Замки из песка

Бессмысленно меряться, кто же из нас сильней. Конечно же, ты, и, конечно, ты это знал. Другой человек прорастает в тебе, как растет дерево – медленно, никуда не торопится, цепляется за тебя корнями, царапает ветками, жадно выпивает тебя досуха. Другой человек проявляется в тебе, как фото на пленке. Вдруг оживает в случайных жестах, в не-твоих фразах, улыбках, в болезненно знакомой и одновременно отвратительно чужой спине в толпе на перекрестке в Сибуе. Возвращается к тебе в каждой немытой чашке в железной раковине, в одинокой банке пива в пустом нутре холодильника, в новой пластиковой зубной щетке из супермаркета. Он смеется тебе из каждого зеркала, из каждого недосмотренного ночью сна. *** На дворе 2003 год. Зима. Январь непривычно холодный, промозглый и мокрый. Северный ветер с ошметками мокрого снега нагло забирается холодными пальцами под тонкую куртку и толстый шерстяной свитер, как пьяный наглый любовник в дурацком душном караоке в три часа ночи, на красном кожаном диване. Нино ежится, злится, натягивает горло свитера выше, чтобы закрыть подбородок, и сладко зевает – спал он сегодня от силы часа три. Спал мало, а работать надо будет много. Через три часа визажист в пятнадцатый раз проверит макияж – а потом его вытолкнут на сцену, как щенка в воду, и надо будет мило улыбаться, кивать, изображать из себя звезду японского кино, петь хвалебные серенады Нинагава-сану, быть хорошим мальчиком, хорошим актером, хорошим айдолом, хорошим партнером по съемкам. Просто быть – ближайшие двенадцать часов, пока не отвезут обратно домой на такси, пока нельзя будет стянуть с себя дорогие пафосные шмотки, которые стилисты выбирают по три часа, пока не разрешишь сам себе уткнуться лицом в подушку и немного повыть – так, чтобы никто не слышал. Нино 20 лет, он восходящая звезда японского шоу-бизнеса, главный актер в фильме «Синий свет», который выходит через два месяца, талантливый музыкант, хороший сын, и черт знает, кто еще. Нино 20 лет, и каждое утро, наливая кофе в кружку из блестящего чайника, в каждом гребаном отражении он видит лицо человека, без которого больше не может жить. *** Любая потеря – это фокус. Как будто кто-то там, наверху, настраивает тебя, как старый, но любимый фотоаппарат. Сначала все расплывается, путается, мешается в цветные пятна, а потом раз – и взгляд выхватывает четкую зеленую липкую весеннюю листву, горький запах крепких сигарет, теплые пальцы с обгрызенными ногтями и мелкими царапинами, густой тихий голос с коньячными интонациями, который рассказывает что-то тебе, пока ты стоишь у плиты, варишь глинтвейн, обжигая пальцы паром, не вслушиваешься, но слушаешь, просто впитываешь в себя интонации и тембр, будто пропитываешься этим голосом с ног до головы. Вспоминаешь все то яркое, сильное, сумасшедшее, что было, а темные расплывчатые пятна становятся болезненным контрастом, который делает воспоминания еще сладостнее. *** Девятьсот двенадцать с половиной. Они были вместе девятьсот двенадцать с половиной дней. Когда Нино думает «были вместе», он, конечно, имеет в виду по-настоящему были – целовались по всем углам, засыпали вместе, ездили на выходные в другие города, курили одну сигарету на двоих, вели себя, как влюбленные подростки – да и были влюбленными подростками, опьяненными открывшимися им перспективами. До этого были три года близкого, неловкого, смешного и сладкого, как дешевая карамель, общения. Были ночные прогулки, были «приезжай в Киото, я соскучился», и ночевки на одной узкой жесткой кровати, были объятия после выступления, когда можно было уткнуться носом в жесткие от лака волосы и несколько секунд стоять так, чувствуя, как заходится в бешеном ритме сердце. От «привет, меня зовут Оно Сатоши» до «я думаю, нам стоит перестать» - три года и девятьсот двенадцать с половиной дней. Конечно, по большому счету ничего не изменилось – куда сбежать друг от друга, когда несколько раз в неделю встречаетесь на общих съемках, когда приходится улыбаться и хлопать друг друга по плечу, когда фанаты все еще хотят увидеть Омию СК – а Нино хочется удавиться. Еще несколько таких выступлений – и его вырвет прямо на сцене. Но фанатам об этом знать необязательно. Оно, впрочем, тоже. *** Всегда казалось, что он сильный. Что если уж кто-то из способен справиться со всеми трудностями – кто, кроме него. Много чего казалось – а потом полетело ко всем чертям. Вдруг стало ясно, что там, где Оно просто продолжает жить дальше – Нино сходит с ума, держится из последних сил, играет свою гребаную роль каждый гребаный день, меняет маски, язвит на камеру, пока не накрыло, как цунами, этой удушающей волной ненависти к себе, болезненной нежности к нему. Сколько можно это терпеть – холод, зима, 2003 год, вторые сутки без сна, четвертый месяц в затхлом одиночестве. Два случайных секса по пьяни, пять звонков в половине четвертого утра, три ночи в обнимку с унитазом после бесчисленных рюмок текилы. Нино ведет себя, как влюбленная девчонка, как идиот, как псих. Говорит «мне ничего не нужно», говорит «ненавижу его», говорит «это я его бросил», говорит «все к лучшему». А потом ничего не говорит – когда Оно вытаскивает его за шкирку из первого же за ночь бара, не дав даже допить бокал пива. - Нахуй, - говорит Оно жалобно, - иди ты нахуй, почему я вообще должен это делать, господи, как же ты меня бесишь. А Нино ничего не говорит. Нино молчит. *** Они приезжают домой в такси, Нино два раза роняет ключи, долго не может открыть дверь. В прихожей пахнет сигаретами и освежителем воздуха. Щелкает выключателем – лампочка перегорела, и в плотной темноте отчетливо слышно дыхание Оно за его спиной. - Уходи уже. Спасибо, что привез. - Подожду хоть, пока ты спать пойдешь. - Не принимай меня за ребенка, иди уже. - Пойду, когда захочу. Не спорь. С Оно действительно невозможно спорить, Нино помнит это настолько хорошо, что молча пожимает плечами, стаскивает куртку, через голову стягивает свитер – сразу становится холодно, кожа в мурашках, глаза болят от линз, которые не снял после работы. - Уйдешь наконец? - Иди в душ. Ты замерзнешь. Когда Нино выходит из душа, с мокрыми волосами, в дурацкой желтой футболке с синими смурфиками, он несколько секунд стоит, прислушиваясь. Оно хозяйничает на кухне, звенит кружками, ложками, на плите недовольно пыхтит чайник, размеренно постукивают часы в прихожей. Нино стоит и боится пошевелиться, как будто стоит двинуться – и хрупкая иллюзия нормальности разобьется, как стеклянный шар с искусственным снегом. Глубоко вздыхает и делает шаг – медленно и неловко, будто заново учится ходить. А потом еще один. И еще.