___...ɹϫѫ₪₪۩₪₪ѫϫ˪…___
Солнце клонилось к закату, окрашивая тёплыми переливами янтаря и ауродиума стены древних домов и храмов – целые, повреждённые выстрелами и взрывами и совсем разрушенные, пыльную дорогу, развалины джедайского храма, и тихий вечер никак не вязался со следами бластерных очередей на стенах, с гигантской воронкой посреди квартала, со следами гусениц на дороге… с антуражем оккупации и войны. Чиррут сидел лицом на север, по направлению к Храму Кайбера. Он знал: скоро длинная, пересекающая весь город тень его гигантской стелы надвинется на руины, медленно пройдёт их и вновь откроет лучам заходящего солнца, которое попрощается с ним далёким теплом по высоким бронзовым скулам и зайдёт за край скалистых гор на горизонте. Но тишина эта была обманчива: Чиррут прекрасно знал, что в любой момент могут послышаться бластерные выстрелы и очереди гранатомётов, гулкие шаги отряда имперских штурмовиков, выстрелы и взрывы террористов, тяжёлая поступь танков, шум истребителей в небе или пронзительная воздушная сирена. Уже много лет как он научился медитировать, не отпуская чувственный контроль пространства ни на миг. Поэтому, когда внизу, у подножия развалин, послышался тихий, но постепенно нараставший шорох шагов и сползающего битого камня, Чиррут насторожился. Дети здесь обычно не лазали, крупных бродячих животных не было. Кто же нарушал покой священных руин? Террорист? Снайпер? Чёрный археолог? Романтик, не нашедший лучшего времени и места для любования закатом? Или паломник, пришедший поклониться поруганной святыне? Чиррут прислушался ещё внимательнее. Нет, не похоже. Человек (или галакт? – деталей по отдалённому шороху было не разобрать) двигался не скрываясь, целенаправленно, но не слишком уверенно. Налегке, с пустыми руками. На всякий случай Чиррут прижался к стене с теневой стороны и сделался – он знал – практически незаметным. Этот некто медленно и осторожно, почти задумчиво пробирался по развалам разломанных глыб по направлению к Чирруту, но за пару метров до него свернул в сторону, немного постоял и стал забираться на высокий каменный уступ – фрагмент стены, выдававшийся из развалин на несколько метров вверх и в сторону за край воронки – и остановился на самой вершине. Чиррут понял, что остался незамеченным. Впрочем, этому некто явно было не до него: в поле энергий отчётливо читался весь спектр его эмоций – от волнения, отчаяния, боли и страха до твёрдой решимости без каких бы то ни было компромиссов. Человек – а, судя по «цвету» эмоций, это был именно человек – стоял на краю обрыва и смотрел вниз, в пропасть, где двадцатью метрами ниже зиял развал крупных, острых каменных обломков. Не нужно было обладать сверхразвитым чутьём, чтобы догадаться, что он – с таким настроением и в таком месте – собирался сделать. Чиррут медленно и бесшумно выдвинулся из-за своего укрытия и осторожно отложил посох. Человек стоял на краю обрыва, собираясь с духом в последний раз. Что-то бормоча себе под нос. Молитвы – скорее не расслышал, а прочитал в спектре энергий Чиррут. Шорох сапог по пыльному камню, шаг в бездну – и – что бы ни привело человека на край жизни и к этому выбору – с этим будет покончено. …В моменты на грани жизни и смерти сознание и восприятие Чиррута работало особенно объёмно и чётко. В бою это давало скорость, реакцию, силу, а также способность до определённой степени видеть противника и даже предсказывать его движения, опираясь на волны тонких энергий, на сполохи ярости, страха, направления воли. Здесь… было то же самое. Чиррут, даже не отдавая себе полного отчёта, почти бесшумно кувыркнулся вперёд по каменной плите – тело сработало само, обходя все препятствия. В тот же миг человек наверху сделал шаг. Ещё кувырок-перекат – уже по каменным развалам у подножия той самой глыбы – одним слаженным движением Чиррут мгновенно вскочил на ноги, уперся ими в камень и, выставив руки вперёд и всё чутьё обратив на человека, между глухими ударами сердца… молниеносно среагировал на касание и смог ухватить кусок одежды. Поймать самого человека не удалось, но и этого было достаточно. Всё заняло считанные доли секунды. Будь у Чиррута больше мига на раздумья, он с трудом поверил бы, что успел и что не промахнулся. Ткань выдержала, выдержали и руки: высота была ещё небольшой, основной массив воронки раскрывался ниже. От силы удара вес показался значительным, но Чиррут одним стремительным рывком вытащил человека на ровное место, держа его за куски полотна на животе и груди и так и не поняв, что это была девушка. Понял только, когда она пронзительно закричала. И стала отбиваться: острейшее напряжение и шок от чужого вмешательства мобилизовали все силы, и она извивалась, дралась и царапалась, как горный леопард. Ориентировался Чиррут быстро: на войне он «повидал» всякое. Прижав её к камню всем телом, он ловко скрутил её руки у неё же за спиной и таким образом практически обездвижил: главным сейчас было – чтобы она не навредила сама себе, что среди обломков камней и плит было несложно. Как ни странно, затихла девушка достаточно быстро: энергии от адреналинового всплеска хватило ненадолго. А потом начала плакать. Глухо, навзрыд, и это больше походило на рёв. Она уже не сопротивлялась, и когда Чиррут ослабил и затем отпустил хватку – и не подумала драться, вскакивать, убегать… Она просто не могла: судорога колотила её изнутри, она задыхалась, всхлипывала и снова ревела, как кореллианские гончие, рвущие друг другу глотки. Чиррут приподнял её – чтобы ей легче было дышать – и теперь девушка, как ребёнок или раненый солдат, зарываясь лицом ему в руки и полы его длинной рубашки, содрогалась у него на коленях. – Дыши! – скомандовал Чиррут. Это было лучшее из того, что можно было сделать, чтобы привести её в чувство. Осторожно касаясь её и гладя по голове и лицу, он пытался дать ей связь с реальностью и заодно получить о ней хоть какое-то представление. Девушка была едва ли не выше его ростом и немного крупнее, но совсем молода: не больше пятнадцати стандартных лет или даже четырнадцати – подсказало чутьё. Корунайка или из какого-то ещё чернокожего народа – заключил Чиррут, чуть не увязнув пальцами в толстой подушке собранных на затылке курчавых волос и осторожно, едва заметно проведя ладонями по горячим слезам на опухших щеках, по её лицу характерных пропорций. С наблюдениями Чиррут не ошибся ни на йоту: обострённое чутьё уже давно вывело способности его психики и тела далеко за пределы ожидаемых. Но ошибся в выводах: девушка, а скорее даже девочка, не была корунайкой, а если и принадлежала к чернокожему народу, то весьма необычному: огненная рыжина курчавых волос и крупные, обильные рыжие веснушки по бледной, светлой коже делали её не похожей ни на кого на свете. Через какое-то время неконтролируемые взрыды начали утихать, и между всхлипами и судорожными глотками воздуха она начала выдавливать из себя слова. – Они… …всех… …мой дом… …не могу… …я… …ничего не сделать… …пришла… …чтобы покончить… – и, не выдержав новой волны, с плачем снова уткнулась Чирруту в колени. – Дыши. Глубже, вот так, – уже спокойнее повторял Чиррут, пока она приходила в себя и действительно начинала дышать ровнее и глубже. Гладя её по голове и плечам, Чиррут пытался понять, что же делать с внезапно оказавшейся у него на руках совершенно незнакомой девочкой-подростком. Что толкнуло её на самоубийство? Трудности непростого возраста или настоящая беда? А в уме сами собой всплывали контакты местного импровизированного детдома и ближайшей группы джеддийских партизан. Ведь она могла оказаться кем угодно: от очередной жертвы войны до подосланного диверсанта. – Что случилось? Нужна помощь?.. – Ничего уже не сделать. – Девочка ответила неожиданно твёрдо. Проглотив слёзы, она вдруг распрямилась и села – коленями к коленям Чиррута и словно невидяще глядя куда-то вдаль. – «Багровый рассвет». – Ещё практически детский голос прерывался и отрывисто звенел сталью, и от этого становилось жутко. Каждое слово она цедила и выплёвывала, словно гвоздь. – Они выкачали из нашей планеты все ресурсы. Они уничтожили экосистему. Они много лет приезжали за данью, творя бесчеловечные поборы. Мой народ дал отпор, но всех, кто мог держать оружие, они перебили. Они разграбили всё до последней крошки хлеба. Когда ничего не осталось, они искалечили всю деревню. Всех – от младенцев до стариков! Она говорила правду: с такими энергиями не врут. Чиррут едва не оскалился. Многолетнее монашество научило его контролю чувств, но ни одна вера не учит терпеть варварское угнетение бесправных и надругательство над самим понятием жизни. Последние слова девочка рявкнула так, вложив в них столько ненависти и боли, что у Чиррута мороз пробежал по коже. Заплаканная и до конца не пришедшая в себя, она не могла заметить, как он скривился в гримасе, как рельефно прорисовались жилы на его натруженных руках. Точно так же вела себя Империя. «Они разрушили наш дом», – прошипела девочка, и Чиррут не понял, это сказала она или его внутренний голос. – Меня не было в деревне. Я уцелела. Мы пытались что-то сделать, достать хотя бы продуктов и медикаментов для тех, кто выжил, обратиться хоть к кому-то за защитой… я даже дошла до батака – это вроде верховного вождя, но он сам продал последний спидер, чтобы помочь народу… А при Империи отдалённому Саварину – кто придёт на помощь? Всё было тщетно. И… – пауза. – Ничего не изменить. Кроме меня помочь им всё равно некому, а я одна… просто не могу. Не по силам. Кто я против «Багрового Рассвета»? Против Империи? И я приехала сюда… чтобы… – Голос прервался. – …покончить с собой, – завершил фразу Чиррут, а она лишь смотрела вдаль холодными карими глазами. Если бы Чиррут мог видеть, он бы оценил совершенно недетскую отрешённую силу в её опустошённых глазах. Отсвет последних лучей солнца скользнул по бледным веснушчатым щекам и очертил ещё совсем девчачий профиль с выбившимися непослушными курчавыми прядями, и в сочетании с миловидным, почти детским обликом был так удивителен читающийся в её энергиях дух закалённого, рано повзрослевшего, сломленного неравным боем бойца. – Да, – продолжила она через несколько мгновений. – Я думала, если уйти из жизни в месте Силы, в месте джедаев, это будет не так… ужасно. – Ты… знала джедаев?.. – переспросил Чиррут, стараясь не допустить, чтобы голос дрогнул. – Знала? – чуть растерялась она. – Нет… Они приезжали на Саварин, когда мне было четыре. Я даже не помню, зачем. – Девочка отёрла лицо. – Помню только, что столько света и силы я не видела ни в ком – ни до, ни после. А потом был «Приказ 66». И всё началось. О «Приказе 66» Чиррут знал получше иных историков последних лет. Расправа над целым Орденом служителей Света для Галактики была подобна взрыву вакуумной гранаты, ломающему все кости в мелкую дробь и крошащему черепа. Даже не будучи джедаем, Чиррут пережил каждый миг того страшного времени всем своим существом, умерев в душе за каждого убитого джедая. Саварин. Ещё один мир, разграбленный синдикатами и Империей, уничтоженный войной. Ещё один мир, который без раздумий обескровил новый порядок, когда в Галактике не стало Света, когда те, кто мог прийти на помощь, пали, преданные теми, кто служил им, и тем, кому служили сами. Жертвы террора по всей Галактике были просто бесчисленными, а истории были одна страшнее другой. Но эта девочка – последняя из тех, кто хотел и мог сделать что-то для своего почти истреблённого народа, пришедшая к уничтоженному оплоту Света, чтобы умереть… даже после всего, что Чиррут пережил и о чём знал… это просто не укладывалось в голове. Жестокость, и так превзошедшая все мыслимые и немыслимые пределы, шла всё дальше и дальше. Чиррут молчал. Девочка тоже молчала. Что здесь можно было сказать? Имперские флаги реяли надо всей Галактикой. Галактика едва стояла на коленях, подобно измождённому рабочему-рабу, выпоротому до полусмерти. Миллиарды судеб и миллиарды кредитов перемалывались военной имперской мощью только для того, чтобы всё расширять власть, силу оружия и террор, чтобы перемалывать всё новые народы, ресурсы и кредиты. Саварин пал. Джеда, лишённая духа, лежала в руинах. Без Света, без его знаменосцев, рыцарей-джедаев, противостоять этой чудовищной экспансии не мог никто. Край заходящего солнца догорал над горизонтом кроваво-алым серпом. Чиррут и случайная встречная, невесть как свалившаяся ему в буквальном смысле на голову, понимали друг друга без слов. – Джеда – ваш дом? – после длительного молчания спросила она, почувствовав в Чирруте не просто сострадание её трагической истории. – Да, – ответил он отрешённо и глухо. – Империя пришла сюда в первые же недели после переворота. Им нужны были кристаллы и ещё… уничтожить всё, что связано с джедаями. Джедаи – Свет, Кайбер – проводник Света, Имперская Тьма боится даже слабой искры, и поэтому они уничтожили всё. Не только Храм Джедаев, не только Храм Кайбера – всё до последней крупицы того, что связано со Светом. – За тем, что произошло на Саварине, тоже стоит Империя, – с ненавистью прошипела девочка. – Эти синдикаты у них вроде цепных псов, добывающих ресурсы. И они сотворили такое не только на Саварине. Окончательно придя в себя и оглядевшись, она наконец заметила глаза своего собеседника – мутные и блеклые, как белый джеддийский опал. Чуть вздрогнув, она немного отстранилась, но, взяв себя под контроль, снова подсела ближе: – А каково это… продолжать жить, когда твой мир разрушен Империей, и ты… ничего не можешь сделать? Когда ты бессилен? – В ком Сила, тот силён, – ответил Чиррут, прикрыв глаза. – Она спасает и ведёт меня всю жизнь. Я живу здесь всю оккупацию, и Сила бережёт меня, давая и утешение сердцу, и смысл – жизни. Я знаю: рано или поздно мы сможем сделать что-то для Джеды и для Неё. – Вы джедай?.. – снова отпрянула девочка, на этот раз от изумления. – Нет… Но Сила поддерживает всех, не только тех, кого одаряет особой чувствительностью к Себе. Храм, в котором я служил, поклоняется Силе как высшему и всесовершенному Абсолюту. Я был Хранителем Кайбера, моё имя – Чиррут Имве. – Моё почтение, господин Имве... – она смутилась и ответила не сразу. – Меня зовут Энфис Нест. Взошла луна, и её невесомый серебристый свет лёг на пустынные улицы, на очертания целых и полуразрушенных зданий, на развалины древнего Храма Джедаев, отчего окружающая действительность, потеряв привычные глазу измерения, стала незнакомой, потусторонней. Заострённым клинком пронзая космос, стоял у северной оконечности неба Храм Кайбера, и лунный свет стекал по острию расплавленным серебром. Ночь сокрыла и гусеничные следы на пыльной дороге, и следы от выстрелов в стенах зданий, и даже руины Храма Джедаев казались сейчас горным хребтом, а зависший над городом Имперский Разруштель – лишь глубиной чёрного ночного неба. – Спасибо, что уберегли меня от смерти, – вдруг улыбнувшись, сказала Энфис. – Сила уберегла тебя. – Сила… – протянула она через несколько долгих мгновений. – Если бы только были живы джедаи… Они бы не допустили этого! И быстро разобрались бы и с синдикатами, и с Империей! По бронзовой щеке, казавшейся под лунным светом серой, как вездесущая джеддийская пыль, стекла одинокая, сухая слеза. Чиррут незряче смотрел в небо, и бледная джеддийская луна отражалась в таких же бледных незрячих глазах. Энфис не видела, как он блаженно улыбался. – Знаешь… Тьма никогда не длится вечно. Свет сильнее Тьмы, как Абсолют сильнее невежества, насилия и зла. – Он помолчал и сощурился, будто бы искоса глядя на неё. – Тьма не длится вечно. Ты увидишь. Джедаи вернутся. Немного помолчав, он запустил руку за пазуху и извлёк оттуда маленький мешочек: – Держи. Это осколок кристалла Кайбера, проводника Света. Пусть Свет всегда будет в твоей душе искрой надежды. Энфис не очень хорошо представляла себе, что такое кристалл Кайбера, но по тому, как обращался с ним Чиррут, бывший – хотя бывают ли бывшие – Хранитель Кайбера, она поняла, что только что получила нечто сверхценное. Прижав мешочек с камнем к груди, она спешно убрала его за шиворот. – Но мне нечем отплатить вам, – сказала она, вдруг запоздало осёкшись. – Мне ничего не нужно. Лишь сохрани в сердце надежду.___...ɹϫѫ₪₪۩₪₪ѫϫ˪…___
Мало кто счёл бы, что ходить ночью с незнакомым мужчиной по узким и извилистым улицам незнакомого города – это хорошая идея для совсем молодой девушки. И тем более соглашаться на ночлег у него и его друга, о котором она знала ещё меньше, чем о нём самом, с которым случайно познакомилась всего несколько часов назад... Но ещё никогда Энфис не чувствовала себя настолько защищённой. Если с этим воином духа, Хранителем Кайбера и преданным Света, сумевшим выжить под имперской оккупацией, было небезопасно, то что тогда вообще можно было назвать безопасностью? «Здесь нельзя оставаться на ночь, – лишь сказал Чиррут, когда они спустились с развалин. – Я отведу тебя на ночлег». Она не столько знала, сколько чувствовала, что это плечо, за которое она держалась, когда он – он! – вел её лабиринтом улиц в кромешной темноте – с тех пор, как пал её народ – было самой надёжной вещью во Вселенной. Незрячий монах пробирался в непроглядном мраке внезапно появлявшимися вокруг них закоулками настолько ловко, что Энфис совсем не разбирала дороги. Металлический лязг совершенно неразличимой конструкции, и в стене образовался проём, открывший вход в извилистый коридор, который вёл в старый потайной бункер, замаскированный хорошо даже для дневного света. Временное жилище подпольщиков-бродяг было обустроено крайне скудно, вместо мебели по стенам стояли ящики с боеприпасами, а у входа Энфис едва не споткнулась о громоздкий станковый бластер, который, насколько она знала, устанавливали на бронетехнику – никто в здравом уме не стал бы демонтировать его и использовать как ручной. В неровном свете механического фонаря их встретил верзила – такой грозный, заросший, взлохмаченный и мрачный, что Энфис стало не по себе. Но когда Чиррут после короткого уединённого разговора с ним указал на неё рукой, громила улыбнулся мирно и светло. Добрые глаза и искренняя, дружелюбная широкая улыбка не вязались ни с антуражем подвала, ни с внешностью сурового здоровяка, больше похожего на одного из хаттских головорезов. Но таких глаз у бандитов не бывает. На сердце у Энфис сразу потеплело. «Ну проходи, сестричка». Кроме чая с жирным гаурьим молоком накормить гостью было особо нечем – с продовольствием под оккупацией было туго, имперцы забирали всё, что могли. Но этот чай после второго рождения показался ей самым сладким нектаром в Галактике. Чиррут и Бейз уступили ей свои потрёпанные матрасы – и даже двух сразу на холодном и жёстком каменном полу было не очень достаточно – и постелили ей в углу, а сами легли на простые циновки, отгораживая её углом один сбоку, другой со стороны ног. Засыпая, Энфис думала, что не каждой принцессе доводилось спать в такой безопасности: между ней и внешним миром, словно стражи богов, лежали два монаха-воина, два доблестных Хранителя прославленного Кайбера. С такими защитниками можно не бояться ничего на свете. Энфис с трудом проснулась, когда хозяева уже давно были на ногах. Вчерашний день отнял слишком много сил, чтобы пройти незамеченным. Поднявшись, она осторожно застелила своё аскетичное спальное место, потёрла руками лицо, перевязала непослушные курчавые пряди, после ночи пытавшиеся стоять в разные стороны, одёрнула рубашку, запашную юбку до колен и порты под ней. Хозяев видно не было. Она пошла на негромкие звуки и выглянула за дверь – за которой оказался небольшой частично крытый внутренний дворик. После полумрака бункера уже практически дневное солнце ударило в глаза, и Энфис на миг зажмурилась. Имперский Звёздный Разрушитель закрывал почти всё небо, но на горизонте лазурная полоса и огненный шар солнца излучали столько света и энергии жизни, что мрак прошедших вечера и ночи казался лишь страшным сном, потерявшим все права с первыми лучами рассвета. Энфис вдохнула полной грудью: это утро было особенно сладостным и свежим оттого, что его могло просто не быть. Оккупация, война, имперские патрули и ИЗР над головой – но так по-утреннему пели птицы, с улиц доносился приглушённый шум жизни, а ветер ласкал лицо и теребил упругие рыжие пряди, всё-таки выбившиеся из причёски. Такой же ветер, как на Саварине… Кажется, впервые за последнее время она думала о родной планете не с болью и ненавистью к разграбителям и убийцам, а с нежностью и любовью. Жизнь не закончилась. Из погружения в себя её ненавязчиво вывело движение и звук: во внутреннем дворике кипела жизнь. Под ногами играли в пыли две полосатые нексу-кошки, всё время норовя во что-то врезаться или что-то уронить. Громила – Бейз – что-то готовил на тихо рокотавшем двигателе под навесом, производя металлический лязг, клубы пара и беззлобную ругань. На свободной площадке был Чиррут, и он… тренировался. Да так, что профессиональные гимнаст и кай-боксер не удержались бы от зависти. Энфис сморгнула, не веря своим глазам. Чиррут взмывал в воздух, прыгал и перекатывался по двору с такой скоростью и силой, что за движениями было сложно уследить. Удары, блоки, подножки, захваты и урывки сыпались на воображаемого противника с неистовой скоростью, образуя сплошной шквал атаки. С грацией горной лани и мощью реликтового саваринского тигра он наступал, поражал противника сериями сложнейших, виртуознейших ката и переходил к следующему, следующему, следующему… Довершением невероятности зрелища был боевой шест – не тот ли, которым он вчера ощупывал дорогу? – шест свистел в воздухе, казалось, во всех направлениях сразу. И всё это складывалось в дивный, мощный, до миллиметра скоординированный великолепный боевой танец, оторваться от которого было просто невозможно. Это был не инвалид-ветеран и не высушенный годами и знаниями монах. Это был высококлассный боец, на кончике шеста, кончиках сапог и кончиках пальцев которого жили сама сила, само изящество и сама смерть. Прильнув к косяку дверного проёма, Энфис смотрела во все глаза. Он точно был слеп? Приглядевшись, она увидела, что глаза удивительного монаха-воина были закрыты. Это было просто невероятно. Если всё это происходило без зрения… способно ли человеческое тело на такое в принципе?.. Воистину – Хранители Кайбера бывшими не бывают! Чиррут, конечно же, заметил в спектре энергий прикованное к себе внимание, но прерывать тренировку не стал: священный бой был также и медитацией, и молитвой. Времени он не засекал и продолжал сражаться с «врагами», превосходя все мыслимые и немыслимые ограничения тела и выходя на границу воли и духа, а Энфис всё смотрела, смотрела… Закончив упражнения дыхательной гимнастикой, Чиррут поднялся и подошёл к ней и, чуть прищурившись, навострил восприятие. Что-то было по-другому. Тонкие сплетения энергий в её душе оставались для него сокрытыми, но её энергетический облик изменился подобно скульптуре, выкристаллизовавшейся из бесформенной кучи песка. – Господин Имве, – перебила она ещё не сказанное приветствие. – Научите меня драться. – Научить драться?.. – переспросил Чиррут, а Бейз чуть не опрокинул сковороду. – Да. Научите меня драться. Я хочу защищать свой народ. Голос звучал решительно и твёрдо, но не как вчера – с оглушающими нотами отчаяния и безнадёжности – а с силой, с жизнью. Воинственно-прекрасное выражение совсем юного девичьего лица с нежными очертаниями чуть пухловатых губ было достойно полотен с изображением самой богини Победы, которую так чтили на Саварине, твёрдой, доблестной, отважной, отчаянной, непобедимой. – Научите меня драться. В детстве я видела что-то похожее у мужчин моего народа. Вы… учитывая вашу… вы же просто сделали невозможное! Я тоже хочу быть сильной. И физически, и духом. Я хочу защищать свой народ! Пожалуйста, мастер Имве… – Защищать свой народ… – протянул Чиррут, словно разглядывая её в спектре энергий. – Для этого мало одного желания. Ты можешь перестрелять или избить один отряд «Багрового рассвета», но дальше? Дальше что? Они пришлют второй, и третий, и больше… И ты планируешь справиться с ними со всеми?.. – Я обучу тех, кто остался в живых!.. – возбуждённо выпалила Энфис, прекрасно помня, что в живых остались практически одни только старики, и от этого в яростном порыве звучала неприкрытая горечь. – Мать оставила мне немногое, но её ритуальная маска, символ предков и символ непобедимости духа нашего народа, всегда поднимала нас с колен. Если сражаться, – добавила она, уже понизив голос и опустив голову, но тяжело глядя исподлобья, – если сражаться – ты – даже если будешь убит – не будешь побеждён, потому что истинное поражение – это не смерть, это опустить руки, когда ещё можешь сражаться. Я думала, всё кончено. Вчера вы дали мне почувствовать, что я могу сражаться. Сегодня я увидела это. – Империю не одолеть даже самыми сложными приёмами рукопашной борьбы… – Чиррут взял свой посох и стал прохаживаться с ним по двору, словно не он только что во всей полноте – и не в первый раз – изучил его до миллиметра. Он мог также сказать, что ненависть и месть – это плохое топливо. Служители Кайбера знали и о Тёмной Стороне, которая могла захватить сердце и безо всякой чувствительности к Силе и сделать человека фанатиком-убийцей. Мог, но не стал – ведь Бейз на пике ненависти к имперцам становился для них ходячей смертью. Ведь сам Чиррут лишил жизни не десяток солдат и не два, и тоже не только из чувства долга – ведь солдаты, павшие от его арбалета, шеста и кулаков уже после осквернения Храма, были к надругательству над святыней и к гибели его братьев непричастны. Война меняла многое. Свет был жизнью, но не попустительством геноциду и террору. Здесь, чтобы защищать Свет, веру, Истину и то немногое, что у них осталось, приходилось убивать. Как и в других оккупированных мирах, где было партизанское движение. И ненависть к врагу могла быть хорошим подспорьем – тем более что видел он в Энфис не только это. Преданность. Решимость. Веру. Волю. Лучшие качества тех, кто сейчас сражался против захватчиков за родную землю, за жизнь и за Свет. Более того: с первого сказанного слова Чиррут увидел в ней того, кто сможет вести за собой людей – без страха и сомнений, но с надеждой и верой – и вести к победе. Он остановился. Поднял глаза к небу, где солнце уже собиралось зайти за громадный силуэт ИЗР, чтобы вновь показаться лишь на короткий промежуток перед самым закатом. Потом перевёл невидящий взгляд на Энфис. – Но ты права в том, что воина делает воля. Старые мастера говорили, что истинный воин побеждает, ещё не вступив в бой. У Империи бесчисленные полчища солдат, гигантский флот, а счета в банках ломятся от денег, но они ничего не могут сделать с жалкой горсткой тех, у кого последнее, что осталось, – это воля и вера. Воля к жизни и к победе над этим вселенским злом, разрушившим их дома и их жизни. Вера в то, что победа эта придёт. И победа эта неизбежна, как неизбежно сияние солнца после самой лютой грозы. На этих словах лицо Чиррута озарилось блаженным светом. Он продолжал: – Командир Геррера. Генерал Синдулла. Капитан Алар΄Натх. Капитан Син-Сахи. Десятки офицеров и сотни солдат, сражающихся на одной лишь решимости и вере – но раз за разом они обводят Империю вокруг пальца, временами заставляя нести нешуточные потери. И лишь время отделяет их от победы. Потому что за этими людьми и этими мирами правда и сила. И Сама Сила Светлой Стороны. Придут джедаи – и искры Восстания полыхнут под лучами Света таким пламенем, что выжгут Империю дотла. Даже один подчас может сделать то, чего не сделают и тысячи. Энфис слушала его и не могла шелохнуться, а по щекам бежали слёзы. Каждое его слово отзывалось огромной приливной волной жара, он заглянул ей в самое сердце и сказал то, что одновременно исцелило её и придало смысл её дальнейшей жизни, расправляя крылья-паруса навстречу ветру. – Тебе потребуются союзники, – вставил Бейз своим мелодичным низким голосом. – Даже такому бойцу, – он кивнул на Чиррута, – как этот мечтатель, нужно прикрытие. Ну научишься ты драться, и дальше чего? Одиночки долго не живут. – Я не буду одна. От рук «Багрового рассвета» пострадало много миров – и не все смирились с этим. – В словах её звучала такая сила, какая была не у каждого из молодых партизан, что присоединялись к группировке Герреры – и становились у него лучшими. – Я не буду одна. – Драться, говоришь?.. – продолжал Чиррут, и в его голосе пробуждался партизанский азарт боя, который так любил в нём Бейз, порядком уставший от его медитаций и молитв. – Я научу тебя драться. Как минимум – чтобы ты могла защитить себя на этой бойне. Как максимум… Чтобы ещё хоть крупицу песка положить на весы противостояния синдикатам и Империи. А этот громила, – Чиррут кивнул в сторону Бейза, – научит тебя стрелять из всего, что стреляет. Тебе потребуется много других умений, но где, как не в подполье Джеды, ты найдёшь лучших учителей партизанского боя? Бейз даже остановил готовку, и шкворчание вмиг утихло. Чиррут почувствовал его довольный, ухмыляющийся взгляд – воина, горящим сердцем предвкушающего долгожданный бой, партизана, так страстно жаждущего ещё хоть что-то сделать против ненавистной Империи, монаха, который – как и он сам – получил талантливого послушника. Как почувствовал и взгляд Энфис – полный волнения, трепета и неотступного желания идти до конца. – У тебя есть одежда, подходящая для тренировок? Ах, да, – пальцы информативно, но в высшей степени тактично пробежали по её телу, осторожно ощупывая одежду. – Это сойдёт. Энфис расцвела в восторженной улыбке и едва не подпрыгнула от радости. Последние сутки – и даже того меньше – подарили ей жизнь, тех, кто смог понять её отчаяние и боль, тех, кто мог бесконечно вдохновлять её своей верой в Свет и быть опорой, тех, кто дал ей веру в себя и свои силы. Тех, кто открывал перед ней новые горизонты и новую жизнь, исполненную смысла. Жизнь, в которой она многое могла изменить. И то, что её взяли под опеку сами Хранители Кайбера, слуги Силы, было наивысшим знаком из возможных. Как и слова одного из них о том, что джедаи вернутся, и искры Восстания породят пламя, что спалит Империю дотла вместе с ненавистными синдикатами. Джеда лежала в руинах, но эти двое, даже потеряв то, что было самой их жизнью, продолжали жить и сражаться, не позволяя Империи уничтожить их внутренний огонь. Они несли его в сердце – огонь стойкости, преданности, надежды и веры – и смогли передать его ей. Энфис знала, что между сегодняшним днём и первой сорванной имперской операцией или мафиозной сделкой, первым убитым имперским штурмовиком или клановиком-бандитом, первым сбитым имперским кораблём или яхтой синдиката лежит много времени, труда, усилий – и тела, и духа. Но сейчас она – как никогда в жизни – была к этому готова. – Запомни сегодняшний день, – сказал Чиррут напоследок. – Он дышит Силой. У тебя на шее осколок Кайбера – и в твоём сердце всегда должна жить эта надежда и эта вера.