечном звёздном небе. Видно, гости в скором времени собирались уплывать и шумно праздновали это в таверне. «Наверно, даже я могла бы сейчас проникнуть на корабль. Тихонько, как мышка» По телу девушки прошла мелкая дрожь, ноги сами собой понесли ее ближе к кораблю. Она могла войти! Мысль об этом поразила ее в самое сердце, отравила сознание. Долорес уже целых пятнадцать лет, и она точно знает: по какой-то причине ветер не может унести ее, даже если разбежаться и высоко подпрыгнуть, даже, если заплакать и умолять, попутно убегая от местных мальчишек, с возрастом так и не простивших ей светлых волос. А ведь можно было бы разорвать этот круг, покинуть ненавистный остров, который никогда бы не смог стать ей домом. Почему нет? Если улететь нельзя, так уплыть точно можно! А там, где-то за тонкой линией горизонта, быть может, живут люди с лучистыми голубыми глазами и светлыми волосами, живут такие, как она. А, может, и вовсе не такие? А, может, там у всех волосы цвета моря, кожа цвета песка, а глаза такие же бессмысленные как у рыб? Долорес содрогнулась от таких фантазий и помотала головой, в попытке отогнать все сомнения. Даже такое лучше, чем среди вечных упрёков, на островке, где негде спрятаться. Нужно решиться, быть может, это шанс на то самое счастье, которое она так ждала. Долорес сделала первый робкий шажок на палубу корабля, приветствующую ее своей живой ночной темнотой. «Бабушка» — тихо кольнуло сердце, но никакая сила уже не могла остановить ее. Ни совесть, ни сострадание, ни песок, поднятый ветром за ее спиной. Все вдруг померкло. Ей уже мерещился впереди новый лучший мир, где ей не нужно будет расплачиваться за чужие ошибки, где она будет своей, где вечно можно будет громко смеяться, никого не боясь, пытаться поймать руками ветер. В таверне послышались выстрелы.

***

Долорес тихонько спустилась в трюм и спряталась между двумя винными бочками. Сердце колотилось, как бешеное, колени дрожали. Она закрывала глаза и не могла сдержать расползающуюся по лицу улыбку, напряженно вглядываясь в темноту, просила: «Пусть только все получится!». Долорес никогда не была так напугана и счастлива одновременно.

***

Очень хотелось есть. Из-за морской качки и голода ей никак не удавалось толком подняться. Приходилось ползти и, прислушиваясь к мужским голосам наверху, осматривать бочку за бочкой. Все они были винными, она исцарапала каждую из них. Долорес, верно, так и умерла бы в темном брюхе корабля, лежа на прогнивших досках, если бы не тот человек. Он появился неожиданно, так, что расфокусированный взгляд Долорес не заметили его. Он стремительно настиг свою обессилевшую жертву, схватив ту за тонкие ноги. Девушка вскрикнула только спустя пару секунд, не сразу осознав, что происходит. Соленый морской воздух ударил ей в ноздри, боль от жесткого соприкосновения с палубой пульсировала в голове. На улице было темно (или в глазах потемнело?), а она ведь уже чуть не забыла, как сладок свежий ночной воздух. Вокруг шумели мужские голоса. Все грубые, все с хрипотцой, так что Долорес не могла сначала понять: говорит один человек или несколько. Она приподняла туловище на дрожащих руках и осмотрелась. Мужчин было много, и каждый из них будто вышел из бабушкиных предупреждений. У них были мрачные, бессмысленные глаза, сильные обгоревшие руки и отвратительные ухмылки с прогнившими черными зубами. Они жадно осматривали ее худое тело, в лунном свете походившее на видение. Долорес робко заправила за уши мешавшие ей волосы и попыталась подняться. Не вышло. Стоящий ближе всех пират грубо пихнул ее в грудь. Уставший разум девушки вдруг с ослепительной ясностью осознал, что это конец. И она закричала. Сначала крик получился хриплым от продолжительного молчания, а потом разросся и превратился в мощный женский визг. Долорес кричала, принимая удары по голове и чувствуя грубые пальцы на тонкой коже. Долорес кричала так, что едва не оглушила саму себя, а ее мучители все не останавливались. А потом кошмар вдруг прекратился, исчезли мерзкие прикосновения, стихло улюлюканье, и она смогла, наконец, поднять многострадальную голову. По щеке покатилась слеза, смешиваясь с тонкой струйкой крови. Пираты, как крысы, разбежались, освобождая дорогу одному единственному человеку. «Капитан» — слышались шепотки со всех сторон. Это был высокий человек ничем не лучше других членов команды, но Долорес смотрела на него глазами, полными надежды. Ведь он остановил тех мужчин, прекратил ее страдания! Глаза у капитана были темными, как у людей, что закидывали ее в детстве камнями (когда она подросла, научилась быстро убегать от них), но в них девушка вдруг увидела доброту и теплоту. Причиной ли тому сумасшедшая надежда утопающего или же помутнение рассудка из-за голодания и побоев, но Долорес казалось, что капитан — самый лучший человек на свете и он ее отпустит, конечно, отпустит, ну, зачем она ему? — Оставьте ее, — пробасил капитан. И сердце Долорес трепетно забилось. Среди пиратов послышался недовольный гул. — Выбросьте за борт, одной на всех все равно не хватит, — добавил он пренебрежительно. Взрыв восторженных мужских голосов оглушил девушку. — Вот это наш капитан! «Выбросьте» — А я - то думал: он девчонку себе заберет! «За борт» — Нет, наш капитан не гнушается все разделить с нами поровну! А если на всех не хватает?! Выбросим! Выбросим! Долорес почувствовала, как ее сердце пропустило пару ударов. — Выбросим! — восторженно орали пираты, таща ее кто за ноги, кто за руки. Она вся обмякла, будто и забыла, что нужно сопротивляться. Внутри все похолодело и только в висках больно стучало: «Выбросим! Выбросим!» — Стойте! — властно прогремел капитан. И дикое шествие ему подчинилось. Девушка впрочем, и не поняла, что они остановились, зато почувствовала облегчение от того, что затихли голоса. Слепая и сумасшедшая надежда своими стальными пальцами сжала юное сердце. Надежда. — Свяжите ноги, а то ещё всплывёт. Жесткие веревки коснулись ее кожи. Ее ноги. Ее легкие ноги, столько раз спасавшие ее. Долорес, наконец, очнулась, собрала последние силы, забилась в безжалостных мужских руках. Удар. И она, скуля от боли, понимает, что ноги связаны. Уже навечно. Холодные темные воды бьются о корму корабля. Ветер ревёт, ветер завывает. Долорес, наконец, летит. В бездну. — Унеси меня! Унеси! Она отчаянно машет руками, хватается за прозрачные воздушные ладони. Ветер треплет солнечные волосы, проводит холодными пальцами по гудящим ногам, смахивает с лица кровавую струйку. Не поднять. Тяжелая. «Знаешь ли ты, дитя, что живым в море не место?» Оглушительный всплеск. Остатки кислорода, частички ветра выбивает из нее толща воды, и они возвращаются на поверхность десятками маленьких пузырьков. Такая тяжелая. Ей уже не всплыть. Морская бездна тянет ее в свои объятия, на глубину, прикасается влажными, склизкими пальцами. Долорес падает все ниже и ниже. Она закрывает воспалённые от соленой воды глаза, расслабляет уставшие ноги, но не уходит в забытье. Нет. Живым в море не место.

***

Когда-то ее волосы хранили в себе солнечный свет, но, сколько уже она его не видела? Локоны побелели. Когда-то ее глаза были отражением бесконечного неба — теперь они помутнели. Когда-то у нее были ловкие, стройные ноги — теперь позади извивается тяжелый, хоть и прозрачный рыбий хвост. Как давно она здесь? Парит на водных потоках, тянет дрожащие руки вверх и все выглядывает что-то на поверхности. Но до мира за пределами воды не дотянуться. Сколько раз уже она раскрывала свой рот с почерневшими губами, обнажая клыки, и заходилась в беззвучном для нее крике? На «песнь» всегда кто-то приходил. Бесчисленный ряд мужских лиц являлся перед ней. И каждого она хватала своими тонкими руками с перепонками за затылок. И впивалась в каждые обветренные губы. И тянула, и вытягивала бесполезный для нее кислород. Весь что был. Было всегда мало. А ведь русалке так хотелось вновь дышать.