Вещи, которые делают нас

Есть вещи, которые нас убивают. Есть вещи, которые делают нас сильнее. Не всегда они взаимосвязаны. Нино думает об этом, когда лежит на диване, кутается в тонкий пушистый плед, пытаясь одновременно спрятать под небольшим квадратом ткани и ступни, и плечи. Смотрит в окно, за которым медленно, неторопливо, но уже неизбежно заканчивается август и приближается сезон тайфунов. Очень скоро дожди начнут поливать жителей города. Нино смотрит и думает, думает и смотрит. Он не считает себя несчастным или, не дай бог, отчаявшимся. Однако именно отчаяние отравляет сейчас его кровь, как самый быстродействующий яд. Нет лучшего орудия убийства, чем люди: их недолговечные тела из плоти и крови способны порой на то, на что не способно ни одно оружие, порождённое злым гением человеческого разума. Иногда достаточно одного слова. Иногда требуется ещё и взгляд. Нино хватило за эти годы и слов, и взглядов, каждый из которых оставил в его теле трещину. Ему кажется, что весь он теперь стал похож на фарфоровую куклу, которую ребёнок, до сих пор относившийся к игрушке бережно, бросил на пол. По всему телу бегут мелкие трещины, и недалёк тот миг, когда хрупкая кукла развалится на куски. Нино никогда не считал дни, но чётко помнит, что с их последней встречи с Оно прошло чуть больше двух недель. С начала скандала — почти месяц. Раньше это казалось невероятно важным — жизненно важным, — но сейчас ему почти наплевать. Что там решит Агентство — чёрт с ним. Нино сейчас не хочет ничего. Сатоши приезжает ближе к вечеру, ключи он, конечно, в очередной раз забыл в своей квартире, а потому Нино почти пять минут рассуждает, стоит ли вообще открывать ему дверь? Нино не хочет никого видеть, но Сатоши — это не «никто». Это куда больше, чем «никто». Несколько секунд они просто смотрят друг на друга. В голове у Нино путаются тысячи слов, жужжат, будто рассерженные мухи, и он не знает, что должен сейчас сказать, не знает, как правильно подобрать слова. Возможно, Сатоши тоже этого не знает, потому что молчит, а потом делает шаг вперёд и касается ладонями плеч Нино, резко притягивая его к себе. Обнимая. Защищая? — Ты дурак? — спрашивает он наконец. — Когда ты появишься на работе? Ещё и телефон отключил… Совсем сдурел? Я же беспокоюсь. Все беспокоятся. — Разве вам не сказали? — Нино приподнимает брови, отстраняется немного и смотрит в упор, чтобы на мгновение утонуть в серьёзных глазах Сатоши. — Мне велели держаться подальше от телестудий, пока наверху не решат, как разгребать всё это дерьмо. И да, я буду виноват, если наш концертный тур пройдёт неудачно. Видишь, я тащу «Араши» вниз. Он говорит неуверенно и с кривой ухмылкой, щурит глаза, нервно смеётся, а сам ждёт от Сатоши чего-то — какой-то реакции, какого-то действия — и, дождавшись наконец-то, облегчённо выдыхает. Сатоши — всегда спокойный, невозмутимый и рассудительный — бледнеет почти на глазах и с размаху бьёт Нино по щеке. Всего один раз, но этого абсолютно достаточно. Нино даже не чувствует боли. Только резкий жар, тёплой, тугой волной разливающийся по телу. Возвращающий к жизни. — Что? — резко спрашивает он. — Думаешь, я не прав? Думаешь, шучу? Так позвони менеджеру, спроси у него, какого чёрта Ниномию Казунари таскали на встречи с руководством. И тебе всё внятно и чётко объяснят. Нино отворачивается и кривит губы, пытаясь то ли улыбнуться, то ли заплакать. Всё кажется ему невыносимо глупым и по-детски смешным. Было бы из-за чего терять самых близких ему людей. Из-за глупой красивой куклы, из-за той, кому собственная репутация дороже всего остального. Любых чувств. Да и были ли там эти чувства? «Нозоми, — думает он, — Нозоми, ну какого чёрта? Всё же было так хорошо. Всё же казалось таким правильным». Он вздрагивает, когда Сатоши обнимает со спины: его ладони горячие, и Нино кажется, что если задрать футболку, то на бледной коже точно будут следы от ожогов. — Ты идиот, — серьёзно говорит Сатоши, в тишине комнаты его дыхание кажется шумным, — ну какой же ты идиот! Иногда я думаю, что ты вырос, все мы думаем, а потом ты выкидываешь очередной финт, и всё начинается сначала. Господи, Нино… Он говорит что-то ещё, уговаривает, успокаивает, обещает, но Нино его уже не слышит. Он лишь угадывает интонации, а в голове у него шумит, и хочется плакать, будто он — маленький ребёнок, которого ударили, а мамы, чтобы утешить, рядом не оказалось. Нино вспоминает, как они с Сатоши впервые оказались в одной постели, смешные и юные. Сколько им тогда было? Восемнадцать? Двадцать? Почти дети, целующиеся взахлёб в коридоре студии, смущённые и радостные. Дети, стягивающие друг с друга одежду не столько для того, чтобы любоваться, сколько ради возможности не касаться друг друга через ткань, а наконец-то прижиматься кожей к коже. Дети, впервые в жизни пытающиеся изучить и понять чужое тело, играющие во взрослых, с восторгом отдающиеся удовольствию. Нино помнит, что у Сатоши тогда были очень горячие руки, вот как сейчас, и тело Нино послушно подчинялось этим рукам. Помнит терпкий запах тел, тягучую, сладкую боль и собственный голос, так похожий на чужой: «Са-то-ши… Медленнее…» Тогда и много позже — каждый раз, каждый чёртов раз за все эти годы — Нино позволял себе растворяться в Оно. Потом можно было нервничать, снова начинать курить, искать себе очередных девушек, бросать их через два месяца, переживать, начинать всё сначала… Вся эта суматоха была исключительно ради того, чтобы рано или поздно вновь оказаться рядом с Сатоши обнажённым, возбуждённым… И влюблённым. Отношения с Нозоми оказались для Нино неожиданно серьёзными. И сейчас, цепляясь пальцами за запястье Оно, Нино не понимал, почему эти несколько недель он чувствовал себя отчаявшимся? Потому ли, что потерял возможную любовь? Или потому, что ещё больше боялся потерять Сатоши? — Иди ко мне, — шёпотом просит Сатоши, и несколько секунд Нино растерянно молчит, не понимая, чего от него хотят. Он ведь и так здесь, он и так рядом, чего же ещё? Но Сатоши, видимо, этого мало: он забирается ладонями под футболку, гладит кончиками пальцев живот и ласково, жарко дышит куда-то в шею. Нино думает, что надо, наверное, отстраниться, нельзя это позволять, господи, ну сколько можно, сколько… Но он молчит. Молчит, облизывает губы, вздрагивает, будто испуганный зверёк, отзываясь на каждое лёгкое прикосновение, довольно жмурится и резко выдыхает, когда Сатоши мягко поглаживает сосок подушечками пальцев. Почему-то именно от таких почти невинных ласк ему всегда срывало крышу больше всего, от одних этих прикосновений возбуждение накатывало удушающей волной, вот и сейчас: стоит только позволить себе расслабиться, как туман в голове путает мысли. Нино, оборачиваясь к Сатоши, утыкается лбом в его плечо, закрывает глаза, не желая сейчас ничего видеть — только чувствовать. Чувствовать запах Сатоши: смесь горьковатых духов, запаха тела и кожи и всегда немного запаха рыбы. Это даже смешно: он постоянно пахнет морем, будто бы он сам — какая-то странная рыба и, на мгновение почувствовав себя извращенцем, Нино нервно смеётся. Чувствовать тепло его рук: ладони скользят по спине, больше успокаивая, чем возбуждая, но Сатоши уже готов, его член упирается Нино в бедро, и одного этого ощущения достаточно для того, чтобы потянуться руками к ремню своих джинсов. Хочется что-то сказать, но говорить не получается. Получается только, подняв голову, целовать жарко и больно, прикусывая губу до крови и ощущая на языке солоноватый вкус. Когда Сатоши стягивает с Нино джинсы, с усилием гладит ладонями бёдра и нетерпеливо подталкивает к дивану, Нино практически падает на плед, думая о том, что он — идиот. Это же ужасно глупо: мечтать только о том, как он будет принадлежать Сатоши. Но в следующие секунды и эта мысль исчезает из головы. Есть вещи, которые нас убивают. Есть вещи, которые делают нас сильнее. А есть вещи, которые просто делают нас. Нино думает об этом, когда прижимается вспотевшей спиной к подушкам на диване, позволяя рукам Сатоши в тысячный раз исследовать его тело. Когда тихо всхлипывает, когда кусает его ключицу, боится сделать больно, но не может не касаться. Когда кровь стучит в висках барабанным боем, выбивает ритм, и от этого ритма поднимается по всему телу удушающая волна удовольствия, у Нино перехватывает дыхание. Всё, что он может сейчас, — это цепляться за Сатоши, вжиматься в его тело, сливаться с ним. Нино чувствует себя девчонкой, впервые в жизни отдающейся любимому мужчине, чувствует себя глупым, неловким, настоящим, полностью открытым для одного единственного человека. Чувствует себя живым.