Весь цветущий сад

Спросите маленькую Сакуру, почему она хочет стать ниндзя. Приглядитесь, попробуйте не пройти мимо, иначе можете пропустить кое-что интересное. Смотрите, какая она хорошенькая. Нежно-розовая река волос до лопаток, бровки, сведенные к переносице, ясные глаза, которые что-то видели, и поджатые губки. На ней милое летнее кимоно; его полы слегка запачканы яркими пятнами от мокрой травы. Маленькую ручку держит ладонь побольше — это её старший двоюродный брат, такой же тихий и задумчивый. Спросите маленькую Сакуру, почему она хочет стать ниндзя. Родители, Кизаши и Мебуки, назовут вам одни причины, по которым девочку немногим позже отдадут в Академию, а она вам — другие. Попробуйте не пройти мимо. Ей пять лет с хвостиком, когда в исторический дом небольшого клана Харуно приходит Аптекарь. (…) Края те почти всегда были на редкость плодородные. Вспаханная земля выглядела совсем черной, и росло на ней что угодно. На лугах всегда стоял такой свежий бодрящий запах, что, казалось, если много вдыхать его ртом, то можно даже не чистить зубы. Между деревнями на многие километры раскидывались цветные поля с ровными возделанными грядками, от которых по вечерам приятно пахло. На закате, вдоль них или поперек, часто прогуливались влюбленные, держась за руки. Основная дорога тянулась между плантациями строго прямо, лишь иногда сворачивая у какого-нибудь холма. Те земли не были исключительно ровной местностью, они являли собой огромную долину, по краям которой стояли, будто часовые, невысокие горы. Весной по трещинам-морщинам в каменных великанах текли маленькие водопады, а осенью на покатых склонах то и дело можно было увидеть аккуратно скатанное сено. Непривычному глазу ночами было сложно понять, где кончались горы и где начиналось небо, даже яркие, белоснежные россыпи звезд не помогали в этом проезжим, но те не жаловались, в этом было что-то сказочное. Местные с детства осознавали отличия между далекой темнотой неба и довольно близкой темнотой пушистых елей и лиственниц на высоком рельефе. На холмах пасся домашний скот: коровы, овцы, козы, лошади, иногда даже пони — между ними часто сновали собаки пастухов, помогая хозяевам или играясь друг с другом. Воздух немного отдавал навозом, но на природе это не заставляло морщиться, скорее даже наоборот, просто запах смешно щекотал нос. В конце концов, на местной сыроварне так называемое амбре стояло куда сильнее; только закоренелые жители не ходили мимо неё, прижимая платок к носу. Каждый раз, когда Харуно Кизаши приезжал со своей семьей к основной части клана, маленькая Сакура, возбужденно прыгая в повозке, считала увиденный в дороге скот, и, конечно, если случалось проехать мимо водопада, всегда восторженно ахала и дергала маму за платье. Она не могла в дороге читать, иначе такие поездки ее укачивали, но такое положение вещей не делало путешествие неприятным. Сакура любила приезжать в гости в старинный дом, где дедушка, раздвинув сёдзи для образования террасы, курил трубку, глядя как утро и вечер опускаются на роскошный сад и долину; где можно было ходить с дядей Мацу и кузеном Асуторой на проверку плантаций и вдыхать полной грудью ароматы благоухающих деревьев, кустарников и цветов, или пробовать уже созревшие фрукты и ягоды; где можно было учиться играть на старинном кото времен разрозненности кланов под внимательным взглядом мамы; где можно было весь день проводить в играх с Асуторой, слоняясь и бегая по усадьбе, или присоединяться к нему во время занятий с репетиторами, и слушать про числа, кандзи, звезды, хокку и тайка, разумное ведение хозяйства и даже про тактику боя. Пожилой учитель Хокусай с седым пучком на голове и строгими глазами никогда не запрещал Сакуре тихо подсаживаться к ним в кабинете будущего молодого господина (Асуторы) или в саду. Обычно Кизаши с женой и дочерью приезжали из Конохи просто так, примерно раз в три-четыре месяца. Семья была сравнительно небольшая, скучали друг по другу, а общение письмами живого общения заменить не могло. Кроме того, необходимо было проводить встречи о клановом бизнесе, на которых решались мелкие и крупные проблемы и строились планы на будущее. Формально в клане насчитывалось девять человек: дедушка Кадо, бабушка Акаги, трое сыновей (Цута, Кизаши, Мацуноки), жена одного из них (Мебуки) и два внука. Старший, Цута, давно ушел скитаться, затем осел где-то далеко и начал вести уединенную жизнь на природе. Он отвечал за создание алкогольных напитков и винной продукции — постоянно придумывал новые мыла, сухие шампуни и духи, настойки, бальзамы, водку с добавками, новые вина. Образцы приходили раз в полугодие и обычно некоторой партией, и если они одобрялись на дегустации, то старший из сыновей Харуно приезжал и лично доставлял рецепты. Несмотря на то, что Асутора был сыном Цуты, тот его проведывать не спешил. Его единственная земная любовь, ненаглядная, милая сердцу, жена, ушла в мир иной вскоре после родов. С угасанием ее жизни что-то угасло в самом Цуте. Он потерял всякий интерес к столице, где раньше налаживал связи, к матери, для которой был утешением и терпеть характер которой мог не всякий, к дому и к людскому обществу. Нет, Цута любил своего сына. Он любил его настолько, что не пожелал ему сломленного отца, психологически не способного к воспитанию своей крови. (Свою жену он любил больше, и это была маленькая, но великая любовь, текущая с кислородом по венам, вдыхаемая и выдыхаемая, чистая и нежная. Забегая вперед: он любил ее всю жизнь). Дедушка Кадо понял позицию первенца и принял ее с самурайским достоинством. Бабушка Акаги, вышедшая из торговцев, сына стерла из своей жизни. Во время его приездов она демонстративно уезжала в соседнюю долину к родственникам.Цута не пытался получить от нее прощения. В этот раз Кизаши с женой и дочерью приехали не только погостить, но и по официальным делам: Мацуноки, младший сын Харуно, собирался жениться на девушке из торгового клана Ямагава. Между главами семейств уже все было обговорено, свадьбу собирались сыграть с первым снегом, в ноябре. Невесту доставила делегация Ямагава в конце лета, чтобы будущие супруги познакомились и успели друг другу понравиться до бракосочетания. Сакура немного расстроилась, когда узнала, что не попала на шикарное пиршество, организованное по прибытии девушки, потому что там были и музыканты, и приглашенные актеры кабуки, и фейерверки. Конечно, целую коробку фейерверков припас хитрый Асутора, и дети ночью их запустили. Не обошлось без выволочки, но кузен, потирая надранные уши, все равно выглядел довольным тем, что его двоюродная младшая сестра перестала кукситься. Каэдэ, невеста, была прекрасна словно сказочная принцесса. У нее были смоляные волосы, шелковые, тяжелые и блестящие, ее глаза отливали янтарем, а еще она часто улыбалась, легко и задумчиво. Сакура, увидев ее, невоспитанно уронила челюсть и подумала: когда вырасту, хочу быть такой же. Когда прибыла «ветвь» Кизаши для знакомства с будущим новым членом клана, стоял сентябрь, время сладостного солнца и жатвы. Селяне, трудясь в полях или на фермах, звучно пели, и их голоса разносились по всей долине, теряя слова, но оставляя мелодию. Каэдэ-химе, в кимоно желтых и красных оттенков, сочеталась с соснами и лиственницами, и поэтому могла бы стать олицетворением теплой осени. Она часто гуляла по саду усадьбы клана Харуно, не желая сидеть взаперти дольше необходимого. По крайней мере, так говорила Сакуре ее мама; самой девочке казалось, что Каэдэ избегала помещений, потому что в них всегда чувствовалось присутствие бабушки Акаги, а бабушку опасались все. Избегать ее можно было только в саду, она его почему-то не переносила, то ли из-за какой-то аллергии, то ли из-за насекомых. Именно поэтому Каэдэ из дома Ямагава часто сидела с книгами в беседке, овитой плодоносящим виноградом. Порой оттуда доносилась нежная мелодия со струн кото. Когда мама и папа уходили куда-то по делам, и когда Асутора тоже уходил по делам за руку с дядей Мацу, Сакура прибегала к Каэдэ, сжимая под мышкой какую-нибудь книгу или раскраску. Они сидели и пили чай — это происходило в полном молчании. Человеческий голос заглушал перезвон листьев на ветру и птичьи трели, а этим стоило вдоволь насладиться перед зимой. Дедушка сразу одобрил невесту младшего сына. Он давно собирался породниться с Ямагава. Клан Харуно занимался изготовлением фруктовых вин и других ароматических продуктов в южной части Страны Огня. Клан Ямагава ничего не производил, но все время своего существования занимался транспортировкой товаров через Страну Рек. Семьи уже давно сотрудничали, но породниться не получалось. Сам дедушка когда-то собирался жениться девушке из Ямагава, но маленькой Сакуре эту историю почему-то не рассказывали. Это было странно, потому что обычно ей рассказывали много всего интересного, например, как клан когда-то был вассалом другого клана. Прадедушка и прапрадедушка были великими самураями, и их мечи разили подлых злодеев, смевших угрозой или нападением принести вред сюзерену. Прапрадедушка в своей молодости вообще объездил весь свет, подружился с шиноби из разных кланов и даже некоторые примирил в ту тяжелую эпоху разрозненности и смуты. Потом украл себе принцессу и женился по любви, чуть не начав этим новое противостояние. История его жизни была одной из любимых сказок на ночь. Сакура и Асутора часто разыгрывали между собой ее фрагменты, наиболее воинственные, как, например, осада города Танзаку-Гай. Прадедушка был храбрым воином, гениальным стратегом и пережил рождение Скрытых Деревень и Первую войну шиноби. К концу того времени смерти и хаоса клан сюзерена почти угас, и прадедушка проводил последнюю наследницу на ее же собственную свадьбу, в клан куда более могущественный, ставший даймё всей Страны Огня. Он собирался продолжить службу новой семье наследницы, но по всем землям прошла волной страшная эпидемия, и прадедушку болезнь не обошла стороной. Тогда многочисленный клан Харуно уменьшился лишь до прабабушки и ее сына, нынешнего главы, дедушки. Тогда он, Кадо, похоронивший двух братьев и сестру решил повесить меч на стену, подумав, что приоритетнее было бы восстановить семью, чем стать вельможей и скончаться, выполняя долг. Он ходил по тихой долине и сжигал дома, полные трупов. Убивал больных животных, чтобы те не мучались, и их тела сжигал тоже. Земля была обработана не удобрениями, а огнем, и еще много лет завистники говорили в спину дедушки, что плодородие он купил кровью. Это была реальная, но пугающая история, и Сакура спала со включенным светом неделю, услышав ее в первый раз. Ей снился дедушка с его темно-красными волосами, совсем молодой, без редких морщин и седин. В одной руке он держал меч, а в другой — факел; перед ним простиралась ночь, и в ней молчали мёртвые деревни. Сакура наивно предполагала, что больше никаких подобных историй не испугается, поэтому не понимала молчания мамы по поводу сватовства дедушки. — Не думай об этом, милая, — говорила ей Мебуки, поглаживая розовые волосы дочери перед сном. — Это не наше с тобой дело. Папу тоже лучше не спрашивай, он всегда становится грустным, когда кто-то этим интересуется. Ты же не хочешь, чтобы папа грустил? Харуно Кизаши, по мнению маленькой Сакуры, был самым веселым человеком на свете, с его частыми улыбками и природным добродушием, поэтому ей вдвойне не хотелось, чтобы он грустил. — А бабушку Акаги можно спросить? Мебуки даже немного побледнела: — Нет-нет-нет, ни в коем случае! Вообще ни с кем об этом не говори. Если госпожа Акаги узнает, что ты задаешь такие вопросы, беды не миновать ни мне, ни тебе, ни папе, — она даже воровато огляделась, не мог ли кто подслушать разговор за сёдзи. Сакуре не нравилось взволнованное и испуганное лицо мамы. — Иногда надо уметь держать рот под замком, — шепотом сказала та, внимательно посмотрев в глаза дочери, — иначе никто не знает, что случится. Мама поцеловала Сакуру в лоб, подоткнула ей одеяло и ушла вместе с лампадкой в соседнюю комнату, задвинув за собой сёдзи. Прислуга уже подготовила им с папой постели и обрызгала комнату лавандовой водой для крепкого сна. Сакуре в ту ночь не спалось, она все ворочалась с боку на бок и не могла перестать думать о бабушке Акаги. (…) Месяц спустя прислали невесту из клана Томоро по имени Хакуё. Томоро тоже занимались транспортом товаров, однако по суше; они были беднее, чем Ямагава, и бизнесу их было от силы лет десять, поэтому они отчаянно нуждались в стабильных покупателях. Сакуру никто не спрашивал, но ей самой казалось, что Томоро просто сделали вид, будто не получили приглашения на свадьбу. Хотя как можно было не получить, вести о свадьбе Харуно Мацуноки и Ямагавы Каэдэ давно просочились за долину. Селяне по деревням предвкушали праздник, который готовился по такому случаю, а в соседних аристократических усадьбах шили лучшие одежды для незамужних дочерей, чтобы те привлекли к себе завидных женихов. Хакуё-химе была прекрасна словно пасмурный летний день — светловолосая, сероглазая, бледная, с россыпью рыжих веснушек, — но дядя Мацу смотрел только на Каэдэ и гулял по саду Харуно только с ней. Та всегда выглядела искренне счастливой, держа его за руку или под локоть. Радость была Каэдэ к лицу — блестящие глаза, робкая улыбка и розовеющие щеки делали ее еще прекраснее. Дядя Мацу, чтобы проводить с ней больше времени, перенес свой малый рабочий стол в беседку, и писал там тушью письма с документами, наслаждаясь присутствием своей невесты. Из той части сада часто слышался перезвон смеха, кото или трель флейты. Несмотря на жизнь в провинции, дядя хорошо разбирался в музыке. Хакуё-химе осознавала, что делать ей было нечего на территории клана Харуно: Мацуноки очевидно души не чаял в другой кандидатке, и та отвечала взаимностью. Все относились к Томоро с едва скрываемой жалостью, потому что она не могла вернуться домой без разрешения своего клана. Дедушка Кадо великодушно велел слугам относиться к ней как к обычной гостье, но те все равно шептались, и она не могла этого не слышать. Хакуё коротала свои дни в особняке, стыдливо избегая общества людей, и её не трогали. По этикету, это был максимум дозволенного сочувствия. Её кимоно были бледно-пастельными, а украшения — серебряными, в то время как Каэдэ носила насыщенные, почти яркие цвета и золото. Они выглядели почти как день и ночь; что касалось характера, то Ямагава была тихой, но Томоро была еще тише; Хакуё в этом плане напоминала лишь бледную пародию на соперницу. Она сидела в особняке и лишь периодически выходила на террасу, чтобы склониться над кропотливой вышивкой под солнечным светом. В сад Хакуё не ступила ни разу — то пространство предназначалось не для неё, и она благородно, достойно и честно это признавала. Ее жалели. Несчастная Томоро так побледнела, когда ей рассказали о намечающейся свадьбе — и это было на глазах у всех Харуно, они вышли встречать ее дилижанс — она стала белее мела, и в полной тишине так громко сглотнула, наверняка слезы, а потом вышла и поклонилась в ноги, пачкая своё прекрасное кимоно. После такого наверняка у всех, даже Каэдэ, сердце сжалось. Сакура хотела к ней подойти, но не осмеливалась. Страх и неловкость разливались по жилам от вида прямой девичьей спины, и… пусть Хакуё-химе была не виновата в своем сложившемся положении, Сакуре казалось, что окажи она внимание девушке из Томоро, это будет предательством Каэдэ. Детское сердце сжималось, глядя на чужое страдание, но аристократическое воспитание и долг раз за разом вынуждали проходить мимо. Сакура надеялась, что Хакуё слышала детские шаги, которые могли к ней подойти, но не подходили, и не сердилась. Болезнь Каэдэ-химе стала для всех неприятной и пугающей неожиданностью. Даже день выдался пасмурный и дождливый, холодный тяжелый ветер постоянно рвался в дом, стуча в стены и завывая в трубах. Сакура и Асутора из-за этого просидели дома под одним одеялом, играя в игрушки и читая по очереди вслух книжки с картинками. Асутора вел себя как настоящий самурай и не выражал боязни погоды, а Сакура, к стыду своему, все-таки расплакалась, и только горячий обед смог ее успокоить. На самом деле она испугалась не столько погоды, сколько болезни Каэдэ-химе. Ей не хотелось, чтобы с будущей тётей что-нибудь случилось. Еще только накануне все было в порядке, но потом та проснулась ослабевшая и бледная, и пожаловалась на страшный холод, пробравший до костей. Диагностировали жар. У Каэдэ кружилась голова и двоилось в глазах, она почти ничего не ела. За пару дней состояние невесты ухудшилось до такой степени, что та не могла встать с постели. Слуги постоянно проветривали комнаты, чтобы зараза не распространилась на господ. Детям не разрешалось навещать больную даже в сопровождении взрослых, поэтому Сакура и Асутора просто оставляли под дверью несчастной мятых журавликов с пожеланиями о выздоровлении на крылышках. Мацуноки не мог работать, он все время проводил у постели своей невесты или склонившись в молитве перед семейным алтарем. Слуги шептались, глядя на его тоску, что умение любить передаётся у Харуно от брата к брату. За младшего работал Кизаши. Он тоже некогда едва не отрекся от семьи, когда родители не сразу одобрили Мебуки, дочь ронина, что служил раньше в Узушио до его падения.Тот дедушка сам называл себя ронином, поскольку считал бесчестьем тот факт, что спасся, когда должен был умереть. Первые годы после падения он пристраивал и прятал выживших Узумаки, после его убили самого, защищавшего красноволосых детей. Мебуки спасло то, что она пошла в мать и родилась с золотыми локонами. Когда Кизаши уехал в Коноху развивать бизнес и женился там без разрешения, Акаги была в ярости. С болезнью Каэдэ ей приходилось терпеть общество свекрови, потому что дедушка Кадо свою жену избегал, и еще мама Сакуры храбро пыталась отвлечь пожилую женщину ото всяких разговоров со своим младшим сыном. В своем подавленном состоянии Мацуноки желал или уединения, или общества несчастной невесты, максимум мог пообщаться с братом и отцом. К обществу матери он готов не был, все ее разговоры несли в себе холод. Казалось бы, обстановка не могла стать тяжелее, но на третий день болезни Каэдэ трагически скончалась Томоро Хакуё. Перепуганный садовник едва не сорвал себе голос от страха, на крик сбежались все жители усадьбы в одежде для сна, кто-то лишь накинул хаори или одеяло. Девушку нашли повешенной на собственном поясе от кимоно в саду на старом вишневом дереве, что стояло над ручьем. Одно из самых красивых мест усадьбы. Девичье лицо выглядело умиротворенно. Тело покачивалось на ветру, юбки трепались о мертвые ноги. Сакуре еще долго возвращалась эта картинка во сне. Бабушка Акаги от этой новости упала в обморок, а дедушка Кадо ушел в молельную беседку и не выходил оттуда сутки. Сакура видела издалека, как тонкие струйки дыма из благовоний путались в его темно-красных с проседью волосах. Она не решалась зайти внутрь и тоже преклонить колени перед алтарем и не решалась потревожить дедушку вопросами о завтраке, обеде и ужине, поэтому помолилась перед той старой вишней и оставила у входа в беседку поднос с едой. Будь Сакура на месте дедушки, ей бы тоже захотелось побыть с собой наедине. Дедушка Кадо всю жизнь отличался красотой и непоколебимостью духа, его спокойное лицо редко выражало эмоции, а глубокий голос никогда не повышался. Сакура слегка побаивалась его, но уважала и безмерно любила, в отличие от бабушки, вечно недовольной, хмурой, седой, сморщенной. Впрочем, ни для кого не был секрет, что из внуков она никого не любила, хотя Сакура не понимала, как можно было не любить Асутору, он всегда старался быть справедливым и придумывал лучшие игры, а еще заботился о своей маленькой кузине и очень старался в учебе, чтобы стать хорошим главой клана. У мальчика гены смешались таким образом, что волосы у него были фиолетового цвета, а глаза — золотисто-желтыми, почти как у Каэдэ, только светлее. Они как раз играли в прятки на улице, когда Сакура впервые увидела Аптекаря. То был первый солнечный день с начала болезни Каэдэ, поэтому дети, обрадовавшись, с самого утра были на улице. Они уже успели сходить вместе со слугами за покупками, посмотреть в окно булочной на работу пекаря и выпить парного коровьего молока, когда решили поиграть на территории усадьбы. Сакуре как раз надо было прятаться, потому что мама, устав от бабушки, все же согласилась поискать детей. Асутора уже нашел место под садовым мостиком, но к, сожалению, там мог поместиться только один человек, будь то взрослый или ребенок. И тогда Сакура придумала, что спрячется на воротах, между массивной деревянной отделкой; для этого надо было сначала залезть на дерево, что росло рядом, и потом уже на них перебраться. Не опасаясь порвать или испачкать свое летнее кимоно, девочка с разбегу запрыгнула на нижнюю ветку и, пыхтя, начала забираться выше. И, вот, когда настал самый ответственный момент ее плана, она увидела самого необычного человека в своей жизни. Если Сакура раньше думала, что Каэдэ сошла со страниц сказок, то теперь изменила свое мнение. Незнакомец, неторопливо шедший в направлении особняка Харуно, сам, казалось, был сказкой. — Здравствуйте! — с широкой улыбкой крикнула маленькая Сакура со своего насеста. Она была очень воспитанной девочкой, с гостями всегда стоило здороваться, пусть и с незнакомыми. В воздухе что-то глухо зазвенело. Загадочный человек чуть наклонил голову вперед и затем посмотрел наверх, прямо на нее. — Здравствуй, — тихим, мягким голосом сказал он. (…) В пять с хвостиком лет Сакура узнала, что такое мононоке. Мононоке — это… в первую очередь, это история, глубоко запрятанная, часто постыдная и запылившаяся, это нехорошая история, грустная и часто страшная; это история, в которой, так или иначе, была замешана смерть. Во вторую очередь, мононоке — это возмездие, а оно бывает разным. Иногда это души невинных жертв, жаждущие расплаты. Порой это убийцы или люди, совершившие тяжелое преступление против других или самих себя, которые не смогли вынести греха и невольно, незаметно раскололи свою душу. Это бывают аякаши, забытые или оскорбленные, ведомые пороками, будто не духи они, а люди. И, в конце концов, мононоке — это паранормальное чудовище. В первых двух случаях источником насилия, вольно или невольно, наполовину является человек; другую половину составляет аякаши, который или просто откликнулся из мира духов или напрямую связан с произошедшей трагедией. Все это вместе и создает орудие мести, которым является мононоке. В третьем случае мононоке — это аякаши, ставший чудовищем по собственной прихоти, чтобы ранить, убивать или строить другие козни. Если не знать имя духа, откликнувшегося или бесчинствующего, мононоке убить нельзя. В пять с хвостиком лет Сакура лишилась бабушки. История, которую ей боялась рассказывать мама, не позволявшая дедушке Кадо все эти годы почувствовать себя по-настоящему счастливым, звучала так: Харуно Акаги, в девичестве Тоя, дружила с тогдашней принцессой клана Ямагава, Каори. Они были соседками, добираться из одной усадьбы в другую ничего не стоило — всего час езды на повозке или три часа неторопливым шагом пешком. Девочки были не-разлей-вода — вместе гуляли под пышными кронами деревьев, по лугам, вдоль центральной реки, берущей воду из гор. Они дарили друг другу свою искусную вышивку, практиковали танцы и чайные церемонии, играли по очереди на одном кото, и даже репетитор по пению у них был одинаковый. О такой дружбе, казалось, можно было только мечтать. Только со стороны Акаги это была не совсем дружба. Под теплым взглядом медовых глаз все в ней таяло. Когда Каори расчесывала темные волосы своей подруги, у той шла кругом голова от блаженства, и к волосам Ямагавы Акаги прикасалась осторожнее, чем к игле, и нежнее, чем к кому-либо другому. Это называлось дружбой, у обеих больше не было подруг. Каори принимала отношение Акаги к себе как должное и не видела… ничего из ряда вон выходящего, другая же не понимала собственных чувств и была к ним слепа. Когда дружба привела их к соперничеству за брак с наследником Харуно, невесты лишь посмеялись и решили: «пусть победит сильнейшая». Однако, стоило Кадо отдать предпочтение Ямагаве, невеста из клана Тоя поняла, что не умеет проигрывать. Каори искренне полюбила Кадо, и тот ответил ей нежной взаимностью. Часть Акаги была рада за подругу, но другая часть, наибольшая, не могла слушать, как та с придыханием и румянцем на щеках рассказывала о своем женихе. В Тое все болезненно сжималось, когда она видела Каори и Кадо, идущих под руку. В какой-то момент целое множество чувств захлестнуло ее: ревность, зависть, злость в самых разных оттенках — и Акаги хладнокровно взяла на душу грех. Она пригласила Каори прогуляться под луной, чтобы девушки почитали друг другу наизусть хокку и танка о звездах. Акаги также намекнула, что собиралась признать свое поражение и пожелать удачи в браке. Я тоже заслужила любовь. Так почему ты, а не я? Акаги приказала своему слуге, ныне давно почившему, у которого пряталось темное прошлое в паутине шрамов, и который никогда не задавал лишних вопросов, спрятаться под садовым мостом. Когда девушки встали под вишней, склонившейся у ручья и начали говорить о летней ночи, слуга незаметно вылез. Ударом ладони он лишил Каори сознания, затем сдернул с нее пояс от кимоно, сделал из него петлю и без особых усилий вздернул девушку на дереве. Она не почувствовала своей смерти. Акаги подделала предсмертную записку, в которой признанная, официальная невеста обвиняла своего жениха в том, что он играет с ее чувствами, а на самом деле любит соперницу. Каори, расчувствовавшись, могла себе всякого напридумывать, особенно в полнолуние, но потом она сама же эти мысли отпускала. Кадо десятилетиями винил себя в смерти девушки, которую полюбил. Жена, несмотря на рожденных детей, всегда была нежеланной. Грех не давал Акаги жить спокойно, по особняку всегда гуляли слухи, будто именно она довела до могилы бывшую подругу. Темные чувства поглотили ее душу и, отхлынув, оставили после себя лишь холод, апатию и глухую, слепую, серую тоску. Любовь и радость искорками выходили из нее лишь при воспитании трех своих сыновей, к мужу она не могла чувствовать ничего, кроме как воспитанного отношения покорности и долга. Когда родился первый внук, человечное тепло в ней почти пропало, сменившись еще большими безразличием и раздражительностью, потому что у Асуторы были золотистые глаза, почти как у мертвой невесты. Акаги не могла на него смотреть. Глубоко внутри себя Акаги так и не похоронила свою подругу, не отпустила ее, поэтому, узнав о намерении супруга женить младшего сына на Каэдэ из клана Ямагава, она поняла одно: — Через мой труп! Эта холодная женщина любила только Каори, но разве может расколотая душа чувствовать любовь? — Через мой труп! Глаза б мои не видели этих самодовольных сучек! — кричала Акаги. Они все стояли в саду-который-был-не-садом, в некоем параллельном обычному миру пространстве, где, несмотря на осень, цвела вишня, выглядевшая не такой старой. Лепестки злым, бешеным вихрем кружили вокруг убийцы, изрезая ей кожу и кимоно. Горы, вечные наблюдатели, клокотали камнями и трясли землю. Члены клана Харуно в ужасе смотрели на суд, вершащийся над матриархом семьи, однако никто не спрашивал Аптекаря, почему тот еще не обнажил свой меч, никто не тряс его истерично за хаори с криками «сделайте что-нибудь». Акаги еще не закончила своей истории. Она специально проследила за тем, чтобы приглашение на свадьбу не дошло до клана Томоро, чтобы те прислали свою невесту. Хакуё ничего не знала о планах своей вероятной будущей свекрови, но все равно стала жертвой мести мононоке. Акаги решила погубить Каэдэ, но, чтобы не повторяться, выбрала другой метод — яд. В день, когда должна была быть добавлена в чай последняя, смертельная, доза, нашли мертвой Хакуё. Акаги, потрясенная этим, забыла подмешать последние капли. Этот мононоке состоял из отколотой части души бабушки и Дзями, аякаши злой воли гор, который просыпается, чтобы нанести вред человеку. Горы были свидетелями и расцветающей любви Акаги и бессмысленного убийства Каори. Харуно-Тоя на самом деле все эти годы хотела покарать саму себя, поэтому мононоке, забрав в мир мертвых страдалицу Хакуё, пришел за собственным источником зла. Клик.  — обезьяна на рукояти волшебного меча в третий раз открыла пасть. Тут все и кончилось, на самом деле начавшись. (…) Сакуре было шесть лет, когда она снова встретила Аптекаря. Кизаши, Мебуки и их дочь уже успели вернуться в Коноху. На самом деле, они просто не стали задерживаться надолго и уехали, отпраздновав свадьбу, действительно сыгранную с первым снегом. Похороны Акаги не слишком омрачили общую радость праздника, как ни странно. Возможно, Харуно были рады тем, что всё обошлось, а может действительно по ней не скучали. На празднике плясали приглашенные экзотические танцоры, пели песни странствующие барды, запускали фейерверки и ели до отвала. Вся округа уселась за одним огроменным столом, украшенным разноцветными фонариками. Молодожены сияли, глядя друг на друга, оба выглядели как самые волшебные украшения праздника. Почти сразу после него, утром, они отправились в небольшое свадебное путешествие, оставив Кадо и Асутору.Остальные же разъехались-разошлись по домам. По зданию в Конохе, в котором жили Харуно, нельзя было сказать, что в нем проживала кое-какая, но аристократия, однако ни Кизаши, ни Мебуки это не огорчало. Это был обычный трехэтажный дом с заостренной, пагодаобразной, крышей на одной из торговых улочек Конохи. На первом этаже располагалась продукция клана Харуно, винно-ароматический магазин, далее шли два жилых этажа и чердак. Этажи были большими, поэтому нижний разделили на две квартиры со всеми удобствами и сдали в аренду. На втором жилищном этаже комфортно и свободно расположились родители Сакуры, она же попросилась жить на чердаке. Он был вполне обитаем, имел уютные покатые потолки и большое круглое окно. День тогда был ветреным и серым, и Аптекарь выделялся своим цветом на улице словно то же вино, разлитое по белому мрамору. Он медленно шел, равномерно и тихо, стуча гэта, и Сакура, которая заметила его, возвращаясь из библиотеки, уловила тот звон, сопровождавший зачин предстоявшей истории изгнания очередного мононоке. С детской позиции очень логично подойти и поздороваться со знакомым взрослым, а предложить тому помощь, тем более, хороший тон. — Нет, — тихо протянул Аптекарь голосом-дымком. Он опустил взгляд на розовую макушку девочки, помолчал и остановился. Вокруг них продолжал двигаться поток людей, разноцветный, безликий и многоногий. Сакура смотрела на рукава Аптекаря, украшенные изысканными узорами, а Аптекарь смотрел на девочку. Ей показалось, будто он тихо вздохнул. Уличный шум неожиданно и громко раздался в детских ушах, Сакура инстинктивно зажмурилась и зажала уши. Когда она их открыла, Аптекаря рядом уже не было. Девочка поозиралась по сторонам, но тот словно растворился в воздухе. — Эй, в сторону! Сакура вздрогнула, кто-то ее толкнул, и она больно упала на колено. И только тогда, смаргивая слезы от неожиданной боли, девочка заметила, что Аптекарь уронил на землю весы, те самые, позолоченные, красивые, с драгоценными камнями и бубенцами, для поиска мононоке. Она торопливо схватила их, спрятала под маечку и, прихрамывая, пошла домой. Там ждали мама с папой и вкусный ужин. (…) Девочка из клана торговцев, в прошлом известных воинов, пошла в Академию. Конечно, никто давно не помнил клан Харуно, да и с чего его помнить, если предки не были ниндзя и Сакура не родилась с улучшенным геном? Ее это не огорчало. Так она себе говорила, когда Кога-сенсей кривил губы, зачитывая список детей, пришедших из гражданского сектора Конохи. На детей из кланов ниндзя или просто детей ниндзя Кога-сенсей улыбался той фальшивой улыбкой, которой обычно приветствуют посетителей в дорогих ресторанах. Если бы Сакура не видела его гримасы, она сочла бы его добрым и справедливым преподавателем. У нее под свободной рубашкой, закрепленные узелками на позолоченной цепочке, висели те волшебные весы. Их, к счастью, не было видно, Сакура этому радовалась. На нее и так все обернулись, когда надо было поднять руку на перекличке и сказать: «это я!» или «здесь!». Назвать дочь с розовыми волосами Сакурой так оригинально, наверняка недобро подумал Кога-сенсей. Девочка это знала, потому что многие не сдерживались и говорили подобное вслух. Ни Кизаши, ни Мебуки не терпели такого отношения к своему ребенку, поэтому сказавший это человек становился нежелательным лицом в их магазине и обрастал такими неприятными, экзотичными слухами, что приходилось, поджав хвост, уезжать. В Академии Сакуру считали тихоней, общество книг ее интересовало больше, чем людей. Она носила подмышкой книги про аякаши и ветхие, давно никому не нужные, криминальные хроники, потому что помимо искусства ниндзя были тоже опасные сферы жизни. На уроках Сакура рисовала разноцветными карандашами чудовище-мононоке, что было ее бабушкой и бабушку же съело. Дети играли на переменах, одна не очень воспитанная девочка Ами временами дразнила Сакуру за ее большой лоб. Издевки были самыми разными, и каждая била больнее предыдущей, но девочка держала спину ровно, негоже потомку старинного самурайского клана сутулиться. Сакура держалась ровно, даже когда Ами попытался сорвать с нее волшебные весы на цепочке. Ами в тот день отпустили раньше с уроков, и она ушла, подвывая в промокший от слез, соплей и крови платок, баюкая свой маленький сломанный нос. Кога-сенсей, конечно, отругал и Сакуру и ее родителей за невоспитанность и агрессию, за деревенский склад ума и неблагодарность Деревне, и вообще он читал свою нотацию целый час, делая страшные гримасы. На следующий день с ним уже никто не здоровался за руку, потому что Кизаши и Мебуки не терпели к себе такого отношения, а сплетни в Деревне ниндзя разлетаются быстрее зерна для голубей. Зачем прохожим здороваться с Кога-сенсеем, если он, оказывается, не той любовью любил маленьких детей? А вот Сакуре после этого неприятного происшествия стало жить легче. Едва она зашла следующим утром в класс, как к ней подсела красивая белобрысая девочка и сказала с горящими глазами: — Вот это ты ее круто стукнула! Эту девочку звали Ино, и так началась прекрасная дружба.