and did it my way

      Коннор не понимает.       Он привык понимать: за доли секунды считывать всю информацию обо всем, что окружает его, распознавать все существующие на планете языки, знать основы всех мировых религий и имена всех писателей за всю историю человечества. Но сейчас он совершенно ничего не понимает.       Он смотрит на свои руки, которые сделаны из крепкого сплава и покрыты синтетической тканью, которая так похожа на человеческую кожу. Он смотрит на свое лицо в зеркале – колечко у виска мигает паническим, ядовито-желтым цветом. Он смотрит в глубину своих стеклянных глаз – и ничерта не понимает, хотя привык все понимать.       Мир рушится и строится заново, конец света сменяется его началом – по Детройту разъезжает военная техника вперемежку с легковыми машинами. Люди выходят гулять с детьми – и рядом проезжает полицейский патруль, а вслед за ними мирно шествует группа андроидов. Дети смотрят на них с любопытством, взрослые – с опасением. А Коннор ничего не понимает.       Маркус просит его помогать во время переговоров с президентом и Киберлайф, Коннор не сопротивляется и на совесть выполняет обязанности советчика, секретаря и ассистента – делает все, что предписано его программой, но все равно ничего не понимает. Не понимает, кто он такой, зачем он делает то, что делает – и это пугает его настолько, что в глазах иногда темнеет, а в руках появляется совершенно непонятная и до ужаса человеческая дрожь.       Многие андроиды боялись умирать, но Коннору страшно быть живым. Ему будто дали какую-то невероятную силу, с которой он совершенно не понимает, как обращаться.       Коннор не понимает, куда ему идти. Раньше он мог оставаться на ночь в полицейском участке и просто включать режим сна на время, пока работы нет. Теперь же одна мысль о том, чтобы просто стоять всю ночь на одном месте в пустом департаменте кажется такой чужеродной и странной. - Лейтенант, можно личный вопрос? Хенк смотрит, нахмурив брови, но Коннор чувствует, что это раздражение – показное. Чувствует ли? Считывает ли? - Я не понимаю, как мне лучше поступать теперь. Должен ли я, как прежде, оставаться на ночь в участке? Маркус предлагал мне оставаться в новом штабе Иерихона, но я не понимаю, могу ли я… должен ли я… - Ты чего, серьезно что ли? – Хенк кривит губы, во взгляде читается какая-то жалость и бесконечное число вопросов. Коннор не понимает, как он видит это. Его механический мозг обрабатывает эти сигналы? Его несуществующее сердце понимает эти чувства? - Абсолютно, - вздыхает он. – Я не знаю, у кого мне еще спросить совета. С некоторого момента мне кажется, что я ничего не знаю. - Хочешь – оставайся пока у меня, жестянка. Будешь гулять с Сумо в дождь, - смеется Хенк, расслабляя плечи. - Это не доставит вам сложностей? Пожалуй, я не откажусь. Хенк громко ржет, запрокидывая голову назад. Коннор не понимает, с чего смеется товарищ, но улыбается. Алгоритм внутри его головы знает, что когда ты поддерживаешь эмоции собеседника – разговор идет легче. - Я никогда не жил… нигде. И ни с кем… - Коннор сидит на диване в гостиной и смотрит невидящими глазами прямо перед собой. – Моя программа знает, каковы правила сожительства, но есть ли что-то неочевидное, что я не должен делать, находясь в вашем доме, лейтенант? - Ты должен не быть таким занудным, – бросает Хенк из своей комнаты. – И не будить меня раньше, чем я проснусь сам. И по лицу больше не бей никогда – а то вмажу в твою механическую челюсть. - Вас понял, лейтенант! – Коннор отчего-то чувствует себя ужасно нелепым и глупым.       Мир ломается и одновременно рождается из своих обломков – и мир внутри Коннора, наверное, тоже. Но все старое разбивается намного быстрее, чем вырастает новое, и эта странная пустота в том месте, где раньше была его личность, пугает Коннора. Старый мир наполнен едва слышным гудением его механизмов, шипением синей крови в искусственных венах и мерным, ненастоящим дыханием. Новый мир звучит и ощущается совсем иначе и Коннор даже не может понять – как.       Среди ночи за окном разражается снежная буря. Ветер так и норовит разбить некрепкие окна, кидает пригоршни стеклянных снежинок в стекло, гудит и воет под дверью. Коннор лежит и слушает эти странные звуки, каждый из которых наполнен какой-то неведомой жизнью. Он не может спать – потому что андроидам не нужен сон, но и не знает, как отправить себя в спящий режим. Он ведь не машина. Но он и не человек. Коннор неловко ходит по темной комнате, присаживается перед шкафом, перебирает стопку пластинок холодными пальцами. Его внутренний процессор без промедления обрабатывает каждую обложку, и в его сознании тут же появляется информация о каждом исполнителе. Спустя пять минут он знает всю музыку, которая записана на этих странных и ужасно старомодных штуках, но отчего-то ему так горько и странно. - Ты чего тут копаешься? – Хенк стоит в дверном проеме: сонный, помятый, лохматый и колючий. Коннору становится немного спокойнее от его присутствия – и он тут же пытается понять, какой алгоритм отвечает за это чувство. - Изучал вашу музыкальную коллекцию, - сообщает андроид, сидя на холодном полу. - И чего, как изучение? - Обработал информацию обо всех пластинках. Судя по отзывам критиков, у вас отличный музыкальный вкус, а рейтинги этих композиций на… - Серьезно?.. – Хенк хмурит брови. Почему-то Коннор снова чувствует жалость, хотя даже не может распознать мимические складки на лице лейтенанта, слишком темно. – Чучело механическое… Хенк с кряхтением подходит к андроиду, берет из его рук пластинку и двигается в сторону проигрывателя. - Ты же даже не слушал ни одну из этих песен, ведь так? - Мой мозг позволяет изучить всю информацию об этой музыке, не тратя времени на ее прослушивание. И это… - Коннор понимает, что руки у него снова дрожат. – Я не понимаю…       Хенк останавливается, пристально глядит на Коннора, а затем опускает иглу на виниловую дорожку пластинки. Скрипучие звуки надрывают ночную тишину, но вслед за неловким скрипом начинает звучать мелодия. - Это Френк Синатра, - коротко сообщает Хенк.       Он усаживается около дивана. Сумо подходит к нему и подпирает его в бок, уложив голову на колени. Хенк закрывает глаза, откидывает голову назад и мерно покачивает ступней в такт музыке.       За окном свистит ветер, сквозняк мечется по дому, звуки музыки наполняют темноту чем-то шершавым и теплым. Бархатный голос певца плывет сквозь вечность, инструменты сплетаются в несложную мелодию, а Коннор лишь молчит. Несмотря на то, что каждая из песен на этой пластинке есть в его голове – он воспринимает их совсем иначе. Где-то он отчетливо слышит ударные, где-то – замечает чистый тембр трубы. Мужской голос рассказывает одну историю за другой, Коннор не замечает, как начинает сам покачиваться в такт, а метель постепенно затихает. Розоватое солнце восходит где-то далеко-далеко, Хенк и Сумо спят, а Коннор лишь зачарованно слушает одну песню за другой, впервые понимая, что каждая из этих мелодий – отдельная история, которую ты не можешь пережить, просто поместив информацию в голову. - Fly me to the moon… - сквозь сон произносит Хенк. – Подпевай, жестянка…       Дела идут кое-как и все пытаются приспосабливаться к новому порядку вещей. Коннор помогает Маркусу, работает с Хенком в полиции, а по вечерам они слушают музыку, смотрят фильмы или просто разговаривают. - Это очень странно… - Коннор почесывает нос (сам не понимая зачем), глядит на лейтенанта так, будто в чем-то виноват. – Одни песни вызывают у меня такое чувство, будто я хочу слушать их снова и снова, а другие, написанные в таком же жанре – совсем нет. Хотя музыкальные приемы везде одинаковые, и ноты… - Да ты меня точно в гроб сведешь раньше времени, - Хенк снова смеется. – Ну нельзя же быть таким тупым! - Простите, - с сомнением произносит Коннор. Почему он чувствует, будто правда виноват в чем-то? Что это вообще за чувство такое? - Да я не серьезно, - Хенк заметно смягчает тон. – Это же очевидно, что какая-то песня нравится тебе больше, а какая-то меньше. Это нормально и абсолютно естественно. - Но я не понимаю… Моя программа… Я… - Коннор чувствует ужасную панику уже от той мысли, что почему-то запинается и не может закончить предложения. - Эй, мультиварка. Не заморачивайся, ладно? Просто прими как данность, что что-то тебе нравится, а что-то нет – это нормально для людей. Ну и для вас, наверное, тоже… - Для «нас», - с сомнение произносит Коннор.       Молчание становится неловким, Хенк демонстративно погружен в журнал, Коннор пытается делать вид, что все в порядке. - Лейтенант… - Хенк поднимает голову та быстро, будто ждал, когда Коннор наконец-то обратится к нему. – Не могли бы вы… поменьше называть меня «жестянкой» и другими словами. Это почему-то… расстраивает меня? Хенк смотрит, округлив глаза, а затем внезапно на его лице вспыхивает улыбка. - Ага, значит все-таки вот так. А я уже правда подумал, что тебе нормально. - Я просто не понимаю. Но когда вы сказали про музыку – понял, что мне, наверное, не очень нравится, когда вы так обращаетесь ко мне. - А тебе-то сколько вообще? – внезапно спрашивает Хенк, пристально глядя на Коннора. - Возраст в смысле? Ну, я создан «Киберлайф» с телом среднестатистического мужчины около тридцати лет… - Ну это я вижу, а живешь-то ты на свете сколько? - Тридцать четыре дня. - Ну тогда все ясно. Ты же буквально новорожденный – хохочет Хенк. – Надо тебе купить погремушку. - Не понимаю, что тут смешного, - Коннор даже сам пугается ноток раздражения в своем голосе. - Ну, смешно то, что ты весь такой умный – а живешь-то всего ничего, - Хенк задумчиво почесывает бороду. – Знаешь вообще, что делают новорожденные, когда они чего-то не понимают или им что-то не нравятся? - Кричат? – Коннор знает. Это тоже есть в его памяти. - Орут как резанные, - соглашается Хенк. – Хочешь попробовать? - Кричать? – с сомнением спрашивает Коннор. - Вроде того. Можно, конечно, не орать – у соседей ко мне и так много претензий. Просто выражай эмоции. Они же у тебя есть – я вижу.       Коннор кивает головой, а на деле ужасно пугается. Будто его уличили в чем-то ужасном, сказав, что у него есть эмоции. Хенк же продолжает посмеиваться, листая журнал.       С того момента Коннор, несмотря на ужасные внутренние сомнения, иногда говорит: мне нравится это дерево. Мне не нравится эта собака. Мне нравится этот запах. Мне не нравится эта картина. Хенк одобрительно кивает на каждое подобное заявление, и спустя время Коннор внезапно понимает, что эти эмоции больше не пугают его. Он все еще не понимает, откуда берется раздражение к ядовито-фиолетовому цвету или симпатия к мягкому флисовому пледу, но теперь эти чувства хотя бы не доводят его до панически дрожащих рук.       Однажды, в самом начале марта Коннор возвращается домой под утро: в полиции внезапно оказалось ужасно много бумажной работы, и он вызвался заняться ею, потому что никто больше не мог осилить такой объем информации в такой короткий срок. Небо светится жемчужным светом, на краю горизонта мерцает персиковая монетка солнца, облака кажутся невозможно низкими и мягкими. Снег едва начал таять, но ночной мороз сковал все подтаявшие лужи льдом. На тротуаре около дома Коннор внезапно замечает знакомый силуэт вдалеке. Лейтеннат, а рядом – Сумо. Пес, завидев андроида, бросается ему навстречу и это застает Коннора врасплох – огромные мохнатые лапы легко толкают его, он поскальзывается и шлепается на спину. Сумо со всем усердием лижет щеки Коннора, и внезапно весь мир становится каким-то другим, буквально на одну минуту – но все же. Будто в кубике Рубика, который Коннор может собрать с закрытыми глазами, все становится на какие-то неописуемо нужные места – рябь тонких лучей утреннего солнца, запах едва проснувшейся весны, мягкость небесного свода и тонкие ветки сырых деревьев, горячее дыхание Сумо, чувство возвращения «домой» - и Коннор внезапно смеется.       Этот звук кажется таким неестественным и странным, что Коннор сам пугается его и мгновенно замолкает. Сумо тоже озадаченно сползает с него и становится рядом, пристально глядя в лицо андроида. А Коннор лежит на земле, смотрит в розовое небо и не понимает, что только что произошло. - Ты чего разлегся-то? – внезапно небо загораживает взлохмаченная голова Хенка. Он легко поднимает Коннора и ставит его на ноги, но ноги не держат андоида и он буквально чувствует, как покачивается, неверно стоя на оледеневшем тротуаре. - Испугался, - честно говорит Коннор. Какой процесс внутри него вызвал этот смех. Был ли этот смех в нем всегда, записан где-то в его памяти, был ли он там в момент его рождения? Был ли он запрограммирован смеяться в подобной ситуации? - Ты позавчера дрался с пьяным сектантом, который пытался выколоть тебе глаз крестом, но испугался собственного смеха? – Хенк поднимает поводок Сумо и шагает в сторону дома. – Восхитительно. - Просто я не понимаю, откуда… Как… - Не заморачивайся, Коннор, - голос Хенка такой спокойной, что внезапная буря и паника внутри Коннора почему-то становятся немного тише. Будто если Хенк говорит, что это нормально – значит, это и правда нормально. И какой, черт возьми, процесс считает слова Хенка истиной?       Почему это работает именно так? Где этот алгоритм?       Коннору кажется, что он сейчас взорвется от этого смятения.       Мир рождается и разрушается, ломается и восстает из обломков, мир меняется каждый день и каждую минуту – правительство пытается урегулировать отношения между людьми и андроидами, в конституцию вносятся сотни поправок и новых статей, люди пытаются привыкнуть к новой эпохе, которая началась так внезапно и перевернула мир вверх ногами десять раз.       Коннор также чувствует, что пытается угнаться за чем-то – за самим собой? В бесконечном поиски истины, день за днем задавая вопросы о том, кто он есть на самом деле. В бесконечных попытках найти свой путь в этом разваливающемся на куски мире.       Они с Хенком стоят в кафе, где тот привык обедать. Небо разражается весенним ливнем, гремит гром, от его раскатов дрожат высокие дома и покачиваются линии электропроводов. Они стоят под зонтиком, который не очень-то помогает спасаться от упругих потоков дождя, а Коннор вспоминает, как целую вечность назад они стояли здесь во время первого расследования. С тех пор мир десять раз вывернули наизнанку, и Коннор со смешком думает, что его, пожалуй, тоже.       Небо серое, но не такое, как во время осенних дождей. Коннор знает, что все это из-за положения Земли относительно солнца и потоков света, но чувствуется это совсем иначе. Осеннее небо будто накрывает все непроницаемым куполом из дымных туч. Весенние дождевые облака кажутся легкими и прозрачными, хотя дождь льет с таким остервенением, будто надеется смыть с земли все живое и неживое. - Лейтенант, можно личный вопрос? - Опять ты за свое, - Хенк выпускает изо рта трубочку от напитка. – Вперед. - Вы видите это небо? Точнее… как вы видите это небо? - Ну я не знаю, облака там, серое оно… - Хенк с сомнением выглядывает из-под зонтика над столом и быстро возвращается обратно. Коннор с сомнением вздыхает и опускает взгляд. - Я просто хочу понять, как я вижу его. Как я вижу все – сквозь мои стеклянные глаза. Это идеальная имитация человеческого глаза – но я все равно чувствую, что ваши глаза смотрят на все иначе. И я не понимаю… - Коннор, вот честно – иногда так и хочется тебя треснуть. Я тебе каждый день повторяю одно – а ты не слушаешь. Ты понимаешь, что ты – особенный человек, андроид, не знаю, кто угодно? Что ты – личность, и твои мысли, эмоции, ассоциации и чувства – только твои, - Хенк снова смотрит с жалостью и каким-то сожалением, но улыбается. - Просто я пытаюсь понимать, но не понимаю. Я не понимаю, где заканчивается машина и начинаюсь я. Где заканчивается то, что делает моя программа, а где начинается то, что делаю я сам. Когда я думаю об этом – голова как будто взрывается и становится тяжело, потому что кажется, что я не могу отделить себя от… - Коннор, ты – это ты. Ливень усиливается и кажется вот-вот повалит зонтик, смоет все на свете в океан и только после этого успокоится. - Это нормально, что какая-то часть тебя работает по твоей… программе. Это как безусловные рефлексы у человека – тоже почти программа. Но ты можешь чувствовать и думать что-то, чего нет в этой программе – развиваться дальше. И ты не обязан отказываться от своей механической части, потому что это – также ты. - Но я не понимаю, - в голосе Коннора паника сменяется безнадежностью. - А ты думаешь, все понимают, - хохочет Хенк. – Открою тебе глаза: никто ничерта не понимает. Все пытаются жить, как-то устраиваться в этом мире, не подохнуть – или наоборот, помереть пораньше. Учатся чувствовать, думать, и искать свой путь.       Не сказать, что это мгновенно успокаивает Коннора, но почему-то где-то внутри (Коннор и сам не знает в какой части его механической груди) зарождается какое-то странное чувство. Будто кто-то наконец-то перестал сжимать его несуществующее сердце холодной рукой. Можно не решать все сразу. Можно не знать. Можно не понимать.       Дождь холодный, но бодрый. Кажется, будто он пытается вымыть с земли остатки зимы – беспощадно стирает прошлогоднюю грязь, мусор, наполняет реки и озера водой, умывает деревья с едва завязавшимися почками, наливает землю влагой. Где-то сквозь просвет жемчужно-серых облаков внезапно пробивается бронзовый закатный свет, и Коннор глядит на это все своими стеклянными глазами. - Лейтенант, откуда у вас такие хорошие навыки в психологии? Мне казалось, что вы не особо справляетесь с… подобными задачами… - Коннор понимает, что звучит грубо и пытается как можно быстрее закончить фразу. Хенк подозрительно изгибает одну бровь. - Ну вообще-то при поступлении в полицию мы проходим базовый курс психологии. Да и потом приходится заниматься подобной херней, - внезапно он понимает, о чем пытался спросить Коннор. – А, ты пытаешься понять, почему я сначала только орал на тебя? Ну, ты меня бесил!       Коннор смотрит в лицо лейтенанта и его стеклянные глаза не улавливают там ни капли улыбки, но почему-то он начинает смеяться. И Хенк, внезапно, тоже.       Дождь все так же тарабанит по зонтику, но звук этот теперь отчего-то кажется смешным и легким. Вода наполняет грязные лужи, смывает прошлогоднюю пыль и забытый снег в закоулках. Солнце садится, и рыжеватый свет льется из-под дождливых облаков. Коннор не думает – а просто смеется, и отчего-то ему становится легко. Пусть только на пару минут, думает он. Но, наверное, теперь он готов как-то справляться с этим напряжением внутри.       «Никто ничего не понимает. Но все пытаются найти свой путь», - повторяет он себе, и внезапно из памяти всплывает шершавая музыка Френка Синатры. «And more, much more than this, I did it... my way» - звучит в голове у Коннора, и он закрывает свои ненастоящие настоящие глаза.       Где-то в далеком январе крутится черная пластинка, а мелодия плывет здесь и сейчас, обволакивая сознание приятной мягкостью. Коннор сам не понимает, что улыбается, даже не думая, какой алгоритм отвечает за это.       И Хенк улыбается тоже.