Прятки с самим собой

Настоящая зима вступила в свои права: солнечная, хрустко-морозная, сияющая гирляндами сосулек. Витрины магазинов обрастали звёздочками, полосатыми леденцами, искусственными сугробами. В Санбери-он-Темз всё чаще слышался детский смех — ребята возвращались домой на каникулы. Штаб тоже преображался, подчиняясь волшебству Рождества вокруг. На наколдованной кем-то ёлке день за днём появлялись новые украшения: прозрачные шарики с движущимися фигурками внутри, сверкающие острыми гранями снежинки с ладонь размером, оживающие от прикосновения фигурки зверей (больше всего было, конечно, фениксов и львов). Стенам тоже недолго предстояло оставаться голыми. Эммелина, балансируя на шаткой табуретке, пришпиливала к ним кнопками разноцветные косицы из цветных ниток, ракушек и ярких бусин. Периодически штаб оглашал вопль: «Дьявол!» — и грохот падающего тела, но предложение приклеить «амулеты от злых духов» заклинанием было встречено суеверной полуиндианкой как оскорбление. Доркас (как и всегда) успевала везде: намазать зельем ссадины Вэнс, продолжить превращение ветхой вешалки в ветку тропического дерева с попугайчиками, спросить Марлин, не хочет ли она чаю. Марлин отрицательно качала головой и проводила очередную линию кисточкой, набухшей от густой перламутровой краски: еловые лапы, павлиньи перья, диковинные папоротники. Если окна — часть стен, почему бы стенам на время не стать окнами? Завиток, мягкий изгиб, россыпь мелких клякс. Скольжение беличьей шёрстки по старым обоям, тёплая усталость в кисти руки, щекочущая нос прядь. «Писатель садится за письменный стол, гончар — к станку, художник — за мольберт, чтобы не сойти с ума», — шелестел в классе голос мсье Дюбуа много лет назад. Марлин не была художником, но мечтала, чтобы служившие ей мольбертом стены не заканчивались никогда, потому что с тем, что творилось у неё в голове последние десять дней, и вправду недолго было рехнуться. Тайна под рукавом жгла ей предплечье Чёрной Меткой — сколько раз она проверяла, плотно ли смыкается манжета вокруг запястья? Недостаточно, чтобы не замирать от ещё не прозвучавшего деревянного стука и не случившегося пристального взгляда всех присутствующих. В сумку или карман пальто положить тайну было страшно, оставить дома — ещё страшнее, дневник Марлин перестала вести, когда застала мать за его чтением, так кто поручится, что матери не вздумается… Не вздумается поинтересоваться, что читает её дочь. Умиротворение как рукой сняло, кисть задёргалась, ломая стебли папоротников. Затрёпанный пухлый том, оставленный на столе в спальне второпях, вспыхнул перед глазами ярче зимнего солнца. Надо было хотя бы закладку вынуть перед уходом. Ритуалистика — строго говоря, не наука, а стык нумерологии, арифмантики, зельеварения, артефактологии, некромантии, вудуизма, шаманизма, демонологии, хронологии (науки о путешествиях во времени) и даже маггловской метеорологии (науки об изменениях погоды). В начале двадцатого века была, как и многие другие области магии, разделена на «тёмную» и «нейтральную» (суть разделения терялась за ворохом министерских терминов). Маги этой области изначально специализировались, как понятно из названия, на обрядах и ритуалах: заключении браков и магических контрактов, упокоении душ мёртвых и создании не ослабевающих после смерти заклинателя защитных «контуров». Ещё на управлении погодой, вызове и изгнании духов, перемещении в пространстве и времени без трансгрессии и Маховиков, наложении и снятии родовых проклятий… ну, в общем, и всё — в идеале их деятельность только этим и огранивалась. Жизнь, как всегда, оказалась далека от идеала. Приворот можно наложить посредством зелья, а можно обратиться к демонам похоти и страсти, и никто потом ничего не докажет — не будет ни флакона с отпечатками твоих пальцев, ни следов снадобья в крови жертвы. Можно сделать куклу вуду с лицом врага и истыкать иглами, обеспечивая тому страшную хворь, можно подложить ему проклятую вещь и тем самым свести с ума — а можно попросту вызвать и наслать сущность, которая постепенно разрушит и разум его, и тело. Впавший в кому человек может мучиться между этим и тем светом годами — а может после получасового обряда отправиться в один из них с вероятностью пятьдесят на пятьдесят. Наука всегда чем-то ограничена, синтез способен на что угодно... Вопрос умений ритуалиста и цены, которую готов заплатить клиент. Из-за этих вопросов тёмную ритуалистику и внесли перед войной с Гриндевальдом в список запрещённых областей магии — в конце тридцатых годов по стране прокатилась волна смертей переоценивших свои силы "специалистов" и тех, кому не повезло обратиться к ним за помощью. При расследовании этих смертей Министерством всплыл ещё один жутковатый факт: если опытный ритуалист брал учеников, потеря жизни, магии или рассудка у шести из десяти считалась везением, а у семи-восьми — нормой. Несчастные случаи при обучении не замалчивались, просто считались чем-то само собой разумеющимся. Когда Марлин об этом читала, у неё мелькнула мысль, что объявлять тёмных ритуалистов вне закона смысла не было — сами бы загнулись с такой статистикой. Они и загнулись: кого-то вскоре после запрета посадили в Азкабан, кто-то был убит при аресте, кто-то умер своей смертью и на свободе, но знания передать не успел — какой родитель захочет для своего ребёнка участи парии? В итоге ритуалистов как таковых в Великобритании осталось человек тридцать от силы, и все они были зарегистрированы в особом реестре Министерства. Большего купленные на выходных в «Горбин и Беркс» книги не сообщали. Школьные учебники, до последнего времени пылившиеся на чердаке, не сообщали и этого. Марлин, наверное, полчаса переминалась с ноги на ногу, прежде чем подойти к подозрительного вида ведьме на границе Косого и Лютного переулков, и галеон за книгу со смутно угадываемым названием отдавала подрагивающей рукой. Потрёпанный пухлый том с поминутно выпадающими страницами, брезгливо завёрнутый в лист акварельной бумаги и предусмотрительно запихнутый на дно сумки, нарушительница закона (а как ещё назвать человека, купившего что-то у продавца без лицензии?) в сердцах пообещала сжечь, если в очередной раз зря потратила деньги (и нервы). Не прогадала — под обложкой с загадочной надписью "Всё о запре(чернильное пятно) обл(выдранный кусок обложки) ма(дырка)и" содержались две ключевые фразы. «Литература и рабочие записи тёмных ритуалистов были уничтожены не полностью, и за последние годы в Великобритании вполне могли появиться самоучки (компетентность которых, впрочем, весьма сомнительна)» Марлин постаралась дышать медленно и глубоко. Стебли папоротников снова выпрямились. Даже если мать пролистает книгу, вряд ли что-то заподозрит. Марлин никому не рассказывала о своих мыслях, потому что подозрения должны быть обоснованы. Тогда о странном поведении Пожирателя Смерти пришлось бы тоже рассказать. «Ты ранена?» — спросила её Доркас в тот день, когда они вернулись в штаб. Марлин посмотрела в зеркало и увидела на правом плече засохшее и почти незаметное на чёрной шерсти пятно. Лизнула кончик пальца, потёрла пятно — подушечка пальца окрасилась красным. «Одной из причин запрета стало обязательное использование крови — даже для ритуалов, не требующих человеческих или животных жертвоприношений, необходима кровь заклинателя (чаще всего добываемая им из пореза на запястье или ладони)» На собрании неделю назад вернувшийся из Мунго с заново собранной колдомедиками рукой на перевязи Грюм скупо поблагодарил Марлин за «неоценимую помощь» (всего-то, когда прошёл приступ дурноты, сбегала за Доркас). Дамблдор второй раз поздравил всех с выигранным, несмотря на ветер, боем, снова попросил Марлин рассчитать формулу для заклинания-щита на случай подобных «казусов» в дальнейшем, а потом вдруг начал подробно вещать о возможных причинах урагана. При первом же упоминании артефакта Марлин почувствовала на своём лице одну из типичных гримас Эммелины — и не какую-нибудь, а "Угу, ага, десять раз". Судорожно сглотнула и поспешила наклониться над протоколом собрания, чтобы тут же получить от Грюма подзатыльник и ворчливое "Не пиши носом". Все эти дни Марлин почти трясло, в горле пересыхало поминутно, в рукав будто спичку горящую бросили, а в голове билась мысль: как Орден может так долго делать вид, что никто ничего не замечает?! Вот сейчас, сейчас железная рука Грюма сомкнётся на вороте или размытый взгляд директора станет пронзительным и острым… Но нет, никто действительно ничего не заметил. И, казалось бы, чего проще: в любой из тёмных зимних вечеров дождаться, пока штаб опустеет, подойти к Дамблдору, сознаться во всём, вытряхнуть в старческие руки из рукава свой дамоклов меч. Она ведь не сделала ничего настолько плохого, чтобы нельзя было рассказать. Да, нужно рассказать о своём проступке, который даже не проступок, а слабость только — это будет правильно и честно. Рассказать, как Доркас отвернулась перевязать Грюма, лишив последней преграды любопытство… как послушно разжались чуть тёплые ещё пальцы… как не вовремя послышался хлопок трансгрессии, и чужая вещь сама скользнула в рукав… Нет, невозможно! Тайна в рукаве, почти знание настоящей причины урагана, спасение от смерти (возможно, этой самой причиной), работа в полулегальной конторе, наверняка связанный с чем-то незаконным сосед по кабинету — секретов было слишком много для Марлин, и они сковывали по рукам и ногам, заставляли следить за каждым, своим и чужим, словом или жестом. Ей всегда было, у кого попросить совета и помощи, но сейчас от остального мира её отделяла глухая прозрачная стена. Идти к отцу было немыслимо — вероятность оказаться в Аврорате близилась к единице. Даже ради дочери Ирвинг МакКиннон и не задумался бы о нарушении закона (а покрывать нарушителей закона — тоже нарушение), Марлин и проведённое в не одобренном Министерством Ордене время приходилось прятать за размытыми словами "была у подруг" или "схверхурочная работа". К матери? Тот же исход, только с предварительной истерикой — решение проблем мать всегда перекладывала на мужские плечи. Отношения с Эммелиной никогда не были особенно доверительными, да и не стала бы прирождённый солдат Вэнс даже мысленно оспаривать слова командира. Сказано «артефакт» — значит, артефакт и никаких ритуалистов, и вообще иди-ка, МакКиннон, успокоительного попей, а то тебе не только благородные Пожиратели померещатся. С другой подругой размышлениями вполне можно было поделиться, но рассказать о своём проступке значило испачкать Доркас либо предательством детской клятвы хранить секреты друг друга, либо необходимостью тоже врать. Недоговорки же, по словам отца, были страшнее полной лжи. Беспорядок в её голове, кажется, достиг таких масштабов, что начал распространяться на окружающих. Открыв на следующее после боя утро дверь в кабинет (с первого раза), Марлин сначала подумала, что в комнате пожар — такая плотная висела завеса дыма. Источник задымления молча следил за её борьбой с шпингалетами одного окна, потом другого, но к моменту, когда Марлин задумалась, не добавить ли проветривающих заклинаний для верности, не выдержал: — Я думал, вы сегодня не придёте. — Сказано это было на выдохе, и очередная струйка дыма, изогнувшись змейкой, растаяла под потолком. — Я думала, вы не курите! — Ответа умнее в голову не пришло. Думал он… Стопку новых папок с заказами на расчёты и исходными данными похожая на крыску девушка в серой мантии на стол Марлин в то утро действительно не принесла, но в ящике стола дожидалась завершения многоэтажная формула. Лестрейндж, впрочем, невозмутимо покачал головой: — Как видите, курю. Эпизодически. — И вытряхнул пепел в невесть откуда взявшуюся пиалу из полосатого коричневато-зелёного камня, уже полную почти до краёв. Повертел в пальцах резную трубку с длинным мундштуком, но стоило опустить взгляд на его руки — отложил её в сторону, сложил руки на груди и впился в Марлин испытующим мрачным взглядом. Добавил: — Приди вы чуть позже — успел бы проветрить. Последние слова почему-то показались Марлин ложью. Выглядел Лестрейндж откровенно плохо: белки глаз покрылись красной сеткой лопнувших сосудов, губы потрескались от табака, волосы собраны в хвост канцелярской резинкой вместо ленты. Привычки сидеть на столе за ним раньше тоже не замечалось. — У вас что-то случилось, — решилась Марлин вынести вердикт, сама не зная, зачем. Зачем она показывает, что ей не всё равно. И близкие-то люди редко бывают благодарны, когда снимаешь с них маску мнимого благополучия — даже если твоей целью было залечить раны под этой маской. — У меня? — Марлин подавила желание с резким «Нет, у меня!» с треском разложить ширму (раз уж возможности хлопнуть дверью нет), но вместо «Нет-нет, всё в порядке» вдруг прозвучало: «Можно и так сказать». От его усмешки Марлин стало настолько неуютно, что уход на свою половину кабинета больше напоминал бегство. Усмешка не была ни презрительной, ни зловещей — она будто заменила Лестрейнджу улыбку, когда улыбаться он разучился. А вечером Марлин, выходя из ванной, услышала в гостиной голос отца: «…труп доставили к нам, но толку с трупа без палочки, даже последние заклинания не узнаешь…». Вернувшись в комнату, она бросилась к лежащей на стуле одежде и просунула дрожащие пальцы в левый рукав — слава Мерлину, не выпала, и дважды слава — не вытащена, но надо будет придумать место получше водолазки. Долго лежала на кровати, слушая стук последнего в этом году дождя, и лишь к утру решилась зажечь Люмос и рассмотреть «находку». Резной узор змеился по палочке — орхидеи, а не розы, как ей сперва показалось. Дерево было светлым, как кость, но с примесью тёплого медового оттенка — груша, липа? Рукоятка, сделанная в виде сплетённых стеблей, конечно, нагрелась от её руки — не могла же так долго хранить тепло? Она так и провалилась в чуткий тревожный сон с чужой палочкой в руке. Снился ей убитый Грюмом юноша Ноэль, слуга Того-Кого-Нельзя-Называть, младший брат опасного убийцы Ивэна Розье. Смотрел до невозможности внимательно, тянул к ней руки, что-то говорил, но слов нельзя было разобрать. Марлин уткнулась лбом в старые обои и чуть не заплакала от злости и бессилия. Надо было выкинуть палочку в Темзу, но что-то не давало даже думать об этом всерьёз. А Розье каждую ночь приходил во сне. Может, дело было в том, что это был первый Пожиратель Смерти, которого Марлин увидела без маски? Или в том, что первый, чьим именем она поинтересовалась? Безликие и безымянные фигуры в плащах и масках казались ей до этого кем угодно, но не живыми людьми. Она хотела отдать палочку родственникам, как это делают после обычной дуэли (не из рук в руки, разумеется — просто подкинуть на крыльцо), но сама фамилия мертвеца разрушала все надежды. Даже если каким-то невероятным чудом ей удастся добраться до Франции… — По-моему, чай всё же не помешает. — На плечо легла узкая хрупкая ладонь. Марлин кивнула, очищая заклинанием руки и стараясь не смотреть подруге в глаза. Доркас, Доркас… Всё-то ты понимаешь, даже если не знаешь ничего… Глаза странного оттенка зелёного появлялись в её снах перед самым пробуждением. Почти злые, усталые и очень живые глаза — без остальных частей лица, крупным планом. Когда Марлин смогла определить их владельца, она чуть не взвыла — причина жгучего интереса к Лестрейнджу стала ясна, как день. Он был вроде Доркас, Эммелины и Сириуса Блэка. Из тех людей, к которым она с детства тянулась всей душой… и которых больше всего боялась. * * * Марлин засунула ключ в карман пальто, хлопнула дверью изнутри и чуть не заорала от ужаса — на диване валялся труп. Ноги до колен моментально обратились в свинец, горло перехватила невидимая удавка, перед глазами запрыгали тёмные пятна, а из груди вместо ожидаемого дикого вопля вырвался невнятный скулёж: «За что?..» За что Лестрейнджа могли убить, приволочь тело в кабинет и небрежно швырнуть на облезлое кошмарище в цветочек? И за что, за какие грехи, именно ей, Марлин, предстоит с этим разбираться? А разобраться надо было срочно. Бежать к Бёрдману? Кто знает, что на уме у этого замшелого старика с мутными глазами. В Аврорат? Она окажется первой подозреваемой. Сразу искать родственников погибшего? Есть более безболезненные способы самоубийства, чем прийти к людям, чьи предки — персонажи доброго десятка откровенно жутких легенд, сообщить о безвременной кончине… Пришла на работу на полчаса раньше, называется… В этот момент привычный звон в ушах прекратился, и в гулкой тишине удалось различить поверхностное, но ровное дыхание. Марлин, не веря своим ушам, бросилась к дивану. Лицо Лестрейнджа могло бы посоревноваться цветом с бледной поганкой, а под глазами залегли тёмные круги, но кажущаяся восковость кожи была лишь плодом плохого освещения. Чёрное пятно на груди оказалось вовсе не раной — ткань мантии цвета индиго была цела. Натягивать на уже раненого или убитого человека что-то сверху очевидного смысла не имело (проще было бы полностью во что-то завернуть… Мерлин, о чём она думает?!). Откуда тогда кровь? Точно, лежащая на груди кисть левой руки в засохших бурых потёках. Но пальцы на месте, а будь вскрыты вены — кровь текла бы сильнее… наверное — познания Марлин в колдомедицине ограничивались общением с Доркас и «Курсом первой колдомедицинской помощи» в Хогвартсе. Но не от обычного же пореза Лестрейндж упал на диван на границе двух частей кабинета, который они оба обходили стороной как нейтральную и оттого неприкосновенную зону, прямо в грязных ботинках? И не то без сознания, не то спит настолько крепко, что не услышал хлопка двери. А ведь бывают отравленные лезвия и идущие в паре с Режущими весьма неприятные заклятия — отец о таком рассказывал… Свинец в ногах постепенно переплавлялся в вату. Марлин опустилась на колени и, плюнув на воспитание, припомнила пару аврорских выражений (как ни странно, стало легче). Что-то ей подсказывало, что лучше бы это действительно был труп. Мертвецу от её незнания колдомедицины хуже не сделалось бы. Так, надо как можно скорее отправить Патронуса в Мунго и до прибытия колдомедиков держать руку на пульсе ситуации… дракл, пульс! Доркас всегда говорила: если пульс нормален, ничего серьёзного нет. Кожа была тёплой, что уже радовало. Марлин перевернула левую руку Лестрейнджа ладонью вверх и, подумав, произнесла Очищающее — от него точно хуже не стало бы. На ладони места живого не было: некоторые порезы только начинали заживать, некоторые почти затянулись, некоторые уже въелись в кожу белыми полосками шрамов — Лестрейндж будто остался недоволен своими линиями жизни и пытался вырезать себе новые. Один порез был глубоким и совсем свежим — из него, видимо, и текла запачкавшая мантию кровь. Пальцы Марлин замерли на рукаве, который она собиралась приподнять — даже её «В» по Рунам хватило, чтобы узнать вышитые серебряной нитью символы. По краям рукавов, вороту и подолу змеилось переплетение рун: Эйваз, Альгиз, Исы (1)... То, что она сначала приняла за узор, оказалось защитным орнаментом. Причём слишком мощным, чтобы носить вещь с ним просто на всякий случай. Догадки и подозрения с небольшой примесью чётких фактов, до этого выскальзывавшие из пальцев шёлковыми шнурами, стремительно сами завязывались в узел. Крепкий такой, почти морской узел безумного озарения. И угораздило же «озарение» именно в этот момент открыть глаза. — Дёрнешься — придушу. — Фраза прозвучала обманчиво спокойно. Марлин моргнула, показывая, что поняла — кивнуть головой ей не дали несильно (пока) сжимающие шею пальцы, поднять руки в традиционном жесте побеждённого — оказавшееся в стальной хватке правое запястье. А ныли абсолютно свободные плечи, на которых эти ладони, дракл знает когда успевшие вновь стать из тёплых почти горячими, в тот ноябрьский день оставили синяки. — Откроешь рот — тоже придушу, да и не услышит здесь никто твоих воплей. Моргаешь один раз — «да», два раза — «нет». Поняла? Марлин в надежде разойтись мирно (читай: уйти живой и своими ногами) моргнула один раз. И ведь палочка, как назло, в правом кармане брюк — левой рукой незаметно не дотянешься (а говорил же Грюм: «Постоянная бдительность!»). Немного утешало то, что Пожиратель свою достать, не отпустив Марлин, тоже не сможет. — Тебя изначально заслали сюда как шпионку Ордена? Марлин поспешно моргнула дважды. Голова оставалась на удивление ясной, хотя по венам уже растекался вязкий холодный ужас. Лестрейндж своим вопросом практически расписался в принадлежности к Пожирателям Смерти, значит, во-первых, твёрдо уверен, что она об этой принадлежности знает (и ведь прав); во-вторых, не менее твёрдо уверен в принадлежности Марлин к Ордену Феникса (ещё бы — она-то была без маски), а в-третьих — считает, что терять ему нечего. Надежда таяла, как сосулька в кипятке. — Завербовали уже после того, как устроилась здесь работать? Два быстрых движения ресницами. «Завербовали» её почти три года назад — Эммелина после нескольких месяцев ежевечерних тренировок на пустыре за её домом привела; заменившая погибшего колдомедика ещё на последнем курсе учёбы Доркас поручилась. Большего не потребовалось — привлекать для ведения документации действительно стоящих бойцов дальше было невозможно. — Любопытно, однако. Выходит, сегодняшнее было твоей личной инициативой? Давно подозревала что-то и решила воспользоваться случаем подтвердить опасения? Марлин моргнула три раза — «ни да, ни нет». — Говори. Но не вздумай звать на помощь — я дважды не повторяю. — Я просто увидела, что вы без сознания, и что у вас что-то с рукой. Хотела помочь, — произнесла Марлин тихо и чётко, почти по слогам. От понимания, что после раскрытия Лестрейнджем своих и её карт кабинет она покинет только туфлями вперёд, почему-то исчез страх. Осталась какая-то непонятная обида на то, что её благие намерения неверно поняли, как у джентльмена, который хотел перенести даму через лужу, а итоге случайно влез ей руками под юбку и получил пощёчину и скандал. — Пульс нащупать, чтобы понять, в Мунго тебя… Теряя равновесие — на заледеневшей лондонской мостовой, на метле или при развороте на месте для трансгрессии — Марлин всегда пыталась его восстановить, лишь когда падение было уже неизбежно. Так и сейчас: она не могла остановиться, уже понимая, что несёт эмоциональную чушь, граничащую с грубостью. — …или в Мунго, но на подвальный этаж! На лице "собеседника" отобразилось нечто вроде обескураженности. — В морг, — любезно пояснила Марлин. Лестрейндж, впрочем, немедленно парировал: — Не довелось побывать, знаешь ли. Ни в морге, ни в Мунго. А не логичнее было бы искать пульс на запястье здоровой руки? От насмешливо-покровительственного тона, словно обращённого к пойманному на шитом белыми нитками обмане маленькому ребёнку, Марлин растерялась. — Пульс и давление всегда измеряют на левой руке, разве нет? Только давление — с помощью заклинания. — МакКиннон. На ком ты вообще училась измерять пульс и давление? — На себе — и всегда делала это на левой руке, потому что в правой была па… Стоп. Драклова мать! — Да уж, будь кто-то здесь левшой, проблем у этого кого-то сейчас было бы меньше. — Лестрейндж, кажется, почти готов был поверить в глупую правду (правда вообще часто звучит не самым умным и красивым образом). Даже слегка ослабил захват, словно был уверен, что «жертва» от него никуда денется. Разумнее было бы, думала Марлин позже, пользуясь всё ещё не лучшим физическим и относительно ровным душевным состоянием противника, начать мирные переговоры (вот загнула-то — прямо как в приносимых Грюмом на собрания аврорских учебниках). Пообещать хранить молчание и даже согласиться на Непреложный Обет, если нужно — и найти потом способ клятву обойти (хотя поверил бы Лестрейндж ей, как же). Но об этом хорошо размышлять, уже сидя на щербатой скамейке незнакомого сквера, подняв до носа воротник пальто и зарывшись в волосы пальцами, чтобы не привлекать дрожащими руками внимание прохожих. Раз — резкое движение головой и сотня невидимых иголок, вонзившихся в успевшее онеметь запястье. Два — треск ткани и неумолимое скольжение дерева по коже. Три — округлившиеся зелёные глаза и не встретивший сопротивления последний рывок. Четыре — «Да открывайся же, проклятая дверь!». Пять — скрип подошв о ступеньки, потеря равновесия, пульсация под ложечкой. Шесть — три попытки подняться. Семь — медная ручка входной двери холодит разбитую ладонь. Восемь — отзвуки чужих шагов — как глоток зелья-стимулятора. Девять — бесконечный бессмысленный бег-полёт по улицам Лондона. Десять… Одиннадцать… Двенадцать… Нервная дрожь не желала униматься. Палочка так и осталась в кармане — Марлин боялась, достав, сразу выронить её из пальцев. Да и не в состоянии она сейчас была бы сотворить даже Экспеллиармус, не говоря уже о боевых заклинаниях или трансгрессии. О трансгрессии, впрочем, речи не шло — если Марлин при максимальной концентрации и в ровном душевном состоянии пару раз умудрилась схлопотать расщеп... Итак, Марлин была в состоянии только мёрзнуть на скамейке, закутавшись в пальто, как в мантию-невидимку — так маленькие дети, прячась под одеялом, верят, что их никто не найдёт — и ждать. Ждать, пока кто-то или что-то подскажет ей, что делать. Сойдись они с Лестрейнджем в нормальном честном бою — Марлин бы… ладно, вряд ли победила. Но, во всяком случае, не растерялась. Нетрудно произносить заученные заклинания и защищаться от чужих цветных лучей. Особенно если не знаешь имени и внешности своего противника, если не воспринимаешь его, как живого человека — просто как тёмную сущность. Вроде дементора — в плаще и без лица. Нет, философия войны — это хорошо, это тема для научного трактата или интересной художественной книги, но делать что-то надо. Хотя бы выяснить, куда её ноги принесли. Марлин опустила холодный и влажный от дыхания воротник. И подавила желание вздёрнуть его обратно, как подъёмный мост. Вот только что толку, если неприятель уже здесь? Причём, кажется, давно. Палочка сама легла в руку — в буквальном смысле. В обтянутых тёмной кожей перчатки пальцах Лестрейнджа тут же блеснуло ещё более тёмное, почти чёрное дерево, но со стороны казалось, что он не сдвинулся с места. Лишь глаз опытного аврора (или пытливый взгляд ученика мсье Дюбуа) мог заметить, как верхняя часть тела Пожирателя Смерти быстро и мягко перетекла в дуэльную позицию, пригодную и для обороны, и для нападения. Марлин с досадой признала: в бою один на один шансов у неё нет. Впрочем, в немой дуэли взглядов у Марлин шансов было не больше. В «гляделки» проигрывает тот, кто больше хочет спрятать что-то в своих глазах — лживость, мёртвый блеск, пустоту… страх. Лестрейнджу прятать было нечего. А вот Марлин будто видела со стороны плещущееся в своих зрачках недоумение пополам с ужасом. Молчание нужно было срочно прервать. — Уходи, — негромко сказала Марлин тем тоном, каким разговаривают с готовым напасть книззлом. — Уходи по-хорошему. — Заманчивое предложение. А как будет по-плохому? Надо же знать, из чего выбираешь. «Он не должен вести себя так, — поняла вдруг Марлин. — Он должен угрожать мне, обездвижить меня, убить на месте… что угодно, что делают нормальные враги. Он не должен спокойно сидеть в дуэльной позиции на скамейке и смотреть на меня, как на... заблудившуюся в Хогвартсе первокурсницу». — По-плохому — обездвижу и отволоку в Аврорат. За шиворот, — Марлин сделала всё, чтобы нелепая угроза прозвучала уверенно. Пожиратель покачал головой. — Не дотащишь. — Отлевитирую. — А это уже нарушение Статута о секретности. Несколько минут они просидели в молчании, держа друг друга на прицеле и позволяя растекаться вокруг прозрачной зимней тишине — Марлин сказать было нечего, Лестрейнджу было что, и он явно ждал подходящего момента. Когда спешащее потемнеть декабрьское небо сменило несколько оттенков, а на парковую дорожку упали первые снежинки, Лестрейндж плавно отвёл руку с палочкой в сторону и положил оружие на край скамейки. Пояснил: — По-моему, для стандартных действий мы в слишком нестандартной ситуации. Слишком затруднительно будет воскрешать тебя, чтобы получить ответы на вопросы — а у меня к тебе их много. Как и у тебя ко мне, не так ли? — Зачем ты спас мне жизнь? Лестрейндж выразительно покосился на палочку в её руке. Марлин запоздало прикусила кончик языка и с досадой разжала пальцы, позволяя палочке упасть на припорошенную снегом землю. Досада, впрочем, была вызвана не необходимостью временно поднять белый флаг, а пониманием, что без ответа на этот вопрос Марлин бы отсюда не ушла ни при каких обстоятельствах, что бы Пожиратель Смерти ни потребовал от неё. Слишком уж тот случай казался нелогичным и неправдоподобным. — Не поверишь, МакКиннон, но никаких мотивов у меня не было. Ни подлых, ни, тем более, благородных. Просто глупая история. Искал безопасное место для трансгрессии и увидел, что ураган сломал дерево, и оно вот-вот обрушит стену дома. А рядом со стеной стоит какой-то наш идиот… «Наш». Дракл. Уж сколько раз и Грюм, и Вэнс говорили перекрашивать заклинанием в какой-нибудь другой цвет чёрную одежду перед боем, так нет же — напал в тот день склероз. — Пока дочитывал некоторые заклинания — не буду вдаваться в лишние подробности — и попутно изображал для этого самого идиота живой щит — мало ли, что ещё обвалится, а я хоть при элементарной защите — понял, что это не идиот, а идиотка… Лицо Марлин вспыхнуло — во-первых, от возмущения; во-вторых, потому что стоять в ураган рядом с ветхим зданием действительно было идиотизмом; в-третьих, потому что о том, как можно было в том положении понять, какого пола человек под тобой, ей думать не хотелось. — А потом увидел, что ещё и не наша идиотка. — Лестрейндж скорчил такую физиономию, что Марлин стало смешно. Почему-то она ни разу не задумалась о том, что её могли просто с кем-то перепутать. И тем более о том, что для кого «глупая история» могла обернуться большими неприятностями — тот ещё вопрос. Впрочем, оставалась неувязка. — А почему не убил, когда понял? Я вряд ли смогла бы сопротивляться, не после такого испуга. Лестрейндж задумчиво нахмурился и подставил ладонь падающему снегу. Колкие снежинки опускались на кожу перчатки и не таяли. — На этот вопрос много ответов — каждый из них честен, но по отдельности верными они не будут. Несколько растерялся — ситуация была совершенно внештатная. Не захотел — что бы ты ни думала, МакКиннон, мало кому хочется лишней крови на руках. А ты, как сама сказала, даже сопротивляться была не способна. Будь ты хоть нормальным бойцом, а так… неинтересно. А вот это, наверное, враньё. «Наверное», а не «наверняка», потому что «мало кому хочется лишней крови на руках», а не «никому не хочется на руках крови» и не «нечестно», а «неинтересно». Ложь обычно бывает более красивой. — И, наконец, главное. Из всех соседей по кабинету ты единственная, кто ни разу не попытался перерыть мои вещи и документы, задать лишний вопрос или шантажировать. Я даже почти уверен, что сегодняшнее действительно было недоразумением, и что можно было бы жить спокойно даже без Обливиэйта — просто запудрив тебе мозги. — Разумеется. Тёмных ритуалистов у нас в Британии пруд пруди, перепутать запросто можно, — съязвила Марлин. Как ни тяжело было себе в этом признаться, кандидатом на запудривание мозгов она и вправду была идеальным: доверчивая недотёпа, почему-то больше заинтересованная в вытягивании из предположительно Пожирателя Смерти информации о запретной области магии, чем в выведении его на чистую воду. Она успела заметить движение пальцев Лестрейнджа — будто он хотел судорожно сжать ладонь, но сдержался. Лишь несколько снежинок упали ему на колено. — Тот ураган быть случайным никак не мог. У меня на водолазке остался кровавый след — явно из пореза на ладони, который быть получен в бою, опять же, не мог никак, — пояснила Марлин. — Всё это могло быть просто совпадением, но после сегодняшнего… э-э-э… недоразумения я почти уверена… Лестрейндж потряс головой, будто ему в ухо попала вода. Тёплый жёлтый свет загоревшегося рядом со скамейкой фонаря сверкнул в каплях талого снега на медной макушке. — Может, ураган был вызван артефактом, большой группой волшебников, реакцией природы на большое количество магии… чем угодно. Откуда эта безумная теория? Марлин пожала плечами, чувствуя, что начинает замерзать. — Просто единственная разумная версия, что в голову пришла. Я, конечно, ещё читала книги… А что? — Да то, — припечатал Лестрейндж, — что для человека с такими глупыми тактическими ошибками ты слишком много думаешь. Пусть и в очень странном направлении. — Как ты узнал, что я училась на… Лестрейндж закатил глаза. — Я, знаешь ли, тоже учился в Хогвартсе. Только на Слизерине и курсом старше. Удивительно, что ты этого не помнишь. Ты вопрос задала, и не один — теперь моя очередь. Он наклонился вперёд, и Марлин инстинктивно шарахнулась назад. Разделявшая две скамейки дорожка была настолько узка, что наклонись Марлин тоже — между её и Лестрейнджа носом осталось бы не больше дюйма. — Откуда у тебя палочка Розье? На тёмной коже перчаток, в свете фонаря палочка казалась отлитой из золота, а узор — чеканным. Красота, измучившая тем, что была чужой, уже не казалась притягательной. — Забирай! — поспешно открестилась Марлин. — Хочешь — себе оставь, хочешь — его родственникам отдай. Я не претендую. Лестрейндж выглядел сбитым с толку. — Зачем красть то, что тебе не нужно? Марлин потеребила рукав. Потом пояс пальто, воротник, растрепавшиеся волосы и скромную жемчужную серёжку в ухе. — Я увидела её у Розье… у мёртвого Розье… он дрался с Грюмом и проиграл, — промямлила Марлин, когда теребить стало нечего. — Я только посмотреть взяла, а тут другие наши... и я машинально… в рукав. Глупая история. — Сегодня какой-то день глупых историй. — Прозвучало это, как ни странно, без издёвки и даже как будто с сочувствием. Вновь наступила тишина, ставшая гуще вместе с сумерками. — И что теперь? — первой нарушила её Марлин. — Живи пока, — «великодушно» разрешил Лестрейндж. — Всё равно с тебя, «пешки», ценной информации — как с фестрала молока, а Бёрдман, конечно, старый пень и почти сквиб, но не дурак, и очередных проблем с ним мне пока не надо. — Очередных? Подожди, так моих предшественников ты… — Слово застряло во рту, и Марлин молча провела пальцем по шее. Пожиратель Смерти развёл руками — жест, который можно было толковать как угодно, от «С ума ты сошла, что ли? Нет, конечно!» до «А что мне ещё оставалось делать?» — и потянулся к палочке. Марлин поспешно схватилась за свою, но Лестрейндж просто позволил палочке скользнуть в рукав. Одёрнул пальто, заправил за ухо выбившуюся прядь волос и протянул Марлин руку. — МакКиннон, подъём. Рабочий день ты уже почти пропустила — с Бёрдманом сама объясняйся — а ледяной памятник парк не украсит. — Подожди, ты даже Непреложный Обет с меня не возьмёшь?! — не поверила своим глазам и ушам Марлин. — Я же могу прямо сейчас в Аврорат или Орден трансгрессировать и всё рассказать! — Можешь, — кивнул Лестрейндж с непонятным торжеством. — Можешь заодно прятать семью — может, получится — и писать завещание. Между Поцелуем дементора и Авадой в висок лично для меня выбор очевиден. Связь объяснить? Марлин будто ударили по голове чем-то тяжёлым и одновременно окатили ведром кипятка. — Магическая связь между спасшим жизнь и спасённым. В особо сложных случаях — например, если они враги — спасённый умирает, причинив даже незначительный вред спасителю, — пробормотала она обречённо. И зачем-то добавила: — Отец о таком рассказывал. — Образованный у тебя отец. Сейчас такие волшебники редко встречаются. — Это не даёт тебе права ничего от меня требовать! — взвилась Марлин. Лестрейндж усмехнулся. — Так я и не требую... во всяком случае, пока. Даже молчания не требую. Просто о последствиях необдуманных решений на всякий случай напоминаю. С тобой до твоего дома трансгрессировать? Как-никак, темно уже. — У нас тихий пригород, — ответила Марлин машинально, растерявшись от очередного выверта пожирательской психики. Лестрейндж пожал плечами — мол, если что, я предлагал — и под его ногами заскрипела тонкая пелена снега. — Стой! — крикнула Марлин, словно очнувшись, в спину угольно-чёрному силуэту. — Это что же получается: стоит мне сделать хоть что-то, что хоть косвенно причинит тебе вред — и?.. Даже случайно?! Даже когда война закончится?! — Значит, молись кому-нибудь, чтобы никогда не перейти мне дорогу. Даже после войны и случайно, — хмыкнул тот. Повернул голову — очертился тёмным в луче света профиль — и добавил уже совершенно серьёзно: — И вообще, МакКиннон, непредсказуемее войны только жизнь. Может, ещё сочтёмся. И не то трансгрессировал беззвучно, не то просто растаял в зимней темноте. 1) Считаются самыми сильными из защитных скандинавских рун