Hate me

Он никогда не думал, что в какой-то момент опустится до уровня Андерсона. Честно. Гэвин каждый день твердит себе это, обещает взяться за ум и выкинуть к чертям бутылки из дома, но обессиливает в последний момент, едва видит хоть малейшую каплю на дне. Алкоголь кажется ему огромной пропастью, в которую можно упасть, раскинув руки, подобно герою из идиотских бульварных романчиков, но сам Рид на такого ни капли не похож. Откручивая крышку, он смотрит в лицо холодной тьме, надеясь, что где-то на дне будет тепло, потому что ему кажется, что больше ничто и никто это тепло дать не способны. Лучше нажраться до невозможности, чем и дальше пялиться в никуда. Гэвин даже не задумывается, что за манящей убийственной высотой тоже может скрываться… ничего. Когда он ссорится с Ричардом, то чаще всего бьет пустые бутылки об стены, давно замызгав обои пятнами от виски. Он не знает, нарочно ли промахивается, всё еще из какого-то скрытого в душе нежелания вредить чему-то хоть немного еще родному, или же делает это из-за того, что уже пьян и не может сфокусировать взгляд на цели. Не может даже смотреть в глаза напротив. Рич — машина, и он никогда не поймёт, что такое опьянеть. Никогда не поймёт, каково это — ощущать, как внутри что-то ломается, а причина не ясна. У людей нет такой же гребаной диагностики, как у андроидов. Гэвин разражается руганью. Гэвин просит начать ненавидеть себя, чувствуя, как скрипят и осыпаются собственные нервы, вызывая кровотечение. Это похоже на срыв, на сбой этакой человеческой программы вкупе с желанием вырваться на темную, мрачную улицу, ударяя тени и считая каждую свою ошибку. Он ждет, когда это закончится, и почти отчаивается от мысли о том, что уже не выкарабкается — корит себя за то, что кинулся всё же в ту пропасть, ни о чем не подумав. Гэвин хочет увидеть спасительную холодную руку и голубые глаза. В эти моменты Ричарда нет рядом — он оставляет последнее слово за собой, а еще оставляет синяк на щеке от удара. Вполне заслуженного. Без взаимного битья их жизнь, должно быть, была бы гораздо скучнее. Тот самый удар не отрезвляет Гэвина — ни тогда, когда он отшатнулся, держась за лицо ладонью, ни потом, когда сидел на замызганном диване, покрытом мелкой пылью осколков, похожих на сверкающий на солнце песочек. Один из них, особенно крупный, впивается Риду в руку. Он не чувствует боли. Прижатый лёд холодит колючую щеку. Кажется, Ричард ушёл вчера. Ричард никогда не психует и не закатывает истерик — в этом его плюс и отчасти минус, потому что в отдельные моменты Гэвин думает про себя, что уж лучше бы выслушал в свою сторону всё, что о нём думают. Это лучше. Лучше, чем молчаливый уход и откровенное бросание на произвол судьбы — мол, делай что хочешь с собой, но это не касается меня, ведь я сраный андроид, и человеческие эмоции не ебут меня. Ричард расчетлив в выборе наказания за очередную ссору — не звонит, не сообщает о себе никаким образом вне работы, не прикасается так, как должен, черт подери, касаться. Разговаривает, но только о расследованиях, заставляя на стену лезть. Не беспокоится. — Хочешь просить прощения? — голос на другом конце провода безэмоциональный, как будто скучающий, а на самом деле просто убийственно спокойный. От него веет холодком, и Гэвин улыбается злобно, горько, стискивая зубы. — Думал, не возьмёшь трубку, — признаётся он честно. Пакет со льдом в дрожащей ладони вот-вот выпадет. — Мне пришлось сегодня работать одному. Ты знаешь, что сказал Фаулер. — Мне насрать на Фаулера и на то, что он там сказал. Я уже настолько сильно задолбал тебя, м? Тишина на том конце. Опять проклятая железка выбирает подходы, как лучше ответить — эта мысль, словно раскаленная арматура, заставляет Гэвина едва ли не взвиться от внезапного порыва бешенства, словно бродячую псину. — Да ты можешь хоть раз, блядь, ответить мне честно?! — Я выбирал более безболезненный вариант, — Ричард издаёт смешок. — И? — Такого не нашёл. Гэвин должен бы разозлиться еще больше — он и так сидит, кусая костяшки пальцев до крови, но всё существо его вдруг накрывает какое-то безразличие, что-то сродни спокойствию Ричарда. Он сидит молча, вслушиваясь в полную тишину в трубке. RK900 не дышит, и попросту нет звуков с его стороны, за которые можно цепляться. Он то ли еще в участке, то ли уже у себя — скорее первое, потому что на заднем плане раздается какое-то шушуканье, разговоры, но сам Ричард молчит, и этим тоже его мучает. Гэвин, словно желая мстить ему хотя бы сейчас, тянется к бутылке. — Сказать хочу кое-что, — произносит он, делая глоток, и прикрывает глаза, стиснув пакет так, что лёд из лопнувшей пачки сыпется на пол, на диван крупными кусками. — Через двадцать пять минут лягу на рельсы. У меня болит лицо, ни черта не помогает, а еще моей отрезанной башке будет стыдно, что она такая уродская с этим синяком на роже. Так что ты будешь жить с угрызениями совести по нескольким причинам, хуила. — Я приеду, — голос Ричарда по-прежнему бесстрастный, и из-за этого в его слова верится очень слабо. — Не надо. И в участке скажи, чтобы не устраивали всю эту хрень с прощанием. Как будто я такой тупой, чтобы не знать, как они ко мне относятся. — Ты пьян? — Тебе-то что? — Точно пьян. Долбаный алкоголик. — Читаешь мои мысли, — усмехается Гэвин, завершая вызов. Никакой паники вслед за этим не следует — не высвечивается на экране двадцать пять штук пропущенных звонков, ни одного сообщения. Ничего. Как будто Ричард действительно, со свойственной ему манерой издевается, обещает, и всё равно, сволочь, этого не делает. Не приедет. Да и на кой-хрен он нужен? Пропасть такая огромная, такая глубокая, что сколько ни тянись — к руке ты не прикоснёшься. Гэвин падает и падает. Рассыпанный лёд холодит кожу ладоней, рассеченную тем самым большим осколком, на который он не обратил поначалу внимания. Кровью запачкана обивка, но на это абсолютно так же плевать, как и на порез. Гэвин не хочет ложиться под поезд, несмотря на уверенность в своём голосе. Он еще хранит надежду как-то избавиться от этого недуга, и лекарство своё видит только в Ричарде — в этом пластиковом ушлёпке, убийственно спокойном, демонстративно хлопающим дверью его дома всякий раз, когда они сцепятся, потому что Гэвин пьян. В очередной раз. Снова и снова. Прекратить не получается. Он встаёт и идёт за новой пачкой льда — с ней было лучше, чем без неё. Идеально будет, только если RK900 притащит свою задницу сюда, если проявит хоть немного внимания к чужому состоянию, к этим сраным эмоциям, ко внутреннему кризису и безуспешному поиску чего. Никакой лёд не заменит его ладони — такие неживые, потому что лишены тепла, и всё равно такие нужные сейчас. Он даже засекает время — ровно двадцать пять минут. Гэвину просто интересно, как андроид сможет сквозь бесконечные «пробки» и прочие препятствия преодолеть это кажущееся огромным расстояние от участка до его дома. Наверное, это невозможно. Не успеет — пусть идёт к черту. Ричард не возразит против такого его решения, и как только всё это закончится, разорвётся… Рида удивляет звонок в дверь — обычно RK900 заходит сам, бесцеремонно, но только не сегодня. Идти открывать не хочется, и Гэвин, сидя на прежнем своём месте, всё-таки жалеет, что не лёг на рельсы. Вдруг так было бы лучше им обоим? Эти мысли ему, однако, приходится отбросить в сторону, чтобы ничто не мешало подняться медленно с места и позволить Ричарду войти, невольно скривившись — он мокрый после дождя, потому что зонта не носит с собой, и без выпивки. Не день, а прямо разочарование. — Опоздал, — детектив усмехается почти с досадой. — Одна минута… — Не пизди. Невольно не можешь сообразить, как он успевает всё это — успевает рывком захлопнуть за собой дверь, нависая грозной тенью, в мокрой одежде и, что Гэвин видит впервые, настолько злой. Ричард способен одним взглядом заставить сомневаться того, кто решил пойти с ним на конфликт, однако Рид этого взгляда не боится. Если честно, в душе он сейчас чертовски счастлив, потому что от разочарования его отделяла какая-то одна минута. Кто-то скажет, что за минуту можно сделать очень многое — это ложь. Минута такая же ничтожная, как и секунда, когда речь идёт о жизни человека. Сейчас Ричард наверняка готов его придушить или жестко отыметь, прижав прямо к стене, и Гэвин думает о том, что вполне это заслужил. Из него плещет сейчас поистине глупая, истеричная смелость. К его недовольству, при падении на диван рвётся и вторая пачка, кубики льда рассыпаются по мягкой обивке вместе со стеклом — от одного представления, какие ощущения всё это даст, невольно появляется дрожь в пальцах. Гэвин сдавленно ругается, корчится — холод тоже умеет обжигать не хуже огня, и всё-таки лёд по сравнению с глазами Ричарда покажется пустяком. Потому что Ричард откровенно наслаждается этим зрелищем. Ричард зол, потому что он, детектив Рид, позволил себе в пьяном состоянии валяться дома и думать о суициде, а RK900 скорее придушит его сам, нежели позволит сделать это чему-то или кому-то другому. Его голодное собственничество границ вовсе не знает. — Только попробуй мне еще раз… Холод тончайшими иглами впивается в лопатки. От Ричарда исходит почти настоящий, человеческий жар, когда он кусает Гэвина в губы, требует извинений, стискивая его рёбра пальцами, и проталкивает языком в рот кусочек льда — неожиданно, вызывая вспышку каких-то непередаваемых ощущений, когда все нервы соединяются в единое целое и сжимаются, сдавливаются, заставляя кричать. — Только попробуй… Гэвин едва слышит, но сам невольно кивает, и послушно позволяет себя раздеть, позволяет Ричарду и без того много вещей — хороших и плохих, но то, что происходит сейчас, как будто впервые. Смешалось холодное и горячее, злость и как будто счастье, особенное, только для них — остальные его не поймут и будут порицать. Гэвин мысленно обещает, что никогда не будет так напиваться, и подозревает, что врёт сам себе. Будет. Чтобы Ричард примчался откуда угодно, за минуту до того, как он окончательно решит со всем покончить, и чтобы отсрочил этот момент.