Dance, lamby, dance.

            Тебе пять лет, когда тебя наряжают в костюм барашка. Хореограф заставляет тебя хлопать в ладоши и петь весёлую песенку. На концерте тебя видят твои будущие одноклассники, это портит тебе репутацию на всю твою будущую никчемную школьную жизнь.       Люди аплодируют тебе, а тебе ст-раш-но. Страшно от ощущения собственной хрупкости. Ты — как маленький стеклянный колокольчик со звонким детским голоском.       Взрослые не обращают внимания на то, что созерцатели детского концерта громко хохочут над образом белого барашка, они треплют тебя по каштановой шевелюре волос, пророча тебе великое будущее артиста.       «О, Коллин, посмотри на эту очаровательную девочку! Она твоя сверстница, подойди и познакомься с ней, вы можете стать лучшими подру… ой-й, прости меня, мальчик, я не хотела тебя обидеть!»       Ты кротко прощаешь женщину, пожимаешь маленькую ручку её дочери, которая дарит тебе маленькую фенечку, а внутри тебя лопаются радужные ожидания от жизни и от взрослых в целом. Внутри тебя штормит бездонное море тебя-настоящего, кричат встревоженные чайки и бьются в осколки твоя отвага, энтузиазм к жизни и уверенность в себе. Этот день твоё детское, полубредово-взбудораженное сознание запоминает навсегда.       И когда мама хочет заставить тебя надеть костюм снова, у тебя случается первая в жизни истерика. Ты помнишь только то, что в лёгких не хватает воздуха, тело распирает твою горящую голову на кусочки, и ты корчишься на полу. Нехватка воздуха называется асфиксия, это ты потом узнаёшь. А в этот момент у тебя в голове бьётся только одно желание — дышать, дышать, дышать сфабрикованным воздухом комнаты.       Ты держишь эту фенечку под матрасом, она — позорная память о том дне, когда ты впервые почудился кому-то нежным и хрупким ребёнком, хотя внутри ты был смелым и отважным моряком. Или машинистом. Или полицейским. Или супергероем, наверное. Был, только для окружающих ты оставался маленьким застенчивым ребёнком.             Тебе семь лет, когда в волосы твоей сестре залепляют жвачку. Ты не можешь сделать абсолютно ничего, а она с плачем убегает. Их громкий смех больно режет тебе уши. Ты знаешь, что не сможешь вступиться, но всё равно пытаешься, высоко подняв детские руки со сжатыми в кулаки тонкими пальцами. Кидаешься на них, веря в то, что справедливость за тобой. Обидчики громко смеются, сзади тебя грубо толкают в спину, ты летишь наземь. Больно ударяешься ногой, так сильно, что всё твоё естество горит от боли. Ты катаешься по земле и тихо скулишь, смех маленьких монстров вокруг тебя всё нарастает. Ты хочешь вывернуть ногу, скрутить её так, чтоб не чувствовать боли. Боже, Боже, помоги маленькому мальчику добраться до школьного сторожа и выпросить у него электробритву.       Ты приходишь к своей сестре как спасатель на пляже — к утопающему, как Ромео — к Джульетте, как Мессия — ко грешным людям. Ты претерпел ради неё мучения, этим ты очистил свою детскую робкую душу от греха уныния, сам того не зная. Ты видишь, как в её глазах сначала загорается недоверие, потом — восхищение, восторг, радость, гордость. Это меняет решительно всё. Ваша фотка — самая классная из всех унылых фотографий скучных и постных лиц.       Правда, без травли вас, двух детей с короткими-короткими колючими полосами волос на головах не обходится. Но это так, мелочи; это не важно. Гораздо важнее то, что сейчас вы ближе, чем в последние четыре года. Вы ходите по школе вместе, смеётесь без причины, и вам плевать на глупых одноклассников, у которых нет близнецов. Ты ощущаешь себя нужным, ты ощущаешь себя классным, ты ощущаешь себя неотъемлемой частью этого мира.       Но это ненадолго. Это до того момента, как в один роковой день кто-то не выливает на рисунок твоей сестры грязную, окрашенную бурым цветом воду из-под акварели.       Ты помнишь эти минуты до скрежета зубов, до мокрой подушки по ночам, до красных от стыда кончиков ушей и гула в них. Она оборачивается на тебя, и в её светящихся изнутри ярко-зелёных глазах выступают слёзы. А потом она молча сползает со стула и убегает из класса.       Ты вскакиваешь со стула тоже, одноклассник с передней парты нагло смотрит тебе в глаза. Ты вскрикиваешь, обвиняюще тыкая в него пальцем: «Ты…» И замолкаешь. Тебе больше нечего сказать, монстры вокруг подавляют тебя. Ты — жалкое ничтожество.       И вокруг поднимается волнами мерзкий, громкий смех, проникающий тебе под кожу и череп.             Тебе девять лет, и тебе не дарят ни одной валентинки. Одноклассники громко и весело хохочут, ты уходишь прочь, ощущая ужасные мурашки на коже и подавляя рвущийся из горла плач. Под дверь кладовки с костюмами для театральных постановок пробивается свет из коридора.       Сестра приходит под дверь тихо, ты слышишь шорох валентинки, которую она просовывает под дверь. Ты берёшь её, переворачиваешь и понимаешь, что с ней ты чувствуешь себя в безопасности. Ты чувствуешь её твёрдое и надёжное плечо, понимая, что вряд ли она чувствует твоё. И тебе горько, горько.       Она открывает дверь, садится перед тобой на колени и просто крепко-крепко обнимает тебя. Ты прижимаешься к ней максимально близко, тебе становится чуть теплее, и ты понимаешь, что она — лучший друг, которому всегда, всегда можно доверять.       Ты крепче сжимаешь в руке валентинку твоей сестры, чётко осознавая, что ты — лузер, неудачник, идиот, дурачина. Тебя любят только твои родные и твоя сестра, ты никому не нужен.             Тебе чёртовых двенадцать лет, ты умное дитя, которое хвалят учителя. Ты хвалишься перед одноклассниками своим умом и зарабатываешь авторитет среди родственников и вообще взрослых. Твоя сестра остаётся всё такой же глупенькой и непосредственной, ты даже чуть-чуть завидуешь ей, потому что ей не нужно беспокоиться о мнении взрослых и одноклассников — она живёт так, как считает нужным.       Раз-два-три, вас отправляют в городок в северном штате Орегон. Ты думаешь, что будешь самым классным и самым умным из местных ребят, и события летят со скоростью под сто километров в час: вот ты находишь дневник, вот сестра влипает в неприятности, и ты со снисходительной улыбкой говоришь ей, что она должна быть осторожнее (но она же не такая умная, как ты) и влюбляешься. Ты считаешь, что имеешь право убивать фей и насаживать живых жуков на булавки, потому что… Ну, ведь ты же человек, ты же исследователь, у тебя же есть классный дневник, автора которого нужно установить.       У твоей сестры милые уютные свитера, разбитая вера в любовь и брекеты на зубах, которыми она цепляется за сетку в двери. Она не стесняется их, и по ночам, когда весь мир искажается, ты почти ненавидишь её за её уверенность в себе.       Ты наживаешь себе врагов и влипаешь в приключения. Лето подходит к концу, и крутой Автор предлагает тебе быть его учеником.       Это сглаживает даже то, что Венди отшила тебя, даже то, что Мей хотела закатить вечеринку на весь мир, даже то, что прадядя Стэн пытался завоевать ваше доверие вновь. Ты больше не доверяешь им, ведь есть аномалии, которые надо исследовать.       А потом — потом начинается Апокалипсис. И, когда треугольный демон захватывает твоего прадядю и превращает его в золото, ты с удивлением понимаешь, что не знаешь, где находится твой самый близкий человек — твоя сестра-близнец в смешном, чуть мешковатом на запястьях и низе свитере.       Твоё сердце щемит ужас, ты понимаешь, что ты — ничтожество без волос на груди, без уважения других людей и даже без сестры. Ты — ничтожество без своих мозгов и без дневников, которые сгорают у тебя на глазах. Ты — как девчонка в негативном окрасе, потому что девчонки такими не бывают.       Запах других измерений и электричества в воздухе быстро сбивает с тебя спесь. Ты — бессильная игрушка в тонких жёлтых руках безумия, подступающей паники и ужаса.       Когда небом станет земля, бойся одноглазого зверья.              Ты не боишься одноглазых. Ты боишься отчаяния, ты боишься остаться одному и одновременно боишься найти кого-то, кто зафиксирует твою слабость и твой страх. Твоя сестра в пузыре мечт и надежд, но ты не знаешь об этом. Ты думаешь, её пожирает гадкая склизкая тьма страха, которая пожирает сейчас твою храбрость и желание идти за ней.       И, Диппер, ты — всего лишь безвольный трус, отдающийся судьбе и малодушно надеющийся на то, что другие спасут мир. Ты не герой и не хочешь им быть.       И, пока малиновое небо выедает глаза своей ядовитой яркостью, Венди Кордрой убивает летучих мышей одним выстрелом дротика с прикрученным к нему гвоздём. Венди не знает, что происходит, и она искренне боится за вас, тех, кто не подготовлен к Апокалипсису.       И, пока за пределом города безумия восстаёт слишком оранжево-яркая луна, которую земляне могут видеть очень редко, Мейбл Пайнс спокойно смотрит на нежно-розовое, точно лепестки розового пиона, небо с золотыми месяцем и звёздами, не зная, что Гидеон Глифул с ухмылкой смотрит на спадающие с шара цепи, собираясь навестить свою Звёздочку.       И, пока монстры разбивают статуи безмятежных Купидончиков, подозрительно похожих на младенцев-Гидеонов, которые стоят в саду Глифулов, Пасифика Нортвест сидит в шкафу своего поместья, обняв колени.       И, пока ты утыкаешься лицом в сгиб локтя левой руки, спрятавшись в купальне возле бассейна, в котором плавает молчаливая огромная рыба с гипно-глазами, Стэн Пайнс устало потирает виски мозолистыми пальцами, потому что не знает, где находятся его племянники на данный момент.       А демон разума улыбается, копаясь в мозгах очередного задолжавшего жителя. А старые носочные куклы всё ещё прячутся под кроватью у Мейбл, потому что они ожили — и хотят кушать. А червоточина в небе всё ещё переливается красками иных миров, дурманящих взгляд и пожирающих разум.       Ты всё ещё тот неудачник, которого принимают за девочку. Ты всё ещё слабак, который знает о мире антиутопической книги «1984» и ушастых ёжиках больше, чем об общении с реальными людьми. И даже больше, чем о своей сестре. И даже больше, чем о дружбе и фенечках на руке.       Ты вспоминаешь моменты своей слабости, когда твоя сестра страдала. Ты вспоминаешь свои промахи, захват твоего тела и те моменты, когда ты считал, что ноутбук важнее близких людей, которые вовсе и не близкие сейчас, потому что бесконечно отдалились.       Ошибки лезут тебе в глаза, разрывают тебе мозг, заполоняют тебя ужасом и бессознательной паникой. Ты качаешься из стороны в сторону, тебя рвёт на кусочки, а потом у тебя идёт кровь носом.       Она капает на бетонный пол, как будто ты приносишь жертву языческому бессловесному идолу. Или жертву своему размягчённому, эгоистичному характеру.       Ты один. Ты — один маленький сгусток неудачливости и трусости, который просто не может найти свою сестру и продолжает надеяться на то, что вдруг появится золотой сейчас Герой, который наконец-то спасёт всех.       А в мозгу тихонько поёт детский звонкий голосок. Давно знакомую, весёлую песенку из детства.       «Давай, барашек, танцуй. Ты же только это и умеешь делать».       То, что казалось невозможным, обещает угрожает исполниться.       «Я не умру», — обещаешь ты себе.       Это неправда.       Странногеддон продолжается.