Эхо

Мы живём в сумасшедшее время. Гораций Слагхорн

Холодно. Август в самом разгаре, а на небе ни проблеска света, тучи заволокли его непроглядной свинцовой массой, и само небо как будто стало ниже, тяжелее и темнее. С запада веет обманчиво-лёгкий ветер, но он не несёт тепла — впервые за столько лет. Никогда мне ещё не приходилось замечать, чтобы события, происходящие в мире, настолько влияли на погоду… Хотя нет. В тот день, когда мы узнали о пропаже Джейкоба, лил чертовски сильный ливень. Было сумрачно и страшно, прямо как сейчас, только не так сильно и пугающе, не было этих шорохов за спиной и постоянной боязни того, что кто-то нанесёт удар сзади. Не было так пусто — и в душе, и в этих вот самых улочках Косого переулка, где я стою сейчас, остолбеневшая и притихшая, молча стискивая кулаки в карманах куртки, и жду, когда же появится Чарли. Усталым и взволнованным взглядом я окидываю ставшую совсем мрачной и недружелюбной улицу — и вдруг совсем рядом, у соседнего здания, где всегда было кафе-мороженое, замечаю знакомую, давно ставшую родной фигурку девушки моего возраста. Она погружена в чтение газеты, но я, подходя ближе, сразу узнаю рыжую прядь над бровями. — Мерула? Она захлопывает газету с таким порывом, что меня обдаёт волной ветра, и поднимает на меня свои лиловые глаза. — Джонс. Её голос спокоен, в нём даже слышится облегчение, и я принимаю это как добрый знак, делая ещё шаг по направлению к ней, и тогда она опускает газету и неловко рукой ерошит растрёпанные волосы. — Ты как? — спрашиваю я без какой-либо подоплеки. — После января? Я вижу, что за газеты у неё в руках — на одной виднеется заголовок «Массовый побег из Азкабана», газета старая, ещё с зимы. — Ты их ищешь? — не задумываясь, задаю следующий вопрос я, кивнув в сторону бумаг в её руках. Теперь я вижу заголовок и второй газеты, там мелькает фамилия Фортескью… Мерлин, да ведь это под его кафе мы сейчас стоим! Поднимаю голову и вижу заколоченные окна, сбитую вывеску, какие-то багровые пятна на ступеньках. Всё ясно без лишних слов. — Я хотела… — начинает Мерула, но ей не хватает дыхания, — хотела порасспрашивать людей здесь. Говорят, Пожиратели убили Фортескью. Может, кто-то там видел и моих родителей тоже. Бедная Мерула, бедная моя девочка. Я и забыла, какой ранимой она бывает, когда речь заходит об этом. На языке вертится предложение помочь ей с расспросами, но что-то во взгляде Мерулы меня останавливает. — Ванда… Она никогда не называла меня так. Даже в постели мы были Джонс и Снайд, как Бонни и Клайд волшебного мира. Что-то здесь не так, что-то кроется. — Ты всё так же зачёсываешь волосы набок, — негромко констатирует факт Мерула, касаясь тёмной пряди над моим лбом, — и коротко стрижёшься. Всё, как я люблю. Она тихо улыбается, внезапно и резко, и я, ошарашенная этим, перехватываю её руку и бережно кладу себе на грудь, к сердцу. Мерула слушает, как оно стучит, каждый удар ощущая ладонью, и мы заговорщически переглядываемся, словно в прежние времена. — Мне нравится эта причёска, — просто откликаюсь я. — Хотя несколько раз я задумывалась над тем, не отрастить ли мне волосы для конского хвоста, как у Чарли… Мерула вспыхивает, словно ужаленная. — Чарли? Грязный нищий Уизли, помешанный на драконах? Это твой выбор, Джонс? — её голос дрожит, но в нём уже слышатся старые добрые злорадные нотки. — И вы успели наплодить кучу рыжеволосых мулатов, как я понимаю? Я молчу, изумлённая её словами. Передо мной прежняя Мерула Снайд времён первого курса, язвительная и жёсткая. Ничего от той умной, тонко чувствующей девушки, которую я полюбила двенадцать лет назад. И это одновременно пугает и утешает меня. — У нас дочь, — копируя её ледяной тон, говорю я. — Смуглая и рыжеволосая, всё, как ты предполагала. Мерула давит смешок. — Вот как, дочь? — в её холодном голосе слышатся нотки заинтересованности, но она не трогается с места и всё так же смотрит на меня исподлобья, пожалуй, даже более ожесточённо, чем на первом курсе. — Я хотела назвать её Мерулой, — тихо выговариваю я. — Но муж захотел продолжить семейную традицию. Она Игрейн. Мерула пожимает плечами. Ей не всё равно, я вижу это по её глазам, по их блестящему взгляду, но она старается не подавать виду. И мне вдруг становится стыдно, так жгуче стыдно за всё, что происходило в эти пять лет, что мы с ней не виделись, и я подхожу ближе, почти прижимая Мерулу к заколоченному окну кафе. Тихо. В воздухе так тихо. Я беру её холодные тонкие руки, покрытые ссадинами и порезами, в свои, и крепко стискиваю пальцы, стараясь согреть. Мерула вздрагивает, словно от раската грома, но покорно позволяет мне сделать это, расслабляя ладони и пряча их в моих. Я смотрю на неё не отрываясь и вижу, что она прекрасна, как и пять лет назад, когда мы в последний раз виделись. Мне больно от мысли, что эти пять лет прошли для нас порознь, и, не зная, что сказать, как её утешить, вдруг я выпаливаю тихо-тихо: — Помнишь, как мы с тобой клялись на седьмом курсе? Она поднимает на меня глаза, и в лиловом взгляде искрится подозрение и недоверие. Она кивает. — Мы — эхо. Долгое эхо. Эхо друг друга. Я подхватываю за ней, не выпуская её ладоней, и с жаром продолжаю: — Мы — нежность. Вечная нежность. Нежность друг друга. Моё лицо совсем рядом с её, и я касаюсь кончиком носа её щеки, обжигая кожу дыханием, и чувствую, как её всё такие же взлохмаченные волосы щекочут мне ухо. Мерула вся дрожит, и я обхватываю её обеими руками, прижимаю к себе и шепчу что-то неразборчивое, чувствуя, как кружится голова от того, что наши лица вновь так близки, а она вдруг договаривает последние слова клятвы: — Мы — память. Звёздная память. Память друг друга. Только памятью мы с ней и живы. Первый поцелуй, первое объятие, первая ночь в тесной комнатушке «Дырявого котла». Всё было в первый раз — а теперь как будто наступил последний. И, осознавая это, вспоминая на миг всё, что творится здесь уже полгода, от бездействия министерства до убийств магглов, весь этот ужас, эту ложь и липкую злобу, затаившуюся в каждом встречном, я, не отстраняясь ни на секунду от её дорогого лица, целую её в сухие губы с опущенными уголками. Она отвечает мне, не раздумывая, и я глажу руками её заострившиеся скулы, её бледные щёки и влажные ресницы. Я целую её посреди Косого переулка, на виду у мрачных незнакомцев, шныряющих по углам. Я целую её так, как будто дальше ничего не будет, кроме смерти, как будто это действительно в последний раз. А она… Она обнимает меня. Впервые. Сама. Гордая и хладнокровная Мерула Снайд, слизеринка в четвёртом поколении, знающая все непростительные заклятья. Она жмётся ко мне всем телом, своей худенькой фигуркой, и я принимаю это как дар, цену которого не могу себе и вообразить. И лишь на мгновение, опустив подбородок ей на плечо и ощущая кожей ворс мантии, я замечаю мелькнувшую в дальнем изгибе переулка рыжую голову. И словно снегом меня окатывает страх — минутный, не более — что он увидит нас так. Но это уже и не важно, потому что Чарли машет рукой, и я машу ему в ответ, кусая губы и всё ещё сжимая её в своих объятиях. — Не ожидал тебя здесь увидеть, — дружелюбно бросает он, спокойно дожидаясь, пока мы разомкнём руки. Он проницателен, он молодец, этот Чарли — «мой Чарли», странно ударяет в голову мысль. Он сразу замечает понурый взгляд Мерулы, и лицо его из спокойно-дружеского становится обеспокоенным. — Всё хорошо? Мерула неопределённо мотает головой. — Мы можем что-то для тебя сделать? Она молчит, теребя рукав моей куртки. Потом наконец выговаривает: — Не надо, — и, помолчав, добавляет: — спасибо. Она выдавливает из себя эту благодарность, а в глазах у неё страх и немой вопрос: «Увидимся ли мы снова?» — и я не знаю, что на него ответить. Чарли подаёт мне руку, и я хватаюсь за неё, как утопающий за соломинку. Он крепко держит меня, и я, качнувшись, делаю шаг к нему, в сторону от Мерулы. Он говорит какие-то учтивые слова прощания, но я не слышу ничего из-за звона в ушах, и иду покорно за ним, не разбирая дороги, потому что пелена слёз застилает мне глаза. А там, у заколоченного кафе-мороженого, по-прежнему стоит она. Мерула Снайд. Самая могущественная ведьма Хогвартса. Первая моя горькая любовь. Моё эхо. Моя нежность. Моя память.