В этот понедельник

— Ты слишком добр, разве нет? Алоис задает этот вопрос внезапно даже для самого себя. Но на то и правда были основания. Однажды он призвал демона, прожившего, возможно, не одну сотню лет. У демона были свои условия и не самый лучший характер, но он милостиво согласился ждать, пока Алоис, а на тот момент Джим МакКен, не придумает достойного желания, которое можно было бы исполнить. Демон без какой-либо жалости расправлялся с легионом слуг Эрла Транси, пачкая белоснежные перчатки в алом, но позже, с непостижимым терпением, обучал хозяина жизни в новом для него мире, игнорируя все его нападки и откровенную неприязнь. Однажды он подстрекает женщину-фотографа на убийства, нашептывая ей о скорых любви и счастье, которых она, конечно, так и не достигнет, но ведь так сложно не верить ему, когда он вот так присаживается совсем рядом, аккуратно касается чужого лица, стирает с чужих щек слезы и вкрадчиво твердит о своей преданности. Глаза Клода не выражали ничего. Прозрачный янтарь. Красивая пустышка. Но его действия путали мысли, смущали и предлагали сладкий обман, от которого было сложно отказаться. Вот и сейчас он совсем рядом. Его рука застыла в чужих волосах, еще минуту назад он рассказывал о далеких странах, надеясь расширить кругозор своего господина, а теперь он равнодушно смотрит на Алоиса, удобно устроившего голову на чужих коленях. — Что вы имеете в виду? — Это ведь как-то…- Транси поднимает брови, вспоминая, кажется, очень подходящее слово, которое он не так давно вычитал в одной из книг. — …фривольно? Клод делает вид, что задумался. — Но не настолько плохо, как простуда в середине июля. Действительно. Граф громко фыркает и отводит глаза, тут же чувствуя, как тонкие пальцы вновь берутся перебирать светлые пряди волос. Еще вчера он почувствовал недомогание. К вечеру, к головной боли и усталости прибавился кашель, а ближе к ночи Алоис и вовсе свалился в постель с температурой. Он кутался и отпихивал от себя одеяло, то замерзая, то изнывая от жары. Обрушивал мощный поток ругательств на несчастную Ханну, рискнувшую предложить свою помощь. И в итоге промучился ночь, до приезда врача, что вынес неутешительный вердикт и выдал таблетки и порошки, которые теперь полагалось принимать. Клод вздыхал, читал короткие нотации и тихо сетовал насчет сбитого графика, но исправно заглядывал в спальню господина каждый час, интересуясь его состоянием. Пока Алоис не приказал ему остаться. В комнате светло. Будь это обычный день, Транси в это время как раз был бы занят на очередном уроке французского, но сегодня он пользуется всеми привилегиями больного человека и в полной мере наслаждается бездельем, пока жаропонижающее все еще действует. Он чуть прикрывает глаза, чувствуя на лице легкий порыв ветра — окно в комнате было приоткрыто. Касания демона действуют непозволительно успокаивающе. И все это, наверное, даже слишком хорошо для очередного понедельника. Слишком хорошо. Он никогда не задумывался об этом всерьез, но разве демоны должны вести себя…так? Алоис был уверен — в одну из темных ночей Фаустус заперся в огромной библиотеке их особняка и все же нашел пособие по снобизму, чтобы старательно вызубрить каждую главу и позже блистать своими познаниями, изрядно раздражая своего хозяина. «Не подобает…» «В высшем обществе следует…» «Вы должны соответствовать…» «В вашем положении недопустимо…» Транси нервно дергается, вспоминая бесконечные уроки этикета и ограничения, которыми был полон его новый мир, чем привлекает внимание своего слуги. Клод смотрит спокойно, и в глазах его читается немой вопрос. И все же, стоило лишь Алоису дать слабину, позволительную человеку, дворецкий, не моргнув, забывал половину правил из несуществующего пособия. И руки у него теплые, а от этих касаний клонит в сон. — Тебе жаль меня? — Нет. Мне прекратить? — Нет, — граф хмыкает, глядя на то, как очки медленно сползают с переносицы дворецкого к кончику носа, и тянется к ним. Свет солнца оставляет блики на стекле. — Я не знаю, о чем ты думаешь. Это раздражает. У Клода строгие черты лица, бледная кожа, черные, с отливом в синеву, волосы, и, по мнению Алоиса, он даже слишком красив. Особенно, без очков. Возможность вот так безнаказанно рассматривать его появлялась не так уж часто, и Транси хватается за нее, пока гладит пальцами дужки и делает вид, что ждет ответа. Губы у него тонкие и бледные. Он может поджимать их, когда чем-то недоволен — это происходит редко, потому что остальные слуги почти не совершают промахов, а выражать недовольство по отношению к своему хозяину попросту неприемлемо. Нос прямой и аккуратный, с тонкой переносицей и острым кончиком. Разрез глаз необычен для рядового англичанина — внешние уголки слегка уходили вверх, что придавало им определенную остроту. У Клода длинные черные ресницы и яркая радужка глаз, которая сейчас кажется почти выцветшей из-за прямого света. Он слишком хорошо умеет скрывать свои мысли, его взгляд нечитаем, а потому Алоис никогда не знает, чего от него ждать. — Я думаю о том, что вам придется вдвойне усерднее учиться после того, как вы поправитесь. На сегодня было запланировано два занятия. Помимо, наверное, вот этого. Еще Клод умеет в одно мгновение испортить весь настрой, и это получается у него даже лучше, чем скоростная смена обстановки перед приездом любимого дяди Алоиса. Граф кривит лицо и надевает очки. — Я думаю о том, что вам придется усерднее учиться, — Алоис понижает голос, насколько это возможно, и хмурит тонкие брови, глядя дворецкому в глаза. — Господин. — На сегодня было запланировано сорок занятий, а на завтра еще сто сорок, мы невозможно отстаем от графика, как жаль, как жаль. — Господин. — А еще я сноб, и улыбаться мне запрещено указом Королевы. — Ваше Высочество. Алоис не выдерживает и смеется, снимая очки. Клод мягко забирает их из его рук, и графу хочется верить, что он все же видит слабую ухмылку в уголке бледных губ. Жаропонижающее все еще действует, и Транси приходит к выводу, что болезнью можно наслаждаться. И приятная тяжесть в собственном теле, и отдаленное пение птиц, доносящееся из сада, пропущенные занятия и мягкость прикосновений Клода, на короткое время отказавшегося от строгих правил — все это так невыразимо хорошо, что Алоис с удовольствием согласился бы на вечную июльскую простуду. Лишь бы солнце все так же закрадывалось в глаза дворецкого, а в его взгляде не было привычного холода. — Но все же, это странно, — тихо выговаривает граф, рассматривая золотую кромку радужки. Завораживает. — Я хочу знать, что ты думаешь на самом деле. Только…позже, — Алоис тихо выдыхает, смыкая веки и, наконец, неохотно поддаваясь подступающему сну. Сейчас все слишком хорошо для того, чтобы открывать нелицеприятную правду. — Да, Ваше Высочество.