Смешное в жизни Сакурая Шо

Это уже ни для кого не является тайной. Ну, или так думает Шо. Съёмочная группа выглядит так, будто каждый из этих хороших людей прекрасно осведомлён о том, что Сакурай-сан спит с Айбой-саном. Возможно, по вечерам за рюмочкой чего-нибудь алкогольного или чашечкой свежезаваренного зелёного чая эти люди обсуждают, что двое участников известной группы продолжают одну из традиций самураев. Или просто трахаются, как кролики. Айба над этим смеётся. Говорит: у Шо слишком богатая фантазия. Всем наплевать, кто с кем спит. Но Шо всё равно об этом думает. Он вовсе не боится, что кто-нибудь об этом узнает, не боится даже, что об этом узнают родители. Однако мысль о том, что его интимная жизнь может послужить предметом обсуждения, несколько смущает. Хотя, пожалуй, к этому стоило бы привыкнуть за столько лет в роли айдола. Впрочем, нельзя отрицать, что все эти люди думают или говорят абсолютную правду. Сакурай-сан действительно спит с Айбой-саном. Обычно у них даже есть чётко обговорённое расписание. У Шо очень много работы, часто он просто не успевает поспать, и в такие дни мысли о сексе даже неприятны. Со своей привычкой к планам он разработал график встреч, которому старается неукоснительно следовать. Айба посмеивается над этим, но не спорит. Кажется, ему всё равно, когда любить Шо. Иногда накатывает внезапно. Вот как сегодня. На улице жарко. Шо ладонью стирает с затылка пот, думая о том, что неплохо было бы подстричься. Чёлка уже падает на глаза, её приходится убирать рукой, и зачастую это ужасно раздражает. Особенно сейчас, когда за всей группой непрестанно следуют тёмные зрачки видеокамер, записывающих каждое движение, слово или улыбку. Хочется выглядеть недовольным — каким он себя и ощущает, — но пока камеры смотрят на тебя, надо держать лицо. Это было первым правилом, которое Шо выучил в Агентстве. — Я совсем ничего не помню, — смеётся он, пока ассистенты объясняют, как правильно вести машину. — Чёрт, у меня отнимут права после этой съёмки! Смеётся, а сам думает, что было бы круто заняться с Айбой любовью в этой машине. К вечеру все совершенно выматываются. Особенная усталость накатывает, когда понимаешь, что завтра их ждёт ещё один такой же день. Шо не любит монотонности, он обожает свою работу за её постоянное разнообразие и просто хочет, чтобы эти съёмки поскорее завершились. Может быть, завтра их отпустят пораньше. Пока все прощаются и торопливо расходятся, Шо стоит и смотрит на людей. Будто ждёт чего-то. Чего — не знает сам. Ему нравится так стоять. К вечеру дневная духота немного спала, и ночное тепло окутывает плечи, будто лёгкое покрывало. — Тебе идёт эта футболка, — говорит Масаки за плечом у Шо. — Тебе вообще идёт синий, ты знаешь? Гармонирует с цветом твоих волос. — Я куплю себе синие боксёры, — обещает Шо и оборачивается, — чтобы ты мог их с меня снимать. Масаки хорош всегда, но сейчас он хорош особенно. Короткая стрижка делает его тонким, тянущимся вверх всем своим естеством. Шо, перечитавшему в своей жизни огромное количество книг, хочется сравнить его сейчас с готическим стилем в архитектуре, но он отдаёт себе отчёт, что подобное сравнение будет более чем абсурдным. Поэтому он молчит. В сущности, Масаки не сравним ни с чем и ни с кем. — У меня есть предложение, — говорит Шо и улыбается, когда Айба приподнимает брови, — очень хорошее предложение. Тебе понравится. — Надеюсь, не руки и сердца? — на всякий случай уточняет Айба, но Шо видит понимание в его глазах, а потому просто пожимает плечами и, отвернувшись, выходит из здания, сворачивает за угол. Он не слышит, но чувствует, что Айба идёт следом, и совершенно уверен, что он сейчас бесшумно смеётся, глядя на машину. Айба вообще очень много смеётся. Шо не оборачивается, пока ищет по карманам ключи от машины. Ему сунули их перед съёмками, а потом забыли забрать обратно, а Шо забыл отдать, и, видимо, оно и к лучшему. Пригодились. — Ты уверен, что мы не сломаем себе шеи? Здесь только два небольших сиденья, — лукаво уточняет Айба, но Шо краем глаза видит, как он подбирается, напрягается, будто перед прыжком. Сейчас он напоминает какого-то дикого зверя. Шо всегда нравились эти метаморфозы в его поведении. — Уверен, — хмыкает он и, забравшись на сиденье, тянет Айбу следом. С тихим звоном расстёгивается пряжка ремня. Трахаться в машине действительно неудобно. Шо упирается затылком в спинку сиденья, вжимается в неё так, будто хочет сломать. Айбе, наверное, неудобно вдвойне: он задевает копчиком приборную панель, ойкает, оборачивается и снова смеётся. Хрипло и коротко. Шо начинает думать, что это была плохая идея, что можно всё переиграть и поехать, например, домой, но тут Айба устраивается удобнее, утыкается холодным носом в волосы Шо и всё-таки входит в него. Это не больно. Или Шо думает, что не больно. Или думает, что это должно быть не больно. В конце концов, ему просто неудобно: шея затекла, джинсы, съехавшие к лодыжкам, мешают улечься как следует, но всё это лишь добавляет ощущений. Шо чувствует, как Масаки двигается в нём — мягко, коротко и сильно, — и закрывает глаза. Есть в этом что-то смешное. В том, что неуклюжий и смешливый Масаки всегда оказывается сверху. В том, что Сакурай-сан, привыкший всё контролировать, отдаёт контроль и самого себя. В том, как Масаки двигается сейчас, и Шо чувствует его член внутри себя, чувствует себя беззащитным и одновременно счастливым. Тело Масаки пахнет парфюмом, потом и мускусом, его волосы — шампунем и пылью, с улицы доносятся чьи-то голоса и смех, и Шо думает, что если их сейчас увидят, это будет смешно втройне. Он возится, пытаясь устроиться удобнее, и Масаки входит ещё глубже, прижимается всем телом, не дает сдвинуться с места, дышит жарко и влажно в самое ухо Шо. Мерными толчками он вбивает его в спинку сиденья, а Шо ощущает, как вниз по его спине ползут капли пота. Шо уже где-то на грани, Масаки, наверное, тоже, потому что движения его становятся резкими и теряют ритм, у Шо кружится от этого голова, и из горла вместо стона вырывается какое-то подобие хрипа. Ему не хорошо даже — ему не-ве-ро-ят-но: от атмосферы, от собственной открытости, от того, как Масаки входит в него с каждым толчком всё глубже, так что каждое его движение отдаётся в паху горячим удовольствием. Член стоит, как каменный, а Шо стискивает его и боится открыть глаза и взглянуть на Масаки. Он знает, что в Масаки, в его Масаки, сейчас есть что-то жёсткое, звериное и яростное. То, что заставляет Шо раз за разом раздвигать перед ним ноги, отдавать ему себя полностью, никогда ни о чём не жалея. И это тоже кажется Шо смешным. Он кончает резко, будто по нему прошёл электрический разряд, утыкается носом в ключицы Масаки, чувствуя, как горячая сперма заливает живот. Потом открывает глаза, смотрит на Масаки, который всё ещё двигается в нём. И смеётся. Смех этот короткий и звонкий, будто где-то разбили стекло.