***
Окси приезжает позже Рудбоя. На входе в бар толпится народ, который по понятным причинам не запускают. Внутри тоже не пусто, пацаны аппаратуру разбирают, перетирают между собой, у стойки зависает Москвин и чувак-татуировщик, про которого Мирон точно слышал, но не может вспомнить его имени. – Офигеть, Мирон, какими судьбами? Его встречает Юра Музыченко, он подбуханный, но не прям в говно. Окси жмет ему руку, а сам автоматически Ваню взглядом ищет. Находит. Рудбой помогает оператору камеру установить и на Мирона бросает нервные взгляды. С него разве что пот градом не течет. Окси даже подумывает уйти, но потом наглость берет свое. Позвал? Пусть терпит. – А Ваня не сказал, что я приду? Юра тушуется. Видимо, друга сдавать не хочет, но и Окси врать – тоже такое себе. – Он сказал, что будет какой-то гость с его стороны. Это ты, что ли? «Гость» – громко сказано. Мирон, вообще-то, хотел в сторонке постоять, посмотреть, как Ванечка на камеру работает. Он же красивый, даже когда запинается и смущается перед объективом. Два разных человека. За камерой – уверенный и серьезный, а как под прицел попадает, аж руки трясутся… Мирон Юре кивает. – А что гостю делать у вас положено, не напомнишь? – Вообще, или татухи бьют, или просто ебалом светят. Ты расслабься, отдыхай. Мы к тебе сами подойдем, когда надо будет. А не надо – не подойдем, – Юра подмигивает. – Как захочешь. Окси хмурится. Ебалом светить как-то не хочется просто так. Ванька явно на его роже хайпить откажется, даже в описание к ролику хер его вставит, собака такая. – Могу и татуху. Если мастер годный. – Пиздатый мастер! – у Музыченко загораются глаза. – Проходи, родной, круто, что пришел. Рудбой от него бегает половину съемки. Сам в кадре тоже особо не светится, пару раз за камеру встает, делает снимки и просто в стороне где-то тусуется, Мирону даже обидно. Он же все выпуски видел, Рудбой обычно и интервьюхи берет, и непосредственное участие принимает. Вскоре в бар подгребает еще народ: Поперечный, Ильич, на первую в жизни татуху решается Леха Москвин. Окси наблюдает за ним и ржет, окруженный толпой. Леха затирает что-то про первый раз и бьет на руке герб Санкт-Петербурга. – Пиздааато! – Мирон даже немножко завидует и хочет тоже что-то с Питером связанное, надо обязательно позже придумать. Люди разношерстные, в основном знакомые или знакомые знакомых, скучать не приходится. Но все равно не покидает ощущение, что случайно забрел туда, куда не звали. Хотя, вообще-то, звали. Злиться на Ваню нельзя. Да и не получается. Рудбой же не виноват, что он скотина нерешительная, что его смущает абсолютно все, связанное с Окси, что он даже другом его представляться не умеет – это все слишком для него. Ваня не виноват. Мирон любит в нем нежелание напоказ выставлять не то что чувства – даже дружбу с ним, его удивляет, как вообще он решился выболтать все пацанам. Пытали они его, что ли. – Ну что, Мирон? Теперь ты? Татуировщика зовут Леша Трофимов, и он невероятно обаятельный мужик. Окси так-то не собирался татуху делать, но раз уж пришел, да и повод довольно весомый. Короче, эти руки внушают доверие, почему-то точно уверен, что тут его шкурку не подпортят. Рисует возникший в голове символ на листке бумаги: буквы А и Е, словно прилипшие друг к другу на границе. Он размашистого ничего не хочет, рисунки – это долго и кропотливо, явно не для наспех набитой в баре татухи. Леха быстро буквы у Окси на предплечье выцарапывает, предварительно обработав кожу. – Ты че, биться собрался? У Мирона аж мурашки по позвоночнику пробегают, когда он Ванин голос слышит за спиной. Громкая музыка перебивает их болтовню. Хоть и ведется съемка, Окси уверен, что их не слышат сейчас. – А чем мне еще заняться? Раз пришел… – Мирон. – Да нормально все. Ну не получается у него на Рудбоя злиться. Вот совсем. Особенно когда он стоит, сжимая камеру в руках, капюшон этот дурацкий натянув на голову. Он стесняется. Его можно понять – Кикиру и Юре про них известно, Леха Храмов тоже в курсе, причем давно. Ванька гетеро-отношения то никогда особо афишировать не любил, а тут такие. И парни вроде стараются вообще виду не подавать, с Мироном пиздят, как с остальными, полностью съемкой заняты. Музыченко вообще вон с каждой минутой пьянее. Но это не помогает. У Рудбоя внутри наверное атомные бомбы взрываются. – Постой со мной? – Мирон не преследует эгоистичных целей типа наказать, заставить стоять рядом, прошла уже та легкая злость. Да ему просто хочется Ване немного своего спокойствия передать, чтобы он кожей почувствовал – все будет нормально. Знают только те, в ком ты уверен, остальные ничего не замечают. Ваня смотрит в глаза ему и кивает, задерживая дыхание. Когда Мирону бьют тату, Рудбой даже камеру убирает, просто рядом стоит. Даже очень рядом почему-то, и Окси не жалуется если что. Он от боли морщится – отвык уже, давно не забивался, да и техника тут другая. Но татуха мелкая, времени занимает немного. В какой-то момент Мирон, от боли шипя, тянется к Ване – привычка ебучая. И Рудбой то ли на автомате тоже, то ли от жалости – позволяет ему в шею свою на секунду уткнуться, кофту сгрести кулаком. – Больно? – успевает на ухо спросить, прижавшись всем телом. Мирон быстро отстраняется и мотает головой. – Жить буду. Ему не нужно на Ваню смотреть, чтобы видеть эту заботу и переживание в глазах. С него словно страхи слетают как шелуха, как обертка от конфеты. Пока Мирону больно, это, кажется, единственное, что его волнует, и более милой хуйни с Окси в жизни не происходило. Он не понимает, как Ваня может, оставаясь эталоном похуизма в любых отношениях, быть таким нежным с ним. Он однажды даже сказал Рудбою, что тот видимо для мужиков создан, раз с телками так не получалось никогда. С ними Рудбой закрывается, сторонится, эгоизм свой врубает на полную мощность, а тут… – Да для тебя я создан, Мирон, для тебя, – ответил ему тогда Ваня. И это показалось такой правдивой вещью, что Окси до сих пор верит. Когда смотрит на его поалевшие щеки и волосы эти непослушные, когда ищет в Рудбое недостатки. Их дохуя, на самом деле, но меркнут, сука, стоит только им наедине оказаться – даже когда каждый своим делом занят. Они могут за вечер даже словом не перекинуться, но оба будут чувствовать себя уютно, в своей тарелке. Татуировка красуется на руке – компактная и профессиональная. Его утаскивает на интервью уже изрядно пьяный Музыченко. Пока они снимают кучу дублей, Окси успевает подбухнуть тоже. Его не напрягает это: он расслабляется, становится весело и угарно вообще. Внутренняя кухня этого странного проекта оказывается довольно увлекательной, тут много интересных людей, которые бухают, бьют татуировки, общаются за музыку, кино, спорт, баттлы и многое другое. Это реально круто. – Мирон, как ты тут оказался? – спрашивает Юра заплетающимся языком. И Окси тут же проводит параллели, находя общее с Рудбоем: они оба безобидные и смешные, когда напьются. Прикольно. – Пришел поддержать друга, которому били первую татуху в его жизни, – он кивает на Леху Москвина. Тот из-за стойки пятюню ему отдает. – В итоге ушел еще с одной татухой. Он видит Ваню краем глаза – тот стоит рядом и снимает на вторую камеру. Зацепившись за Мирона взглядом, чуть краснеет. У Окси эти его заалевшие щеки вызывают легкий, приятный зуд в штанах. Музыченко задает еще вопрос, путается в словах и, матерясь, обнимает Мирона, уже не на камеру. – Пацаны, когда монтировать будете, въебите «Восточный Мордор» фоном, – и когда Окси со смехом расцепляет объятия, добавляет. – Нахуй, я год теперь мыться не буду. Юра снова на Мироне виснет, и Рудбой, не выдержав, отталкивает его. Как только они сворачивают съемку, начинается безудержная пьянка. Для тех, кто не успел накачаться до конца. Чтобы наверняка. Вот такое Мирону всегда нравится. Когда приходится музыку перекрикивать, чтобы мысль свою донести до сидящего напротив тебя человека. Единственный, кого Мирон из круга Вани знает лично – Леха Храмов, да что там знает, это благодаря Храмову они в свое время и познакомились. Маленький святой человек. Леха подводит к нему Кикира, представляет их друг другу и предлагает выпить за это. Напитки как-то становятся крепче, язык заплетаться начинает, ноги – тоже. Мирон, опрокидывая очередной стакан, чувствует себя просто пиздец как хорошо. Приятные веселые люди вокруг, пиздатая музыка, родной бар, у него новая тату, а еще любимый человек носится где-то поблизости, в шаговой, так сказать, доступности. Не жизнь, а сказка. – Домой не хочешь? – спрашивает Ваня, когда Мирону уже так пиздато, что Евстигнеев у него перед глазами стоит в двойном экземпляре. – Давай еще побудем. Рудбой не хочет задерживаться, по нему видно. И Окси приходится его за рукав потянуть, в сторону отвести. – Расслабься, – говорит он. – Леха посторонних уже всех выпер давно. Ваня оглядывается, прищурившись. Смотрит на маленькую толпу у барной стойки, на своих ребят, что делают селфи друг с другом. Снова к Окси поворачивается и, взяв его руку в свою, рассматривает татуировку. Пальцем по коже вокруг узора кружит. – Прикольная. Мирона аж крупной дрожью от неожиданности прошибает. Не только от прикосновения – от осознания, что Ваня это здесь, при всех делает. И вроде ниче такого – со стороны просто татуху рассматривает, но почему-то интимнее этого момента между ними Мирон не помнит. По крайней мере, на публике. И у него голова идет кругом. – А ты че трезвый такой? – спрашивает, когда Рудбой его руку отпускает. – Да хуй знает, – пожимает плечами и вроде становится посмелее, поувереннее. – Перенервничал. – Дурак ты, Рудбой, – Мирон ему руку в волосы запускает, раскидывая и без того торчащую челку по всей голове. – Я же все контролирую. – Ага, – Ванька его скептическим взглядом осматривает с головы до ног. – Смотри не пизданись, еле на ногах стоишь, контролер. Расслабляются. Оба выдыхают, и нервная дрожь внутри сменяется спокойным таким облегчением. – Это для поддержания разговора с твоими пацанами, – важно заявляет Окси. – Хотел с Музыченко на одном языке заговорить. – Захрюкать, стало быть, – Рудбой головой мотает и обнимает его рукой за плечи, чем вообще из башки все мысли выталкивает. – Пошли, бухарик, еще по стаканчику и домой. Заебался я что-то.***
– Ты им понравился, – говорит Ваня, помогая Мирону стащить куртку. Он в говно. Вот прям пьяный в хлам, но на ногах еще стоит и счастлив до посинения. – Найди того, кому я не нравлюсь, – он чувствует себя соломинкой, которую таскает по коридору. Спотыкается на собственных же шнурках и прилипает спиной к стене, чтобы не пиздануться. – Хватит выебываться. Блять, ну ты и набухался. Ваня вздыхает и, видя, что Мирон не в состоянии разуться, опускается перед ним на коленки. Без задней мысли вообще, просто так удобнее кроссы с него стащить. Мирон от ощущений приятных весь дрожит. Он снова пальцами в ванины волосы зарывается – не как в баре, а крепко так, и даже сжимает немного, чтобы Ваня на него посмотрел. И Рудбой смотрит. Голову поднимает, глазами своими большими прямо в душу заглядывает. Мирон вспоминает свою жизнь – насыщенную событиями, но лишенную смысла. Как так можно было жить вообще? Что он делал до того момента, как Ваню встретил? Бесцельно проебывал годы? Да, была музыка, переезды и новые знакомства, но на кой они нужны, если сердце бьется по-человечески только рядом с ним? Вот с этим глазастым, трезвым и очень красивым? Ваня снимает с него кроссовки, ведет в комнату и помогает раздеться. Мирон пытается его обнять, но руки дрожат, путаются в футболке, а глаза закрываются сами по себе. – Вань, иди сюда, – заплетается язык, и сплетаются мысли между собой. Рудбой чувствительный до пизды, поэтому, как только губы Мирона касаются его шеи, прихватывая кожу, Ваня весь напрягается. Окси это как знак расценивает, пальцем за подбородок его голову чуть назад откидывает и зубами кусает над кадыком. – Блять. Реакция Рудбоя на ласки – это лучшее, что Окси вообще в своей жизни слышал. Ванькин голос и сам по себе – порнография, а когда он хрипнет от возбуждения, это вообще запрещенка в чистом виде. – Тебя бы законом запретить, Вань. Имя простое такое, как три рубля. Иван. Казалось бы, русский Ванька, ну прям из сказки про дурачка, а нет. Ни хуя. С ним рядом взрослый, прожженный опытом Оксимирон – сам как дурак, как мальчишка со съехавшей на бок крышей. Рудбой в руках мягкий, как пластилин, и мнется податливо. А потом вдруг, выпутавшись из объятий, смотрит в глаза серьезно и говорит. – Не бросай меня. Никогда. Мирон от таких речей аж трезвеет – к чему вообще? Разве Ваня слепой? Разве Ваня не видит, что Окси лучше себя выбросит из окна, чем позволит себе Рудбоя лишиться. Он иногда чувствует себя последней скотиной и эгоистом, потому что держит его рядом с собой. Ему иногда кажется, что Ваня уже раскрылся бы, нашел себя в чем-то одном, не распаляясь на кучу сфер жизни, без понятия на чем остановиться. Но он с Мироном, он всегда рядом и словно шаг в сторону сделать боится. Это эгоизм. Но он взаимный. Ванечка тоже знает, как держать за горло, как управлять, может, не видит этого, но давит на рычажки, воздействует и след оставляет каждым своим словом, каждым взмахом ресниц. – У меня без тебя вообще никакого смысла, – спокойно отвечает Мирон, как будто вопрос его не удивил и не шокировал. – Ни в чем. Рудбой смотрит на него, не отрываясь, не моргает и, вполне вероятно, даже не дышит. Потом прижимается крепче, до кровати пара шагов. Мирон вспоминает дурацкую игру, в которую в баре играли парни и от которой Рудбой его еле отговорил. Хер знает, как она там называлась? Когда вытягивают рандомные ингредиенты и смешивают без разбора в одном стакане, а потом пьют. Хуйня, а не игра, но пьяному ж море по колено. Так вот, чувства к Ване – как этот коктейль. Ингредиенты могут быть самыми неожиданными, странными, не сочетающимися, но в итоге ты пьешь, и тебе это нравится настолько, что хочешь еще и еще. Еще и еще. Даже если утром будет отходняк и сухость в горле. После секса выходят на балкон. Мирон толстовку на голое тело набрасывает, поеживается, потому что кто бы здесь пол утеплил, что называется. Рудбой вообще шмотками не заморачивается и стоит с голым хозяйством, прижимаясь плечом к мироновскому плечу. – Бля, последняя, – он сигу из пачки вытягивает, стонет разочарованно. – Покурим на двоих? Окси плечами пожимает – ему так-то похуй, и двух затяжек хватит. Ваня чиркает зажигалкой, затягивается жадно. Загадка века: как, блять, при таком количестве выкуриваемых за день сигарет, у Рудбоя с дыхалкой все заебись и он умудряется подыхающего Мирона на концертах вытягивать? – Будешь? Он сигу не передает, а ко рту Окси подносит, пальцами чуть задевая губы. Его руки пахнут спермой и потом, мыться не было сил: сначала курить, а потом уже в душ. Мирон затяжку делает, прикрыв глаза. По заднице и ногам дует прохладой. День был длинным, а сейчас середина ночи, надо бы в ванную, да поспать. Он уверен, что его отрубит за секунду. Ваня сзади одной рукой обнимает, голову склоняет ему на плечо. Выдыхает дым чуть в сторону, чтобы Окси не защипало глаза. Мирон ловит его руку, притягивает сигарету к своим губам и снова затягивается. Потом рассматривает татухи на чужих пальцах. – Тоже руки хочу забить, – озвучивает он внезапную для себя самого мысль. Ваня хмыкает удивленно и самодовольно вроде бы. Ну еще бы. Угадайте, кто Окси на татуировки подсадил? Нет, он и раньше тащился, но не так, как сейчас. Тут прям всего себя забить хочется – рисунками, надписями, узорами. Ему хочется слова выкрикивать линиями по телу, и знать, что, даже если потеряет голос, сможет телом многое рассказать. – Есть определенные мысли? – Пока нет. Думаю с творчеством как-то связать. С песнями. Посмотрим, короче. Он разворачивается, Ваню к себе прижимая. Его голое тело уже не горячее, оно прохладное и в мурашках все. Надо валить внутрь, хоть балкон и застеклен, продувается весь один хуй, а на дворе не май месяц. Мирон кофту расстегивает и прикрывает ею Ваню так, что они оказываются прижаты друг к другу обнаженной кожей. Это приятно, и даже сонливость почти что сходит на нет. – Спасибо, что познакомил со своими друзьями, – шепчет Мирон в Ванину шею и оставляет под ухом теплый поцелуй. Рудбой напрягается, и Окси может почувствовать, как твердеет его член – не настолько, чтобы полностью встать, но довольно красноречиво. Это заставляет его сонно улыбнуться: вот же скотина ненасытная. – Главное, чтобы они теперь к тебе не лезли по поводу и без. – Думаешь, будут? – Ты плохо Юру знаешь. И правда. Мирон Юру знает только по ебнутым видосам с кучи разных проектов, в которые он и Рудбоя в свое время затаскивал. Но он кажется прикольным чуваком, с немного ебнутыми, но все равно крутыми идеями. – Не уведет меня ваш Юра, не ссы, – подъебывать Рудбоя за его ревнивую душонку – это дело принципа. – Я не ссу, – докуривает и вдавливает фильтр в наполненную бычками пепельницу. Пиздит, как дышит. Мирон зевает и отстраняется, чтобы выйти, но у Вани другие планы. Он его спиной к себе прижимает, прямо членом о задницу трется. Окси закрывает глаза, его все еще клонит в сон, но такие вот сексуальные ласки посреди ночи очень даже по душе. – Я просто хочу тебя себе. Целиком. – Куда уж больше-то, – Мирону слышать такое ну слишком приятно, даже жарко становится. – Больше. Всего хочу. Я б тебя нахуй сожрал, если б мог. И кусает за шею у границы волос. Потом руку в свою берет, к губам подносит и татуировку новую облизывает языком, проезжаясь по коже, оставляя влажную от слюны дорожку. Ебанутый. – Рудбой, я по тебе с ума схожу, честно. Это правда. Годы шли, а ситуация, блять, не менялась. Вроде должно было уже отпустить, но ни хуя. Все так же видит его, и в пизду самоконтроль. В пизду выдержку, силу воли и адекватность. Рудбой бы его сожрал, а Мирон бы Рудбоя себе на ребрах набил, прямо под кожей, как татуировку, чтобы был всегда рядом где-то в районе гулко стучащего сердца. Там, где ему самое место.