Сон Каренина

Алексей Александрович Каренин видел свою преступную жену считанные секунды. Обменявшись с ним взглядом, она поспешно опустила вуаль и скрылась. В ту же минуту из комнаты раздались рыдания Серёжи. Алексей Александрович вошёл в детскую и равнодушно смотрел, как няня успокаивает мальчика. Он понимал, что нужно приласкать сына, сказать что-нибудь доброе, но не мог заставить себя сделать это – даже в мыслях он не умел подобрать нужных слов. Особенно диким это казалось Каренину теперь, после того, как вскрылась ложь о том, что Анна умерла и сын больше не увидит её. Постыдная ложь, в которую втянула всех Лидия Ивановна. Впервые Каренин подумал о ней с отвращением. И чем дольше он слушал плач сына, тем сильнее ощущал, как незнакомое чувство ненависти обжигает грудь, поднимается к горлу, дурманит голову и застилает пеленой глаза, заставляя их предательски слезиться. Ненависть к самому себе, к Анне, к этой увядающей графине, маскирующей похоть напускным благородством… Опомнившись, Алексей Александрович понял, что остался в комнате один: Серёжу увели умываться. “Так и не успел утешить”, - подумал Каренин. – “Всегда не успеваю. И с Анной не успевал.” За ужином Алексей Александрович не притронулся ни к одному из блюд и уныло слушал напыщенные речи Лидии Ивановны. Как всегда о том же: о боге, о святости обиженного мужа и порочности неверной жены, о служении и целомудрии. “Как можно говорить о целомудрии и так одеваться?”, - уныло подумал он, обратив внимание на обнажённые плечи и высоко поднятый бюст компаньонки. – “Это уже какое-то фарисейство. Анна… Анна, по крайней мере, никогда не притворялась святой”. Отдавшийся своим размышлениям Каренин начал представлять, как бы это откровенное платье смотрелось на его сбежавшей жене, и уже не видел перед собой ни вялое лицо, ни отвратительно желтоватую кожу графини. Он вспоминал мраморные плечи Анны, её изящные руки, точёную шею с вьющимися вдоль нее колечками тёмных волос. Кажется, он любил целовать её в шею – туда, где начинаются эти завитки. Да, любил – но почему-то никогда этого не делал. Откуда же ему тогда знать, что… “Боже, как сложно!”. Каренин, всегда идеально державший себя в руках, почувствовал, что никто и ничто не поможет ему справиться с бурей мыслей и эмоций, поэтому отложил приборы, рассеянно поблагодарил Лидию Ивановну и отправился в спальню. Графиня, которая расценила застывший на ней невидящий взгляд Алексея Александровича как знак внимания, особенно проникновенно пожелала ему добрых снов и прикоснулась рукой к его руке. Вернувшийся в реальность Алексей Александрович, вопреки приличиям, убрал руку за спину и, едва заметно поклонившись, покинул столовую, провожаемый жадным взглядом графини. Затворяя за собой дверь спальни, он брезгливо подумал: “Этого мне ещё не хватало”. Хотел прочесть молитву, но понял, что сегодняшний бой проигран окончательно: проще в этот вечер дать себе волю. На чём же он остановился... Ах, да, на том, что всегда хотел поцеловать Анну в шею, но почему-то никогда этого не делал. Но почему? Что останавливало его от проявления ласки к самому родному человеку? "Возможно, она так и не сумела стать мне родной. Или я не сумел стать таковым для неё". ...Он вспоминал их знакомство, венчание, первую ночь. Алексей Александрович относился к тем немногим мужчинам, которые умудрились сохранить неискушенность до свадьбы в действительности, а не на словах, приготовленных для ревнивых невест. Каренин знал, что большинство познавали женщину рано. Кто-то пользовался дворовыми девками, кто-то вступал в связь с прислугой, а некоторые не брезговали неверными жёнами и скучающими вдовами. Сам Алексей Александрович был далёк от подобных мыслей, отдавшись карьерному честолюбию. Ему даже не требовалось усмирять плоть - сил и мыслей просто не оставалось. Будучи человеком ответственным и добросовестным, он подготовился к исполнению супружеского долга: освежил теоретические знания, не обошёл вниманием самые новые статьи, какими бы скабрёзными их не считал. Однако важнейшим для него по-прежнему оставалось священное писание: стать с женой одним целым и дать начало новой жизни. Анна ждала его возле постели. Когда дверь отворилась, она вздрогнула, повернулась и недоверчиво, но вместе с тем и радостно, посмотрела на стоящего перед ней человека. Такого взрослого, всё ещё далёкого и пугающего. Каренин как-то по-отечески положил руки ей на плечи и, глядя сверху вниз, не выдержал и улыбнулся: теперь он был уверен, что юная жена любит его. Когда тётка Анны начала давить на него, он был уверен в том, что им нужно лишь состояние, и поклялся, что скорее покинет город, чем будет поощрять ложь. Однако, наблюдая на встречах за молодой Облонской, Алексей Александрович засомневался. Она украдкой любовалась им, но краснела и отводила взгляд, как только понимала, что внимание её обнаружено. Сыграть такое было трудно, это было понятно даже далёкому от амурных интересов чиновнику, и Алексей Александрович решился: почему бы, собственно, и нет? Тем более тётушка продолжала упорствовать, в то время, как её прелестная племянница явно не испытывала недостатка в потенциальных женихах... Признания звучали сбивчиво, неестественно. Он тогда почему-то не задумывался о любви со своей стороны: то ли её никогда не было, то ли, наоборот, она жила в нём со дня знакомства и стала чем-то столь привычным, что смешалась с рутиной. Своих слов Каренин не помнил, запомнил лишь тихое "да" Анны. В спальне Алексей Александрович залюбовался её чёрными глазами, нежными маленькими кистями, которые он сжимал в своих жилистых руках, смоляными локонами. И ведь он хотел зацеловать с упоением эти глаза, руки, локоны. Хотел медленно снять белое платье и рассмотреть каждый дюйм тела. Хотел сделать так, чтобы она не только не боялась больше, а даже... Но отсутствие опыта и непривычная роль сыграли с ним злую шутку: тело желало скорее начать, а разум - скорее всё закончить. Разрываемый противоречием мыслей и желаний, Каренин повёл себя сухо, и грубо. Ночь прошла просто отвратительно, и каждый раз, переступая порог спальни, он был терзаем этими воспоминаниями, чувством вины и неловкости. Разумеется, были неоднократные попытки показать нежность, раскрыться, доказать обманчивость первого впечатления, но что-то незримое мешало: то ли суровое воспитание и религиозность, то ли вечная усталость после службы, не то вообще неспособность Алексея Александровича к ласкам. Время шло, бури стихали. Казалось, необходимость что-то менять растворилась в рутине семейной и служебной жизни. "Ты многое хотел, но не сделал. А этот молодчик хочет и делает". Каренин потёр седеющие виски, заболевшие при мысли о Вронском. О том, что Вронский творит с его Анной. Может быть сейчас, в этот самый момент. Что-то такое, что не решался делать законный муж. Хотя это ему, Алексею Александровичу, изначально было дозволено всё. К горлу подступил горький ком. Всегда спокойный Каренин почувствовал незнакомую до сих пор ревность, помноженную на бессильную ярость. Это не было похоже на прежние мстительные и трусливые мысли о дуэли. Нет. Сейчас, попадись Вронский ему на пути, не было бы никакой дуэли. Каренин понимал, что он хочет просто вцепиться руками в его горло, чтобы на этом свете не существовало больше человека, который забрал у него... Любимую. "А может быть, она вернётся?" - вдруг рассеянно подумал Каренин, опустив руки, которыми душил воображаемого Вронского.- "Разумеется, если я снизойду до..." Но что-то подсказывало Каренину, что это скорее Анна снизойдёт до него. Даже если вся правда на его стороне. Что дал он ей, кроме денег и бесконечных занудных разговоров? Сына? Родить она могла от любого. Положение в свете? Были кандидаты более блестящие. Да, он любил, как мог. Но совершенно забыл, что надо было давать любить и ей. А он скрывал не только свои чувства, но и делал вид, что не замечает то, что творится в душе жены. "А вдруг этот... Вронский... Тоже не будет замечать?". Почему-то эта мысль резанула Алексея Александровича изнутри. "Меня она любила меньше, и пала от того, что не встретила понимания во мне... Если же она его любит гораздо сильнее, то что может произойти теперь?" Смерть. Почему-то сейчас Каренину, канцелярскому сухарю, глухому к чувствам, вдруг стало ясно: Анна умрёт. Эта мысль словно осветилась во мраке разума молнией: на мгновение, но с невероятной чёткостью и без единой тени. Не пойдёт по рукам, не вернется, умоляя простить - нет, именно погибнет. Алексей Александрович лежал в постели, обуреваемый вихрями незнакомых и чудовищных силою своей чувств. Ему то хотелось вскочить и кинуться к Анне, найти, спасти, то у него пропадали все чаяния от осознания собственного бессилия, своей и её вины, масштабов упущенного. Через какое-то время он забылся, погрузившись в беспокойный, вязкий сон. Ему казалось во сне, что вся спальня стала какой-то другой, наполненной присутствием чего-то или кого-то. Он повернул голову и увидел Анну, сидящую на кровати рядом с ним. Она была такой, какою он видел её накануне, но одета была в подвенечный наряд. - Алексей, я пришла попрощаться, - послышался её нежный голос. Ты сам всё знаешь. - Останься - прошептал он, - понимая и не понимая одновременно нереальность происходящего. Анна грустно покачала головой. - Я гадкая, Алексей Александрович. Живу - всем больно. Умру - тоже больно будет. Даже тебе. Я знаю теперь, что будет. Она вытянулась рядом с ним на кровати и Каренину послышались рыдания. - Нет.. - прошептал он, повернул её лицо к себе, вытер ладонью слёзы и поцеловал жену. Так, как не целовал никогда: нежно, страстно, проводя языком по её губам. Руки Каренина заскользили по её плечам, затем он запустил пальцы в волосы Анны и сделал то, что так хотел: припал губами к её шее. Почувствовав прилив нежности и страсти, вновь захотел вернуться к губам жены, но в ужасе отпрянул, как только увидел её залитое кровью лицо с остекленевшими глазами. Алексей Александрович понял, что проснулся от собственного крика. Он не сразу пришёл в себя. Сердце бешено колотилось, дыхание было частым и прерывистым, а внутри всё ещё было ощущение того ледяного ужаса. "Я должен быть рядом с ней и буду" - пронеслись в голове Каренина слова, которые он уже говорил некогда. - "Никакого развода. Она вернётся. Она придет хотя бы за тем, чтобы упросить меня - и я уже не позволю ей губить себя и дальше". Алексей Александрович накинул стёганый атласный халат, заложил руки за спину и принялся мерить спальню шагами. В тот момент ему ещё казалось, что он переспорит судьбу.