***
К утру мы с ней остались вдвоём — Марина, бесконечно шмыгая носом, растолкала Сеню, Веру и Дашу и, стараясь игнорировать меня, заставила их помочь ей практически вынести из квартиры Андрея. Признаться, я не ожидал, что его разъебёт настолько — обычно меф ебашил часа три и попускал, но залитый алкоголем организм парня, похоже, вообще не сопротивлялся, и в итоге Андрей едва шевелил ногами и почти спал на ходу, периодически сблёвывая себе под ноги. Марина ничего не говорила своим друзьям, по крайней мере, пока они были в моей квартире, все думали, что Андрей конкретно пережрал, и не подозревали о том, что случилось в туалете. Да и мне было абсолютно похер, разве что я не удержался и послал вслед Марине воздушный поцелуй, на что она метнула на меня уничтожающий взгляд и скрылась из виду. Мы с Владой растянули на двоих колпак, я вкинулся ещё дорогой. Меня уже не убивало до состояния овоща, поэтому мы просто пиздели, сидя на полу в комнате. В какой-то момент я зацепился за какое-то из её слов и процитировал кого-то из классиков. Влада удивлённо подняла брови и недоуменно спросила: — А ты откуда это знаешь? — В смысле? — я не сразу понял, о чём она говорит. — Ну ты какой-то нетипичный. Вроде дебил-дебилом, а иногда как рот раскроешь, так и не скажешь, что ты ублюдок маргинальный. Ты пиздец какой умный, хоть и это скрываешь. Я призадумался и пожал плечами. — Ну… Родители очень дохера от меня хотели. Читать я научился в три, буквы писать тоже примерно в том же возрасте. Мне очень легко даётся всё, стоит только заморочиться. Память хорошая, запоминаю огромные тексты почти наизусть с одного прочтения. То есть, сейчас уже, конечно, не так, а вот в детстве… Пизда как быстро это всё было. Просто как два пальца обгадить. — Так а почему ты тогда сейчас живёшь как даун? У тебя же вроде и образования нет, ты говорил. Я чуть улыбнулся и погрузился в воспоминания.***
— Вот ведь какой умница! Ну подготовительный класс вам не нужен, предлагаю с первого сентября сразу в первый идти. Сейчас заполним документы и всё, шаг во взрослую жизнь! — приятного вида пожилая женщина, сидящая за большим столом с кучей бумажек и папок, с улыбкой подмигнула мне и протянула маме ворох каких-то листочков. Шестилетний я недоверчиво разглядывал кабинет, уставленный цветами в горшках, и шкафы, пахнущие пылью и старой бумагой. Я прижимался к ноге мамы, которая спешно чиркала ручкой в листочках, мне было неуютно и страшновато. Я не особо хотел в школу, хотя и интерес к новому был довольно сильным. Мама говорила, что у меня будут одноклассники — это как в садике, только в школе. Я ходил в садик всего полгода своей жизни, и мне не слишком понравилось — дети были злыми, ябедничали и задирались. А ещё воспитательница Лера, которую мы все называли по её приказу исключительно Лерушкой, была крайне злобной тёткой. Запрещено было брать игрушки, запрещено вставать пописать во время сонного часа, запрещено бегать, запрещено… Да всё было нельзя. Я падал на землю, и мама волокла меня в сад буквально силком, пока я рыдал и умолял меня не отдавать. В итоге, мамины нервы сдали, и я оказался на воспитании у бабушки, пока родители работали. Бабушка научила меня считать, умножать, а ещё у неё был огромный шкаф с книгами. Я обожал книги и при любой возможности хватал очередной том, погружаясь в яркие, неведомые миры. Бабушка ругалась, увидев в руках совсем маленького ребёнка какого-нибудь Стивена Кинга или любовную сагу о космонавтах, и пыталась выгнать меня погулять, но я с истерикой цеплялся за картонную обложку и наотрез отказывался заниматься чем-то, кроме чтения. В итоге, в моих руках оказывалось что-то хотя бы немного подходящее мне по возрасту — сказки или детские энциклопедии про животных или динозавров, и я, забыв про чудовищные сцены с кучей крови и секса, о которых только что читал, с упоением поглощал статьи о неведомых ящерах с огромными зубами. Бабушка умерла, когда я был во втором классе. В последний раз я её видел, когда она уже была прикована к кровати. Я принёс со школы очередную пятёрку, о чём с гордостью ей рассказал. На тот момент у меня уже была кличка «ходячая энциклопедия», которую мне дал никто иной, как классная руководительница. Мне не нравилось это прозвище, одноклассники дразнили меня, постоянно сидящего над учебником с отсутствующим видом. Мне было неинтересно играть с ними, куда больше меня привлекали страницы с кучей интересной информации, которую я заучивал на раз-два и почти слово в слово рассказывал на уроках. Учебники, рассчитанные на год, я муштровал за пару месяцев. Родители гордились мной, не было ни одной олимпиады, в которой я не занимал бы хотя бы призовое место. Класснуха закатывала глаза от восторга, когда меня награждали на очередной линейке. Мама часто называла её карьеристкой и хвасталась перед многочисленными знакомыми моими успехами. Папа уважительно пожимал мне руку. — Большим человеком станет. Академиком! — ликовала мать на любом застолье с подругами. Я гордо декламировал им какое-нибудь «Бородино» и, получив наградный киндер, мчался в свою комнату к любимым книгам. После смерти бабушки ничего не поменялось — я всё так же отлично учился и был гордостью класса, обижаемый одноклассниками и сидящий на неизменной третьей парте третьего ряда. Со мной рядом было зашкварно даже сидеть, общались со мной только ещё большие лохи, от которых морозился даже я — они были тупыми и странными, даже более странными, чем я. Гром грянул в пятом классе, когда я поехал на олимпиаду, проводимую между школами нашего района. Я был самым младшим среди участников, классная руководительница завалила меня пятью листами с биографиями героев Великой Отечественной Войны, которые нужно было наизусть рассказать на сцене. Остальные, кстати, получили коротенькие статейки на полстранички. Я волновался как никогда, сжимая в руках уже потрёпанные листики, когда мы сидели в актовом зале незнакомой школы и ждали своей очереди. Класснуха держала меня за руку и как мантру повторяла, что у нас всё получится и что я молодец, что мы обязательно будем первыми. Это придало мне сил, и на сцену я поднимался уверенный в себе и своём успехе. И да, я забыл слова. Запнулся на середине и несколько секунд растерянно смотрел на преподавательский состав, сидящий у сцены и пожирающий меня глазами. Потом, конечно, реабилитировался, вспомнив текст. Но взгляд Татьяны Григорьевны, класснухи, ненавидящий и злобный, буквально проделал во мне дыру. Когда я спустился со сцены вместе с остальными, она дёрнула меня за шиворот и прошипела, что я всё испортил. Результаты огласили минут через двадцать. Мы заняли второе место. Первое заняла та школа, в здании которой проводилось мероприятие. Справедливости ради, стоит заметить, что эти дебилы читали всё с листов, заикаясь и тупя. Тогда я выслушал о себе всё — что я кретин, безнадёжный идиот и что из-за меня мы проиграли конкурс. Это потом я узнал, что от нашей победы зависело повышение класснухи до должности завуча по воспитательной работе, а тогда я лишь хлопал глазами и ронял слёзы, пока она орала на меня при других учениках нашей школы. Тогда в моей голове что-то щёлкнуло. Я понял, что не хочу больше рвать жопу и учиться, не видя ничего вокруг. В моём дневнике стали появляться четвёрки, а следом и тройки. Я стал выходить гулять и тут же впервые влюбился в случайно встреченного мною восемнадцатилетнего парня. Он был панком и подрабатывал санитаром в районной поликлинике. Он же научил меня курить и дал попробовать водку, с ним же я впервые потрахался почти сразу после знакомства. Его не смущало то, что я был совсем ребёнком — тогда я выглядел лет на пятнадцать, разве что ростом был ниже среднего. Он говорил, что ему со мной интересно, что я как будто бы далеко не двенадцатилетний мальчишка и что у меня есть мозги, мне же была интересна жизнь, которой он жил. Мы провстречались почти год, пока однажды просто не перестали общаться. Мама тогда уже начала спиваться и не особо обращала внимание на то, что я проёбываю школу. Но однажды звонок от директора привёл к тому, что по моей спине со звоном прогулялся ремень, отец орал, что я позорище и должен хорошо учиться, чтобы получить образование и обеспечить себе и им достойную жизнь. Это окончательно отбило у меня желание что-то делать. С горем пополам я закончил одиннадцать классов, причём после девятого из школы меня выперли — я грубил учителям, срывал уроки, выглядел как неформальный пидорок, чем нарушал устав школы. Доучиваться пришлось в другой шараге, после чего по требованию родителей поступил в универ. Тогда уже я общался с Сашей, который хоть и говорил, что я придурок, но поддерживал и помогал. В итоге, естественно, я начал торчать, и меня отчислили.***
— Ну это пиздец, — только и смогла сказать Влада, когда я закончил свой рассказ. Я тряхнул головой, отгоняя призраки прошлого, и махнул рукой. — Да в пизду это всё. Зато живу как хочу и похуй вообще. — Кстати, ещё хотела спросить. Тебе же девушки вообще никак, почему ты на них лезешь? Ту же девку изнасиловал вообще, зачем? — Природа, мать. Так или иначе, когда есть дырка, в неё хочется вставить и не важно, чья она. Но жизнь с бабой не свяжу никогда, фу блять. Для меня это неестественно. Она кивнула, соглашаясь с моим мнением, и мы чокнулись стаканами с пивом.***
Я смог поспать несколько часов после её ухода. Проснулся ближе к пяти вечера, разнюхался и приступил к работе — нужно было обработать крупную партию товара, которую Влада ночью понесёт раскидывать по городу. Привычно завоняло ацетоном, я крутил комочки изоленты, покачивая головой в такт музыке, которая практически не замолкала в последнее время. Уважают пацаны, обожают сучки Я ребёнок Сатаны и я родился лучшим Давай прост поговорим, точнее послушай, На сегодня я с тобой, завтра всеебущий* В памяти всплыл образ кричащей от боли Маринки и рука Андрея, сжимающего собственный член. Я усмехнулся, откусывая кусок изоленты и откидывая моточек к кучке таких же. Совесть совершенно не мучала меня за то, что я сделал, наоборот, это был забавный опыт. Мне ещё не приходилось трахать девственницу, и, надо сказать, ощущения были весьма необычными, особенно после Ленкиной разъёбанной дыры — однажды её драли в два хуя при мне, и она даже не пикнула о том, что ей больно. Даже Маринкина узкая пизда не шла ни в какое сравнение с мужским телом — вот там был реальный кайф. Тот же Илья буквально сносил крышу одними прикосновениями, на такое не способна ни одна тёлка. Я поправил ставшие неудобными от воспоминаний джинсы и сгрёб готовый стафф в непрозрачный пакет, который спрятал в кухонном шкафчике за банкой сахара и принялся отмывать руки от липкой зелёной жижи. Татуировки на пальцах с недавних пор прерывались бледно-розовыми ещё свежими шрамами — избиение зеркала не прошло для меня бесследно. — Надо будет забить их, — сказал я сам себе и достал зиплок, в котором ещё оставалось приличное количество мефа. Но не успел я высыпать немного на стол, как вдруг в зверь забарабанили. Я, чувствуя, как на меня накатывает раздражение, метнулся в прихожую и глянул в глазок, а затем распахнул дверь — передо мной стоял Андрей. Выглядел он так себе — глаза ввалились, лицо посерело. Из-за его спины выглядывала заплаканная Марина, похоже, она рыдала всё это время не переставая. Я посторонился, пропуская их внутрь, и закрыл дверь. — Стас, дай мне ещё немного, — пробормотал Андрей и схватил спутницу за руку, — она согласна ещё раз трахнуться с тобой, только поделись со мной, мне так хуево, пожалуйста. Марина снова заплакала и повторила за ним: — Прошу тебя, я всё сделаю, только не мучай его, пожалуйста. Я усмехнулся, проворачивая ключ в замке и придирчиво разглядел их — Андрей буквально трясся всём телом, Марина была опухшей и взлохмаченной, на одной щеке чётко угадывался след от пощёчины — видимо, это решение далось ей нелегко. — Я вот что заметил — какую бы хуйню я не сотворил, всегда найдётся ещё большая мразь, чем я. Понимаешь? — Нет, — покачал головой Андрей, обхватывая себя руками и вздрагивая. — Похуй. На кухню идите.