Здравствуй и прощай

      — Рассредоточиться! — командует Сарутоби прибывшим шиноби. — Он не мог далеко уйти!       — Кьюбей. — Цукуё кивает подруге, мельком обегая её взглядом: нежно-розовое кимоно, расшитое пионами, хоть и выглядит достойно, но только в паре с обнажённой катаной по-настоящему красит наследницу клана Ягью. — Позаботься о Таэ.       Кьюбей бросает короткое «да», и, свободной рукой придерживая Отаэ за предплечье, уже намеревается пройти к выходу, когда встречает мягкое сопротивление.       — Я пережила войну за землю, — насмешливо констатирует Таэ. — Что мне сделает ожившая груша для битья?       — Такасуги Шинске — опасный преступник, — резонно возражает Цукуё. — Нет смысла рисковать жизнью, надеясь на его проснувшуюся совесть: кто знает, что у него на уме.       — Вы действительно верите, что этот человек опасен? — Взгляд Таэ, ещё мгновение назад прямой и уверенный, блекнет, а голос звучит тише.       Цукуё смотрит на неё дольше, чем требуется для выбора между очевидным «да» и «да», а потом резко оборачивается к Са-чан.       — Я осмотрю подсобное помещение. А вам всё же лучше уйти, — роняет она напоследок, избегая слишком внимательного взгляда Таэ.       Цукуё тянет за ручку и проскальзывает внутрь, тут же притворяя дверь. Находит бумажный пакет, который смогла незаметно просунуть в приоткрытый проём в самом начале развернувшегося переполоха, и, взяв его с собой, проходит вглубь комнаты. Щитки и приборные панели заканчиваются, начинается узкий коридор, за которым следует крохотный склад. Здесь он её и ждёт, восседая на одной из коробок.       — Держи. — Цукуё протягивает пакет, который тут же цепко перехватывают у неё из рук, и бесстрастно продолжает: — В спешке я нашла только женское кимоно. Впрочем, это не важно: выйдем из магазина вместе и, если у кого-то возникнут вопросы, скажу, что ты новый рекрут Хьякка. — Она отворачивается, слегка поморщившись: её определённо совсем не мучает дежавю, с ней вообще никогда ничего подобного не случалось.       — Почему ты мне помогаешь? — Хотя вопрос закономерен, Цукуё удивлённо вкидывает бровь: не ожидала, что он с ней заговорит. Сложив руки на груди, она неопределённо поводит плечами.       — А почему бы и нет?       — Возможно, потому, что каких-то десять минут назад ты пыталась меня убить?       — Вздор. — Цукуё хмурится, недовольно поджимая губы. Если бы она осталась в стороне, пока Таэ порывалась свернуть ему шею в попытках снять с головы трусы, принадлежавшие, к слову, вовсе не Кьюбей, а некой бабуле из соседней примерочной, то неизбежно выдала себя. Тем более остальные девочки идею с обезглавливанием «манекена» сразу одобрили: Кьюбей предложила не мучиться, и попросту отрубить, что Са-чан активно поддержала. Более того, последняя настаивала, что пострадавшей старушке полагается моральная компенсация, которую следует изъять из нижнего белья вора всё тем же лезвием. Не вмешайся тогда Цукуё, дело могло иметь самый печальный конец. — Нечего жаловаться, тебе и досталась всего лишь пара кунаев.       — Ты хотела сказать, пара десятков, — поправляет он.       — И я всегда могу превратить пару десятков в пару сотен, — с нажимом замечает она, наблюдая, как он заканчивает завязывать пояс и тянется за оставшимся в пакете париком. Пусть она и спешила, но его выбирала совершенно осознанно: густые тёмно-каштановые волосы спадают на лицо длинными прядями, практически полностью его скрывая.       «Так лучше», — думает Цукуё, через силу отводя взгляд. Ей вообще не стоило смотреть.       Она старается убедить себя, что злится. Что эти два года жизни, вымаранные серостью и тоской, — подлость и бесчестие. Что хочет рвать и метать, кричать в гневе, разбивая недопитые бутылки сакэ о чью-то пустую голову. Что у неё есть право обвинять и требовать, рыдать и просить остаться.       Но ничего этого нет. Есть только тупая ноющая боль, как от воспалённого зуба, которая длится уже несколько лет. И, наверное, так никогда и не пройдёт.       — Идём, — глухо роняет она, отходя прочь. Шаг шире, а движения резче, лишь бы только не так бросалась в глаза мелкая дрожь, сковывающая тело.       Удивительно, но им на пути не попадается ни одного препятствия: шиноби в их сторону даже не смотрят, а Са-чан и вовсе куда-то исчезла. Выйдя через чёрный ход на улицу, Цукуё уверенно движется в направлении торговых центров с электроникой и товарами для отаку: там всегда столпотворение народа, в котором так легко затеряться. Она прокладывает маршрут по самым мрачным и безлюдным переулкам, намеренно не оглядываясь назад. В конце концов, она ещё успеет узнать, что он снова ушёл, ничего не сказав.       — И не боишься шататься по тёмным углам с опасным преступником? — неожиданно раздаётся из-за спины.       У Цукуё немало причин прийти в замешательство, и всё же она отодвигает мучающие вопросы в сторону, сосредотачиваясь на выбранной модели поведения.       — Я не считаю, что кража трусов — это опасное преступление. — Она пожимает плечами. — Иначе бы у Хьякка в разы прибавилось работы.       — А что насчёт террористической деятельности?       — Об этом мне ничего не известно. — Цукуё хмурится. Ей совсем не по душе этот странный разговор.       — Поговаривают, что Такасуги планирует теракт. — Она чувствует, как немеют пальцы рук, а голову кружит. — И что у него есть союзник.       Она не выдерживает. Останавливается как вкопанная, парализованная страхом и отчаянием, из последних сил удерживаемыми внутри.       Зачем, о боги, зачем? Ведь ей почти удалось не выходить за тонкую грань, не задавать лишних вопросов и просто делать то, что должна. Неужели он решил, что сможет заставить отказаться и возненавидеть? Он так слеп, что совсем ничего не видит? Или это её глаза заволокла пелена?       — Я не знаю, кто ты, — надломлено выдавливает Цукуё, и в этом нет ни слова лжи, — зато знаю, кто я. Я не та, кто сможет его остановить. Если этого не смогли его дети, то и одна-две влюблённые девушки ничего не изменят.       Он налетает ураганом, почти сбивает с ног, но руки, до боли стискивающие в объятиях, не дают Цукуё упасть. Её спина прижата к его груди, и в голову даёт сиплое дыхание и бешеное сердцебиение, принадлежащее то ли ей, то ли ему.       — Цукки… — горячо и измученно шепчет на ухо Гинтоки, заставляя умирать в его руках, — если бы ты только знала…       Всё заканчивается так же стремительно, как и началось. Он отталкивает её от себя, и она, стараясь избежать падения, наваливается на стену. Её лихорадит, перед глазами всё плывёт, а тело точно объято пламенем. Вдруг правая сторона становится неотличима от левой, а небо меняется местами с землёй.       И пока Цукуё ценой неимоверных усилий приходит в себя, он, конечно же, уходит, уверенный, что это и было их «прощай». Однако он не знает, что на этот раз она пойдёт следом, лишь бы только сказать новое «здравствуй».