Мгновения Нью-Йорка

Нью-Йорк может показаться похожим на Токио только с высоты птичьего полёта, из иллюминатора самолёта. Но он совсем не похож на Токио, когда ты ходишь по его мостовым. Джун понял это ещё тогда, когда впервые приехал в Нью-Йорк, и понимает каждый раз, когда в него возвращается. Сейчас лето, и Нью-Йорк пахнет пылью и жарой, а ещё немного свежими пончиками, и от этого запаха постоянно хочется пить. Джун таскает с собой бутылку с водой, но она очень быстро заканчивается, приходится искать ближайший магазин и на ломаном английском объясняться с продавцом. Да, пожалуй, в поездке с менеджером есть свои плюсы, по крайней мере, не приходится думать о подобных мелочах. С другой стороны, если бы рядом был менеджер, Джун никогда бы не успел сходить на концерт. В зале душно и очень много людей. Джун забыл уже, что это такое — видеть концерт глазами зрителя, видеть его не со сцены. Не думать каждую секунду о том, насколько правильно и чётко всё идёт. Это какое-то особенное удовольствие — смотреть на концерт со стороны, просто наслаждаться музыкой, растворяться в музыке, танцуя и подпевая в такт движениям толпы. Становиться частью хаоса, пусть упорядоченного, но всё ещё опасного, готового в любую секунду прорваться наружу. Через тебя, через тех, кто вокруг. Джуну жарко, и футболка липнет к спине от пота. Где-то справа от него стоит Сатоши, Джун иногда задевает его локтем, чувствует его присутствие исключительно физически, а потому даже не поворачивает головы. Сзади от Джуна стоит Нино, периодически он случайно тыкается носом Джуну в затылок и, наверное, смеётся. Это всё неважно, Джуну сейчас не нужно видеть Сатоши и Нино для того, чтобы всем телом чувствовать их присутствие. Чувствовать их восторг от музыки. Наверное, в этом тоже проявляется пресловутый «эффект толпы»: в том, что Джун сейчас не разделяет, где заканчивается он сам, и начинаются другие люди, он будто дышит в одном ритме с ними всеми, в одном ритме с Нино и Сатоши, и это чуть ли не самое прекрасное, что может быть. От каменного пола по всему телу разносится один ритм, Джун смеётся, но не слышит собственного голоса от грохота музыки. В сумраке зала он находит руку Сатоши и крепко сжимает её, переплетая пальцы. Сейчас ему особенно необходимо тепло чужого тела, чтобы не раствориться в происходящем окончательно, не стать звуком, ритмом и голосом. Нино в очередной раз утыкается носом в его затылок, почти касаясь губами разгорячённой кожи, а потом отчетливо говорит на ухо: — Пойдёмте отсюда. Пока концерт не закончился, в коридорах холодно и пусто. Пройдёт всего час с небольшим, и пространство заполнится людьми, которые будут громко переговариваться, обсуждать, смеяться… Но пока что здесь тихо, только слышны шаги. Джун машинально считает свои: десять, двадцать, тридцать, тридцать пять… Дверь дальнего туалета скрипит, в другой ситуации Джун обратил бы на это внимание, но сейчас его голова занята другим, и он даёт втолкнуть себя в окружение кафеля, под холодный свет ламп. Тут даже не надо ничего говорить. Или надо, но Джуну говорить лень, а Нино или Сатоши просто предпочитают молчать. Наверное, это правильно: выкидывая подробности своих отношений на публику, будто бросая кость оголодавшей собаке, они умудряются молчать в главном, молчать тогда, когда слов и не требуется. Джун так не умеет, он только учится, но не говорит ничего, молча принимает поцелуи, позволяет Нино утыкаться носом в ключицы, позволяет Сатоши обнимать сзади, задирая футболку. Раньше Джуну казалось, что нет ничего смешнее, чем развести на секс этих двоих. Теперь происходящее входит в привычку, и у Джуна язык не повернётся назвать это сексом. Это что-то неотвратимое — почти такое же неотвратимое, как музыка, по крайней мере захлёстывает точно так же, и звук собственного сердца отбивает необходимый ритм. Происходящее — это больше чем секс, это как песня или танец. У происходящего есть свои законы, изменить которые невозможно. Джун даёт раздевать себя, подчиняется сильным рукам на своих плечах, опускается на пол, и кафель холодит голые колени. Если сейчас кто-нибудь зайдёт, Джун, наверное, даже не услышит: так сердце стучит в ушах. Джун обнимает Нино за бёдра, обтянутые тёмной джинсой, утыкается лбом в его пах. Пряжка ремня царапает подбородок. У Сатоши холодные руки, это особенно чувствуется, когда он опускает ладони на ягодицы Джуна, и Джун вздрагивает, замирает, а потом звенит ремнём, стягивает вниз джинсы и задыхается на мгновение в запахе возбуждения и чужого тела. Происходящее подчиняется своим законам и своему ритму — Джун помнит это, когда трётся щекой о бедро Нино, чувствует себя каким-то котом — большим котом, вроде гепарда. Ритм бьётся у него в ушах, когда он тянет вниз нижнее белье и обхватывает губами член, когда ёрзает на скользком кафеле, чтобы Сатоши было удобнее его растягивать. Когда позволяет трахать себя, подчиняясь ритму, подчиняясь людям, которые подарили ему этот ритм. Ощущая вкус и запах Нино у себя на языке, чувствуя, как Сатоши неторопливо заменяет пальцы членом, послушно выгибаясь в спине, Джун чувствует, как растворяется в происходящем, растворяется в ритме, в котором не может не двигаться. Это что-то большее, чем музыка. Джун закрывает глаза, чтобы окончательно стать частью происходящего, частью Сатоши или частью Нино — какое это уже имеет значение? Вечером Тома восхищённо рассказывает о своих впечатлениях от концерта. — Ну да, — рассеянно отвечает Джун, — да, это было круто.