Болен тобой

      4:12 утра по московскому времени: за окном зиждется рассвет, редкие жители вечно бодрствующей столицы появляются на тротуарах. Мегаполис оживает и начинает потихоньку шуметь, посылая свистящее дуновение ветерка и отголоски автомобильных гудков в приоткрытое окно. Лёгкая занавеска дрогнула и дернулась в сторону, несколько исписанных ручкой листов бумаги слетело со столика, дорожка пепла, оставшаяся от забытой в пепельнице сигареты рассыпалась и осела на поверхности столика и на дне кружки с недопитым чаем.       Лева, съежившийся на диване и, видимо, только что закончивший видеть девятый сон, приоткрыл глаза, потянулся и зашёлся в приступе кашля. Когтистые лапы кошачьих перебрались выше и скреблись уже совсем не на душе, а в горле солиста. Лёва чертыхнулся вслух, но вместо хорошего проклятия у него вышел лишь невнятный хрип, вызвавший новую атаку кошачьих в глотке.       «Я сегодня не приду. Заболел.» Кинул Лева эсемэску в чат группы и перебрался в спальню, завалившись на кровать, не удосужившись даже раздеться.       Проснулся солист уже поздним утром, когда за окном во всю кипела городская жизнь и когда кто-то вошёл в квартиру и позвал его по имени. Этим кем-то оказался Шурик, вскоре появившийся на пороге его спальни со взволнованным выражением лица.       — Шурик... — Прохрипел Бортник, садясь на постели и потирая сонные глаза.       — Как ты себя чувствуешь, друг? — Уман присел на край кровати и заботливо приложил ладонь ко лбу поэта.       — Горло болит...       — Я слышу, — Шурик взял его за плечи и потянул на себя, прижимаясь к его лбу уже губами. — Ты весь горишь! Температуру измерил?       — Нет, — ответил Лёва, в поиске опоры положивший ладонь на грудь друга, и вдохнул привычный аромат одеколона и сигарет Шурика.       — Давай, измерь, пока я тебе чай приготовлю.       Уман ушёл на кухню ставить чайник, а Лева заставил себя вылезти из тёплой постели и найти градусник.       Когда Шурик вернулся из кухни в спальню с подносом в руках, Бортник без всяких капризов, смирно, выполнял что ему было сказано. Шуру это обеспокоило — видимо, совсем плохо, раз он даже не вякает, как обычно это бывает.       — Ну как дела? Измерил? Бортник вытащил градусник и протянул его другу.       — 38 и 4! — Шурик подскочил, взбил подушку Лёве, принёс ему жаропонижающее и помог запить лекарство чаем с медом.       — Спасибо, друг. Как бы я без тебя... — начал Лева.       — Это мы как сегодня без тебя? Ладно, проработаем пока над другими песнями, где ты не поешь. Я забежал к тебе перед репетицией и после еще приду. Я, кстати, закрыл окно. Опять тебя продуло, а я предупреждал...       Лева лишь виновато выглянул, спрятав нос в одеяле.       — Ладно, поспи пока, на обратном пути заеду. Выздоравливай, — смягчился Уман.       Шура поправил Бортнику одеяло, наклонился, губами коснувшись уже не такого горячего лба Левы и вышел. Когда за другом закрылась дверь, Лева взял в руки телефон и, обнаружив, что первый пропущенный звонок был от Шурика в 5:26, улыбнулся.       «Как хорошо, что есть на свете лучший друг!» — засыпая с улыбкой на лице, подумал Лева.       Ближе к вечеру Егор Михалыч смог выползти из кровати, умыться и даже немного перекусить. Укутавшись в плед, Лева улегся на диван, на котором провёл добрую половину минувшей ночи, и включил телевизор. Меньше чем через час входная дверь снова щелкнула, и Лева соизволил выйти навстречу гостю в пледе, а-ля Гей, то есть Гай Юлий, тот самый, Цезарь.       — Уже лучше? Рад видеть тебя на ногах, — Шурик разулся и обнял Леву.       — Да, папочка, — саркастически, насколько мог прогнусавил Бортник, — осторожнее, а то заразишься ... Хотя, зараза к заразе не липнет.       — Вот и я все удивляюсь, как ты умудрился. — Парировал Шурик, — уже язвишь, значит, поправляешься. Но ты сильно говоришь в нос. Ты поел?       — Да, перекусил недавно, телек смотрю, — Лева провёл друга к дивану, — а ты сам?       — Да я не голоден, — покачал головой Уман, — Устал сегодня... «Берегись автомобиля», серьёзно, Лев?       — Ну, не было больше ничего... Шурик, а чего ты не поехал домой отдыхать? — Лева положил голову на плечо Шуры, снова вдыхая его аромат.       — Ну как тебя одного оставить, больного и несчастного? — Шурик погладил друга по голове.       — Я не больной и не несчастный, — прохрипел Лева, втайне все же довольный таким вниманием.       — Еще какой больной... На всю голову, — хмыкнул Шура.       — Эй! — Бортник бросил в него диванную подушку, завязав тем самым третью мировую, из которой после продолжительных вздохов и хрипов Бортника, шуршания и возни победителем вышел Шурик, навалившись на Леву сверху и защекотав его.       — Шу-рик! Ах-ха-х, прекрати! Свободу Юрию Деточкину! Сво-боду по-пугаям! — сипел Бортник, задыхаясь от смеха.       Шурик наконец остановился и сел, убирая упавшие на лицо пряди волос.       — Дурилка, — сказал он Бортнику, но Леве показалось, что ничего нежнее он еще не слышал. Приятное тепло разлилось в его груди, температура точно подскочила на пару градусов. Лева лежал красный и растрепанный, но очень довольный, улыбка не сходила с его лица.       Они молча досмотрели фильм в тишине, после чего Бортник прильнул к Уману, искренне прошептав:       — Спасибо, Шурик. С тобой мне намного лучше...       — Не за что, Егор, — тихо ответил гитарист, оставляя на щеке Бортника нежный поцелуй.       Внутри Левы в этот момент взорвались фейерверки, расцвели самые прекрасные цветы и загорелась радуга. Он осознал, что влюблен. Нет, что он любил Шурика так давно и так сильно, что сам уже не помнит, когда зародилось это чувство в его душе.       Слёзы счастья брызнули из глаз, слова рвались с языка, чувства требовали найти выход, и Лева поднял глаза, встречая взгляд янтарных глаз напротив.       — Что же ты плачешь, грустное солнце? — Уман подушечками больших пальцев вытер слезинки и уголков глаз Бортника.       — Я так люблю тебя, Шурик! По-настоящему! — Лева сжал ладонь Шурика, ожидая в ответ на признание чего угодно, но тот лишь улыбнулся.       — Я знаю, малыш, и я тебя. А еще будет лучше, если ты поскорее поправишься...       Лева обнял друга за шею, прижимаясь к его губам, и позволил ему утянуть себя на диван, отдаваясь без остатка, с головой, чувственному и самом потрясающему в жизни поцелую.       Последнее, что помнил Бортник, прежде чем утонуть в океане бущующих эмоций — то, как Шурик стягивал с плеч свою рубашку, сжимая Леву через ткань спортивных штанов, в то время как сам он справлялся с ремнем гитариста, похныкивая от покусывающих поцелуев.

Не болейте, люди, если у вас нет того, кто о вас позаботится. 💖