Донхек знает, что в этой жизни не бывает просто так ровным счетом абсолютно ничего, но, кажется, он совсем не способен этому противостоять. За пыльным окном его прокуренной комнаты знойное, яркое лето с обжигающим солнцем, но все, что крутится в его голове это глупое и безнадежное: «как бы сдать сессию» и такое же тупое, присущее всем подросткам в период юношеского максимализма: «я устал» — он знает, что жизнь прожитая зря совсем не удовлетворяет его. Но Донхек все еще смотрит в окно, щурится от странного, сдирающего своими лучами кожу пластами солнца и думает, что темнота была бы сейчас кстати.
Единственное, что ему нравилось в лете — это бесконечное черное масляное полотно ночи с яркими звездами и притягивающей к себе луной. В такое время, когда едва ощутимый ветер проникал под тонкую серую футболку (кажется, он носит ее не переставая), когда он делал маленькие затяжки излюбленных винстон с капсулой непонятного содержания и вкуса, когда действительно было прохладно — это напоминало ему беззаботное детство.
Будучи маленьким невинным мальчиком, когда он бегал с соседскими мальчишками на детской площадке, играл в странные игры, Донхек еще не знал, что взрослая жизнь бывает такой: отвратительной и серой, как его растянутая старая футболка, как небо перед дождем. Он делает последнюю затяжку и выкидывает сигарету в открытое настежь окно; смотрит, как последний тлеющий кончик падает в неизвестность, сталкиваясь с землей, подобно старому телефону, который Донхек когда-то уронил с седьмого этажа, смотря на закат (нокиа телефоны долговечные).
— Надо пойти поспать, — произносит он тихо и медленно, словно его кто-то заставляет, идет в сторону маленькой кровати.
Донхек думает, что в его жизни все не так плохо. Сессия, учеба уже не играли значительной роли. Ему, кажется, просто хотелось полежать день в комнате с закрытыми глазами и снова почувствовать легкую степень свободы, когда не нужно было ничего делать и можно было едва ощутимо прикоснуться к ней. Так было проще, нежели думать над смыслом своей жизни и вводить себя в непонятную (даже ему самому) апатию. Бесконечные слезы в подушку, вероятно, становились его друзьями и кровавые полосы на запястьях верными спутниками. По непонятной причине Донхек не хотел жить, и даже знойное, яркое лето, которое в прошлом году так сильно радовало его, сейчас не приносило ни малейшего удовольствия.
А потом утром, подобно урагану или раннее не виданному тайфуну, к нему в комнату врывается Ренджун. Часы показывали неприятные шесть сорок три, а в голове мысль о том,том что спать по три часа он уже привык. Рука сама потянулась к телефону, но вместо этого Донхек нашел лишь пустую пачку красных мальборо. Что-то неприятным грузом опустилось на его плечи, но сбросить этот груз оказалось фактически невозможно; может, дело было в так неожиданно заявившемся к нему Ренджуне? Донхек не знал ответа и даже не собирался искать его.
— Эй, поднимай свою костлявую задницу с кровати, — голос Ренджуна звучит по-детски невинно и мило, что Донхек невольно задерживает дыхание. Он чувствует, что Ренджун расслаблен и незаметно, почти призрачно, касается губами его щеки. — Мы идем с тобой сегодня в цирк!
Донхек знает, что Ренджун напоминает ему огромную прекрасную луну — понимающую и такую необходимую. Только он знает, что чувствует и что переживает сейчас Ли, знает и пытается всячески избавить его от нахлынувшего одиночества, появляясь в те самые моменты, когда разум кричит отчетливое: «Помогите». Ренджун каждый раз шутит про соулмейтов, и Донхек постоянно с этим соглашается — такого соулмейта он бы хотел оставить себе на всю жизнь.
Но правда в том, что соулмейтов не существует и все это лишь глупая выдумка, которую странные маленькие девочки используют в фанфиках и включают в свои до безобразия непонятные ролевые игры. И все, что есть у них — души, связанные невидимой нитью, и глупые надписи на запястьях. Ренджун каждый раз осторожно выводит на чужом запястье собственное имя и дарит нежный поцелуй поверх нарисованного гелевой ручкой имени; Донхек каждый раз поражается насколько нежным и хрупким может быть его лучший друг, поэтому лишний раз боится прикоснуться к нему, потому что, кажется, Ренджун может сломаться от грубых пальцев Донхека.
— Какой цирк? Нам что, пять лет? — Донхек смотрит внимательно на Ренджуна и замечает легкую тень улыбки на его лице. — На улице жарко. А я ненавижу жару, ты же знаешь.
— Но ты не можешь бросить меня одного! Я обещаю, что после этого куплю тебе холодный кофе.
— Ты, маленький провокатор! — Донхек кидает в друга подушку и, наконец, поднимается.
Не то, чтобы Донхека нужно было долго уговаривать, потому что это Ренджун — его друг, его чертов лучший друг и самый близкий человек на планете. Тот, с кем хочется мечтать о лете поздней ночью с кофе в руках и почти пустой пачкой мальборо. Их дружба длится, кажется, целую вечность и пережила акварельные рассветы и акриловые закаты, дождливые и солнечные, снежные и не очень, холодные и теплые деньки — Донхек забывается в них и дышит, дышит этими яркими акварельными красками, мажет кистями по собственным воспоминаниям и желает, чтобы его долговременная память была хотя бы чуточку лучше. Он запоминает все мелочи, связанные с Ренджуном: как тот морщит нос, когда сосредоточен, как поджимает губы, когда зол, как он прикрывает рот ладонью, такой крохотной с бледной кожей, когда смеется.
Лето с Ренджуном кажется таким чистым и совершенно другим, что, возможно, Донхек начинает любить тепло, жгучее солнце и, возможно, молочные коктейли, которые готовит ему лучший друг. Ему все еще нравится ночь и прохладный ветер, шум листьев и тлеющая сигарета на крыше старой обшарпанной многоэтажки. Но вечера с Ренджуном почему-то приобретают особый оттенок. Съездить на море, составить плейлист, который они будут слушать в поездке, закрыть вместе сессию и постоянно поддерживать друг друга. Донхек знает, что летом он может приехать к лучшему другу в любое время суток, в любой одежде и с разным настроением, зная, что Ренджун (в излюбленной футболке цвета морской волны и с крашенными в белый волосами) обязательно впустит его к себе, сделает зеленый чай с ромашкой и будет долго, слишком долго слушать, пока эмоционально-волевая сфера не придет в норму. Но у Донхека никогда не бывает все в порядке, Ренджун знает это как никто другой, но все еще скрывает, что Донхека он читает как раскрытую детскую книжку с яркими разноцветными картинками.
— Давай собирайся, Донхек-а, — Ренджун достает из кармашка рюкзака потрепанную пачку винстон (он думает, что это просто классика) и закуривает сигарету прямо в комнате с открытым настежь окном. Лучи утреннего солнца ужасно пекут и ослепляют, но Ренджун все еще курит и не собирается закрывать окно. — Будет весело, обещаю тебе.
В итоге они выходят из дома через час. Донхек в футболке цвета темного хаки и черных шортах с сигаретой меж пальцев и холодной бутылкой воды из холодильника. Ренджун долго смеется и кидается непонятными английскими шуточками, но Донхеку становится настолько легко, что в какой-то момент груз ответственности падает и заставляет его думать, что все легко и просто, что у него действительно больше нет никаких проблем. И поток мыслей больше не тянет его на дно. Рядом с ним Ренджун, его имя все еще покоится на запястье, а сцепленные мокрые ладони не приносят должного дискомфорта.
Когда Донхек заходит в цирковой шатер, то понимает — это чувство из далекого беззаботного детства, когда он ходил в такие места с матерью и отцом. У него была сладкая вата, полосатая футболка и слишком коротенькие шорты. В то время Донхек любил лето и жгучее солнце, что заставляет его сейчас задыхаться от недостатка кислорода и чертовой апатии.
— Здорово же, ну? — Ренджун говорит весело, и Донхек видит в нем те краски, которые не видел еще ни один художник. Адская смесь ярко-красного, лаймового и оранжевого бросаются прямо в глаза — все это вызывает умиротворение и чувство какого-то непонятного детского восторга, когда в свои семь он смотрел на разноцветных клоунов и думал, что хочет также. Но в итоге сейчас он обычный студент с кучей долгов и постоянной апатией. Бессонные ночи вошли в привычку, а выкуривать почти по пачке в день — в его личную норму.
Крики детей, их горящие по непонятной Донхеку причине глаза не вызывают неприязни, хотя обычно он детям в принципе не симпатизирует; может, потому что здесь рядом Ренджун, — думает Донхек и подавляет в себе желание обнять лучшего друга и уткнуться носом в шею, чтобы вдохнуть в себя сладкий аромат цветочного кондиционера для белья и древесного одеколона. Они все еще стоят в шатре, мешают людям заходить и получают растерянные, гневные взгляды окружающих. Донхек крепче сжимает руку друга и, наконец, облегченно выдыхает. Он дает этому душному воздуху проникнуть в организм, заполнить чувством волшебства все, что только можно, а потом спокойно открыть глаза и слегка улыбнуться Ренджуну.
«Если бы я мог, я бы поцеловал тебя сейчас. Спасибо,» — он так и не произносит этих слов; смотрит в два билета и уверенно, слишком уверенно тянет Ренджуна за собой.
Когда представление начинается, Донхек смотрит на окружающих людей и ловит себя на мысли, что счастлив. И возможно, так не должно быть, но ему нравится наблюдать за тем, как дети счастливо улыбаются и смеются, как мамы и отцы смотрят на них с любовью, как маленькая кучка подростков снимают все на телефон и счастливо общаются друг с другом. Он чувствует эту атмосферу радости и восхищения, чувствует, что это было именно то, чего так долго не хватало. А потом его взгляд цепляется за парня, что сидит недалеко от него, их разделяет лишь несколько человек, но этого вполне хватает, чтобы у Донхека перестало хватать кислорода.
Светлые волосы, черная футболка и темные порванные джинсы. Он выглядит иначе, отличается от окружающих людей, и отвести взгляд настолько сложно, что где-то в области груди начинает жжечь. Незнакомец кидает на него заинтересованный взгляд и усмехается.
«Нравлюсь?» — читает Донхек по губам и смущенно отворачивается.
«Нравишься, вообще-то».
Жжение в груди не проходит.
/ / /
Донхек выходит в туалет в середине представления, потрепав Ренджуна по волосам. Он смотрит на яркое палящее солнце, зажмуривается и пытается выдохнуть полной грудью. Не выходит.
А потом он чувствует прикосновение пальцев к своему плечу и вздрагивает. Рядом с ним стоит незнакомец с двумя стаканами чего-то непонятного и слабо улыбается ему. Донхек задерживает взгляд на бледной коже с выпирающими веточками сине-фиолетовых вен, и в какой-то момент он замечает серебряные, вероятно, швейцарские часы; он правда не особо разбирается в марках и даже не пытается вникнуть, но не может лгать себе и говорить, что эти часы на руке незнакомца смотрятся отвратительно.
— Возьми лето в руку, налей лето в бокал — в самый крохотный, конечно, из какого сделаешь единственный терпкий глоток, поднеси его к губам, и по жилам твоим вместо лютой зимы побежит жаркое лето… — говорит он и протягивает Донхеку прозрачный пластиковый стакан. Пахнет вином, — думает он и делает крохотный глоток, — и правда. — Ли Минхен.
— Ли Донхек, — Минхен протягивает руку в приветственном жесте, и Донхек неуверенно сжимает чужую руку. Он ловит себя на мысли, что такой бледной коже и положено быть холодной. Это рукопожатие длится дольше, чем можно было предположить, а под пронзительным взглядом неизвестного человека, Донхек думает, что все это слишком интимно.
— Погода отвратительная правда? — спрашивает Минхен и, наконец, убирает руку. Он делает глоток вина из стакана и слегка улыбается; все это напоминает серьезного человека, слишком потрепанного жизнью в свои восемнадцать, который смешивает горечь и разочарование с юношеским максимализмом.
— Да, — говорит Донхек и слабо кивает. — и правда отвратительная.
/ / /
Общение с Минхеном у Донхека вызывает по неизвестной причине тонну эмоций. Почти то же самое, что с Ренджуном, но только чуточку скованнее и неувереннее. Донхек смотрит на телефон и видит там противное, отвратительное семь утра — время, когда люди все еще спят, а пьяная молодежь шумит на улицах. В семь утра ему пишет Минхен и присылает кучу надоедливых смайликом, от которых обычно тошнит, но Донхек лишь расплывается в широкой, светлой улыбке и правда думает, что этот парень замечательный.
«Сходим сегодня в цирк?» — это звучит настолько нелепо и забавно, но вместе с тем настолько замечательно, что, кажется, отказ бы прозвучал также глупо, как когда люди дают согласие на ничего незначащую операцию, когда спасти человека все равно не удастся. Донхек соглашается и думает, что это, наверно, первый раз, когда он пойдет куда-либо без Ренджуна.
Ренджун на море с родителями, ему там максимально скучно и его постоянные селфи в снэпчате навевают на Донхека тоску. Он все еще хочет проводить свое свободное время с ним, вырисовывать у него на руке свое имя красивым почерком и оставлять еле ощутимый поцелуй на запястье. Их дружба хрупкая и нежная, больше напоминающая цветок, но с Минхеном все почему-то иначе.
Донхек знает, что Ли Минхен — тот, кто вызывает у него странные чувства. В конце концов, знакомиться при помощи цитаты из книги и протягивать пластиковый стаканчик с прохладным вином может не каждый, и Донхек правда восхищается этим. Минхен классный: у него темные вещи, пачка мальборо голд в кармане джинс, кольца на руках и очки в золотой оправе, которые он носит очень редко. Донхек думает, что видеть его с часами на запястье входит в привычку, да и просто видеть такого спокойного Минхека — это уже привычка и чертова зависимость, вызывающая жуткое привыкание, но, к сожалению, иммунитет не вырабатывается. И когда улыбка трогает лицо уже знакомого парня, но все еще не друга — это приравнивается к автоматическому микроинсульту и ядерным взрывам в голове, когда вселенная внутри тебя постепенно разрушается, а города, подобно хрупким игральным картам, рассыпаются от легкого неаккуратного движения. Донхек убеждает себя, что это не влюбленность, что он все еще аромантичен (он никогда не задумывался об этом), но к Минхену у него такие светлые чувства, которые люди называют чертовой влюбленностью.
Конец июля выдается таким жарким и душным, что Донхек меняет футболки по несколько раз в день и подавляет желание укутаться в любимую толстовку, чтобы никто не видел и не обращал на него внимания. Минхен зовет его в парки, цирки, кофейни и все это напоминает сопливые и романтичные сцены из дорам, когда главные герои любят друг друга, но все еще отрицают это. Донхек закрывает сессию еще в июне, а потом курит долго и много, напивается с Ренджуном и долго, слишком долго рассказывает ему какой же Минхен замечательный. А сейчас, когда на часах противные семь двадцать, Донхек пишет:
«Ты все еще думаешь, что мне пять лет? Уж изволь, но ты старше меня всего на четыре года!», а потом все же добавляет короткое:
«Ладно, пошли».
Он собирается быстро: натягивает на себя белую безразмерную футболку, кидает в портфель бутылку воды с холодильника и мальборо красные. Донхек щурится от отвратительного обжигающего солнца, ноет Ренджуну про то, что он, кажется, опять загорит, пока дойдет до этого цирка, но на улицу все же выходит почти расслабленный с плейлистом двухгодовалой давности в наушниках (он слишком боится добавлять туда новые песни и думает, что стабильность — это неплохо). Отвратительные биты попсовой музыки вызывают у него рвотный рефлекс, но Донхек контролирует это и переключает на старый добрый американский хип-хоп. Это вызывает у него чувство облегчения и спокойствия.
Когда он видит Минхена возле цирка в излюбленной черной футболке и рваных джинсах, то у Донхека по неизвестной причине кислород перестает поступать в легкие. Минхен курит, а на его глазах те самые очки в золотой оправе для зрения; и это выглядит настолько невероятно, что на секунду весь мир просто перестает существовать. Донхек широко улыбается и уверенно шагает к нему.
— Опять мальборо голд? — осторожно спрашивает он и выхватывает сигарету из чужих пальцев.
— Они нравятся тебе, поэтому я и купил, — спокойно отвечает Минхен и слабо улыбается; есть в этой улыбке что-то успокаивающее и такое необходимое. Донхек не знает почему ему так сильно хочется поцеловать Минхена сейчас.
«А мне нравишься ты, но вряд ли ты об этом узнаешь», — Донхек смотрит прямо в глаза Минхена и слабо улыбается.
«Я уже знаю это».
— Так… Мы идем? — спрашивает Донхек и поворачивается лицом к шатру; он не хочет смотреть на Минхена, не хочет, чтобы было неловко или как-то странно. Просто осознание собственной влюбленности приносит боль. Он чувствует, как в горле начинает першить и на секунду ему кажется, что что-то идет по наклонной. Но Минхен все еще здесь и все еще слабо улыбается ему; это, возможно, делает только хуже.
Донхек начинает кашлять.
— Пошли.
