люби, стреляй.

Они не виделись два года, и это было целой вечностью. Когда между ними были только политические перепалки, ненависть и океан боли. Сегодня они стоят у Вадика в квартире. Друг напротив друга. Молча. Тишина оглушает, хлещет по щекам, и обоим совсем не по себе. Взгляд голубых глаз почти испепеляет Вадима, он отворачивается, не в силах больше смотреть на младшего. Он стоит всего в трёх шагах, но сделать их невозможно. Он не уверен, что Глеб обрадуется такому повороту событий, что тот все ещё его мальчик со злыми сказками, пушистыми кудрями и мягкими податливыми губами. Сегодня уверен лишь в ледяном лежащем в прикроватной тумбе пистолете, и не похвастаться им он просто не в силах. — Глеб… Взгляд Глеба же падает на предмет в руках брата, смотрит он заинтересованно и шокированно. — Настоящий «Парабеллум»? — говорит младший, шумно вдыхая. — Разумеется. Знакомые немного помогли достать. Слова даются тяжело, возвращаясь эхом и заставляя захлебнуться страхом. Оба снова стоят и смотрят друг на друга, не имея возможности предугадать последующие мысли. А мыслей, на самом деле, нет и вовсе. Они растворяются, как сахар в горячем чае, и Вадик подходит ближе, прижимается к сладким чужим, но до болезненных стонов родным губам. Небритой щеки касается горячая ладонь, не выпускающая пистолета. Кожу обжигает металлом и чужим касанием, и Глеб морщится, при этом притягивая брата ближе к себе. Они быстро отрываются друг от друга, младший горько усмехается. — Жалкий раб, — и он ничуть не жалеет о сказанном. Вадиму больно. И он готов пойти на все, чтобы это забыть. Долгие два года ненависти никуда не ушли. Они висели вокруг, травя его душу, как пары ртути. — Замолчи. — Или что? Выстрелишь? Так давай, стреляй, я не боюсь. Но Глеб боится. Боится, когда понимает, что это не сон. Когда чувствует прикосновение ствола к своему телу. Они врываются в игру, и вокруг становится жарко. Воздух греется до немыслимых температур, расплавляя загвоздки сознания. Вадиму тоже страшно, и он готов спустить курок в любой момент. Когда захочет. Не он, а Глебка, его мальчик. Младший тянется за поцелуем, уже не стесняясь плакать. Капли горя катятся по лицу, и это невыносимо. Вадик настойчиво сминает его губы. Властно. Остро. Страшно. Он пытается быть ближе, но между ними двадцать сантиметров смерти, а горячие слёзы обоих падают прямо на них. Палец старшего ложится на спусковой крючок, рука дрожит, да и самого его трясет, будто в ледяной воде. Не случайно, ведь рядом два серо-голубых омута, которые любят его больше всего на свете. Которые любит он. — Давай, Вадь. Сделай это, — Глеб переплетает их пальцы, чувствуя пот на ладонях брата. Вадим решиться не может, ведь это будет конец. Только сейчас он осознал, что происходит. Что собирается прервать чужую жизнь. Его родную. Почти что его собственную. Его уже колотит, сердце бьется о клетку, стремясь выпрыгнуть, что угодно, лишь бы не чувствовать ситуации. Кислорода в организме не остается, Самойлов-старший задыхается, но виду пытается не подавать. Потому что не раб, не слабый, и он докажет это. — Глебка, Глебушка… Ты уверен? — Да. Вадик закрывает глаза, считает до двадцати. Он кожей чувствует пристальный взгляд брата. Один… Два… Три… Глеб сжимает его ладонь еще сильнее, стискивает так, что становится больно. Четыре… Пять… Шесть… Семь… Пустота. Ничего не происходит. Время идет, числа неумолимо быстро заканчиваются. Восемнадцать. Нет. Девятнадцать. Боже, нет. Двадцать. Да. Ни шагу назад, туда пути уже нет. Вадим спускает курок. Глеб вскрикивает, он тоже. В унисон. Выстрел в живот, ниже сердца, у него есть пара минут. Старший постарался. Одежда пропитывается кровью, ноги Глеба подкашиваются, и он падает на пол. Не отпускает руку. Вадик припадает к его лицу, покрывает поцелуями и плачет. Целует руки, колючие щеки, тонкие губы в трещинках, веки. — Прости меня. — Я тебя люблю. Прости за рабов. Последние слова, что Вадим услышал. И ему ничуть не жаль, что они были такими. Парабеллумы созданы не для войны, а для настоящей любви. Георг Люгер дураком не был. Вадик выстрелил себе в висок, банально. Но сегодня никто не умер и никто не выжил. Сегодня, спустя два года, они вместе.