Тень истины

Этот город погибает. Я хотел бы спасти его, но не знаю, как. Ведь я даже не знаю, кто я. Моя память – этот город, его тайны и обманы. А кроме этого лишь ничто, мощеное знакомыми улицами и жаждой. Неутолимым голодом, ведущим к цели всеми доступными тропами - приводящим, но вечным. Небо над пустой дорогой уходит в ночь. Целлофановый шорох мороси – тусклые фонари истекают каплями. Я не чувствую ни прохлады, ни сырости – только звуки, запахи чужих мыслей и чувств. Иду на самый явный и жгучий запах, единственный за последние дни. Слабее веет отовсюду, но мелочь не восполнит потраченных на поиск сил. Отворяю дверь маленькой пристройки – и вижу троих, в страхе и отчаянии. Они едва слышно переговариваются, стоя над расстеленной мешковиной. Поблескивают металлические орудия и патроны, укрытые незримыми узами лжи. Моя суть слабо связана с тяжелым химическим мирком, и люди редко замечают меня – взгляд идет вскользь, а воображение и разум придают формы. Но когда они напряжены, то смотрят в упор, и тогда запускается подсознание - защитный механизм, скрывающий для своего же блага ирреальную сторону жизни. Он налагает маску, обыденную и пустую. Во мне видят человека. Они оборачиваются на звук, вздрагивая и умолкая, судорожно дергаясь к оружию. Острая враждебность почти не ощущается за густым ароматом лжи. Я проскальзываю меж неловких рук и становлюсь на колени, касаюсь мешковины. Их ложь – украсть с завода оружие, - их силы, потраченные на вскармливание, сокрытие этой лжи – я поглощаю. Тонкая паутина, скрытый ею обман, питают меня и придают сил. Тайну раскроют, а их найдут, вместе с парой стволов и горсткой патронов - последней надеждой отбиться. Я питаюсь ложью, оставляя на ее месте преступную своей наготой истину. Цепкие пальцы не ощущают полубесплотного эфира, но злоба бьет по мне острой глыбой. Она мешает сосредоточиться на серебристо-бледном вкусе их лжи – столь желанном. Я бы сдержался, но голод снедает меня изнутри. Обман бывает разный. Слегка багровый, с острым привкусом страсти, серым оттенком страха; злорадство цвета грязного ила – его столько, сколько граней чувств в душе. Но самый лакомый кусочек – ярко-белого, вкуса чистой воды. Ложь тела и разума для духа и смерти. Они - спасутся и будут жить. Сладкая ложь. Не сознавая того, они воздвигают зеркальные лабиринты вокруг истины, по которым блуждают вечно. Все знания опутаны личными суждениями, конкретными фактами и твердыми установками - ложью. Настоящие глаза закрыты, а сердце глухо спит: разум строит лабиринты из умозрений вокруг истины. Проникнуть в самую глубь, в один миг пожинать бесплодные доводы ума – единственное наслаждение. Они - в любом случае мертвы. Это истина. Такое открытие пагубно влияет на человека. Чем больше лжи, тем глубже осознание. Чем меньше опыта – тем слабее опустошение. Личность распадается от прикосновения истины, как прожженный стебель. Наружу выходит безумие. Один падает на колени и больше не шевелится, второй издает животный вой и бьется об стену, у третьего, самого старого, перестает биться сердце. Замираю, удерживая быстро преходящее чувство насыщения. Всегда есть искушение: останавливать проходящие мимо силуэты, разбивать воздушные замки в прах, оставляя пустую скорлупу. Но голод бездонен, его можно приглушить на время – краткое время. Поэтому я сдерживаюсь. И я боюсь – вдруг, если исчезнет город, то исчезну и я? Возвращаюсь. Дороги вот уже как несколько месяцев пусты, изредка едут длинные колонны машин. У людей их отняли, и у города тоже; одни пешеходы привычно держатся пятен света на тротуаре. Вокруг мешанина запахов, в каждом – маленькая ложь: где, когда, зачем. Гнилое дерево и эхо отзвучавшей жизни. Я помню, как ветер сдувал стружку свежеспиленных стропил и нес голоса тех, кто ныне покоится в земле. Я ступаю легче опустившегося тумана, но половицы пронзительно скрипят. В углу груда тряпья и картона. Криво сколоченный навес оберегает шипящее пламя от подтекающей крыши. Побулькивает закипающая вода. - Привет, - улыбается тощий ребенок, скорчившийся под навесом. Вместо ноги от колена у него протез. – Сегодня уха из последней банки. Представляешь, раскупили даже просроченное – мне ничего не дали, пригрозили выдать жандармам. Сажусь рядом. - Горка обещал найти одежду – в столице мороз под минуса. В пустой, тщательно отмытой крынке блестят мелкие монетки. - Пешком далеко не уйдем – везде сплошь заставы, без бумажек крышка. Как думаешь, к вагонам можно прицепиться? Медленно качаю головой. Автоматизированные поезда умчат свое содержимое – заводы, оружие, людей – со скоростью агонии. Мальчик продолжает тарахтеть, насквозь пронизанный густым, тяжелым запахом лжи. Когда-то в этом доме били ключи дрязг и склок, кормившие меня день и ночь. Потом они иссякли, но остался уютный след. Сюда явились ищущие крова и тепла. Им было спокойно, когда рядом кто-то есть, а мне – сытно, когда они лгали про то, как лишились дома. Многие умерли, и мало кто – от старости. Болезни и голод. Кого-то расстреляли. - Все сидите в уголочке? – раздался сиплый бас. - Горка, у нас уха! - Держи одежонку, малец. Унес прямо с прилавка. Однажды я ощутил сильный, невыносимый аромат. Влекомый им, я нашел ребенка-калеку, чья жизнь – одна большая ошибка: матери, не желавшей детей, и отца, выпившего лишнего. Его ложь – нет жены, ее ложь – нет мужа, слились в жалкую, одноногую неправду, несмотря на все это, хотевшую жить. Настолько сильно, что он без малейшего сомнения последовал за немой, поманившей его тенью. За последние месяцы город оскудел – все меньше людей, все меньше обмана. Все меньше афер и измен, краж и убийств – самых сытных блюд. Люди, средства и деньги утекают из города на скоростных поездах в неизвестность. Иногда, когда голодно больше обычного, я сажусь рядом и мягко глажу его по голове, понемногу распуская ювелирные стежки жизни, ослабляя то, что есть смысл его существования, то, что держит его на этом свете - ложь. Мой запас на черный день. - Тебе тоже подарок, Сыч, - рядом шлепается тонкая стопка старых газет. Он считает, что мне нравится их читать. Я не знаю, что это значит. Я лишь ловлю слабый запах обмана, который источают листы - неуловимый и желанный. «Переговоры провалились» «Армия мобилизуется» «Первые победы» От последней записи несет неприкрытым извращением правды. Прижимаю лицо к затхлой бумаге, вдыхаю. Не могу изменить произошедшего, не могу коснуться источника – не могу насытиться. - Проигрываем, - тяжело вздыхает бас. - Ну и пусть, - беззаботно возражает мальчик. – Нам-то что? Наберем тушенки, спрячемся в подвалы… - Зимой ты в них задубеешь. А найдут – пристрелят, что свои, что чужие. Состояние людей, в котором их ложь отвратительна на вкус и отравлена инстинктом зверя – война. Глупое состояние. Они гибнут. Те, кто сражается, те, кто работает, те, кто растет – их стараются уберечь, но они все равно гибнут. Бесправные бродяги и нищие – их просто расстреливают. - Завтра эвакуируют последних жителей. А там и линия фронта подходит. Всех проверяют и перепроверяют. Нам разве что к поезду прицепиться… А, Сыч? Качаю головой. Для этих оставшихся двух я – немое, необщительное существо, что-то вроде паука в углу, скрывающегося ночами, а днем забивающегося глубже в паутину. Они дали мне еще одно имя, которое уйдет в забвение вместе с ними. Они говорили, хлебали кипяток с рыбным привкусом и уснули. Я сидел, глядя на прижавшиеся друг к другу осколка тепла. Я не умею спать или мечтать, чувствовать радость и печаль. Мое сознание – вечно тикающие часы, бесстрастно отмеряющие время в никуда. Мое тело – не боящееся холода и боли напряжение пространства. Моя душа – короткая память и неутолимый голод. Я совершенно другое существо. Сизое ноябрьское небо затянуто пеленой. Облака, дым и гарь тлеющей плоти – ветер с юга. На горизонте мелькают слабые вспышки – через неделю они обретут голос и слепящую яркость взрывов, рушащих стены, рвущих землю. Война. Что-то знакомое в самом слове, в самом смысле. Я появился сразу после нее. Помню невысокие здания, выросшие из раскромсанных холмов, и душистые поля, распаханные на только что пролитой крови. Я поселился в быстро растущем городке, не зная, куда идти. Шли годы, в траве ржавели гильзы. Город мрачнел и расползался на братских могилах. Где-то в них лежал тот, кто вызвал меня, и его кости тлели. А я жил вместе с городом и полюбил его, дающий мне пропитание и убежище. Лежалая трава морозно хрустит. Воет зимний ветер. Звезды ползут по небу, приближая рассвет, а я иду навстречу зареву – навстречу памяти. Один огненный вихрь стихает, а другой, ближе к востоку, нарастает – светлые зарницы разгораются над несущими гибель. Пахнет болью. Люди вопят, а где-то дальше из них уходит тепло. Я кажусь им тенью – и я растерян. Маленькие сокровищницы сокровенных тайн исчезают, гибнут – и так глупо пропадают. Исчезают нераскрытыми прямо на моих глазах. Я уже видел смерть – от разных причин и в разное время. Но это не просто гибель, а бессмысленное уничтожение. Лучи солнца полосуют землю в желтый, белый и алый. Песчаные круги от взорвавшихся снарядов, черные комья тел и оружия марают утро. Под встающим солнцем сияющими горами идут скопления металла. Мимо летят, воя и грохоча, кусочки смерти, раскрывая на траве цветы из песка и крови. Я уже видел это - много лет назад. На изумрудных стеблях рдеют красные цветы и красные капли, а рука тянет меня к лихорадочно горящим глазам. Свистнувший осколок дробит зеркала, вода мутнеет. Меня бьет ветром и землей, унося смутные грезы. Волна уродливого рассвета медленно и неумолимо близится к городу. Моему городу. Возвращаюсь, отдаляюсь, воспоминания меркнут. Волна настигнет меня опять – и шепчущие, истлевшие губы обретут голос. Я услышу его на рассвете. Но я боюсь. Вдруг, если исчезнет город, то исчезну и я? Он начал исчезать несколько месяцев назад. Теперь же, когда война подобралась вплотную, он исчезнет окончательно – прямо на моих глазах. Гнилое дерево и эхо. Дом пуст. Иду по неподвижным улицам. Гудит криками здание вокзала. Густой, мерзкий запах паники и отчаянного вранья. Толпа осаждает поезд, а вагоны пухнут от пассажиров. Воздух плавится от мольб и обещаний. Оцепление вокруг поезда едва сдерживает инстинкт толпы и бессильно насаждает спокойствие. Иду на знакомый запах. Они сжались в углу и растеряны. - Это последний, - шепчет мальчик. – Остальные взорваны. - Час назад был авианалет, - с сомнением произносит бас, - но на крыльях наш флаг! Раньше они гордились своим городом – важным узлом в железной дороге. Теперь, когда власть жертвует им и людьми в попытке спастись, оплот превратился в капкан, из которого выйдет последний поезд. А они исчезнут. Налет не заканчивался – бомбы падали на фабрики. Я чувствую ввысоке аккуратную форму смерти. Вбираю в себя последний глоток всеобщей лжи – с неба летит гибель. Богатейшая плантация секретов и тайн, питаемая и питавшая долгие годы, строившаяся мною и людьми много лет, окончательно ниспровергнута. Город испускает дыхание в последнем взрыве. Сыпется стекло, вздымаются пыль и крики – вместе с восходящим солнцем на головы обрушиваются бомбы и пули. Агония длится недолго – те, кто не погиб сразу, умрут, когда крылья сделают еще один заход. И еще. И еще. Пока от зданий не останется пыль, а от вокзала – груда осколков и рваная конструкция. Вагоны изрешечены, а перрон дымится алым паром. Механизм, способный умчать свое содержимое даже от взрыва, цел, и тикает автоматическая система отправки. Под моим телом бьется сердце. Единственное, оставшееся от возлюбленного города. Из ушей капает кровь, а из глаз – слезы. Он обводит зал омертвевшим взглядом, а потом смотрит на меня и только на меня. Я беру его за вялую руку и веду к вагонам. Остекленевшие зрачки целятся в нас из-под ног. Поезд медленно рокочет, собираясь покинуть опустевший вокзал. Колеса начинают движения, размалывая попадающую под них плоть. Я вталкиваю мальчика в вагон. Нога и протез утопают в теплой крови, но он оборачивается, глядя только на меня. Могучий механизм уносит знакомый до боли аромат лжи вдаль – быстро, быстрее летящих крыльев и неумолимо ползущей волны. Я отворачиваюсь, гляжу в небо. Крылья накрывают остов города еще раз, ровняя его с землей, хороня людей и дороги, дома и рельсы, мешая воздух с крошевом. Грохочут, надвигаясь, металлические горы, воют снаряды. Я вспоминаю. Зеркало напротив зеркала, вода чуть трепещет от дыхания. Дрожащие, немеющие от близкой смерти пальцы выводят по зеркалам узоры, а в темную бесконечность несутся горячее желание и мольба. «Приди» Мой темный мир. Мой идеальный темный мир, где я был один – в извечном покое, бесконечном сне, не зная ни голода, ни чувств. Желание касается меня, а мольба пробуждает от небытия. Я чую страх, чую ложь, и, не в силах превозмочь, срываюсь. Намерение человека и искушение прокладывают путь. Тени расточаются, выходя из вод. Я появляюсь в чужом мире – пожарами чадят запахи и чувства. Губы расплываются в неверящей улыбке, рука ползет к бесформенной тени. На стеблях горят цветы и кровь. «Помоги» Пальцы касаются меня, и я чую его ложь. Он не успел опомниться – пожираю обман. Он хотел не помощи, а спасения. Он хотел спастись от боли любым способом. Цепляюсь за ниточку и разматываю клубок – разбиваю лабиринты, захватывая суть и уничтожая разум. Еще не высохли на зеркалах следы, как он уже не дышал, перестав страдать. Водные узоры, притянувшие меня к живому, скрепили с мертвым. «Защити» Конфликт с приказом свел с ума. Я утерял память, вместо нее обретя невосполнимую жажду, только так уйдя из плена тусклых зеркал. Я забыл свой идеальный мир, оставшись здесь, в плену призыва. Крылья дымятся на развалинах. Ветер уносит пыль. Волна крадется дальше. Я оглядываюсь, ловлю тающее вдалеке дуновение запаха того, чье существование – ложь. Иду следом - я найду его. Он исполнит мое последнее желание. «Упокойся»