«Психически неуравновешен»

Нового ученика в десятом «А» зовут Бакуго Кацуки, и у него проблемы. Кацуки не учится хорошо. Он изо всех сил старается тянуться на четверки и искренне охуевает, получая пятерки, прямо как сейчас, держа в руке лист с пометкой «отлично» за тест, сидя на уроке. Уголки губ дергаются, совсем чуть-чуть — мама, наверное, обрадуется? Он почти улыбается, когда открывает дверь квартиры, и следом тишину тут же пронзает глухой звук стука дна бутылки о стол. Мама пьет опять, и Кацуки лучше не раздражать ее лишний раз. У Кацуки нет друзей. Его, кхм, не очень любят в классе, если не во всей школе. Каждый ученик, даже учитель, — кажется, каждый человек, блять, в мире, — смотрит на него косо, хотя что он, собственно, сделал? «Психически неуравновешен», — талдычат психологи, а потом говорят, что ему нужно быть менее агрессивным по отношению к окружающим, ибо «нельзя так вести себя». И все поголовно качают головой, когда он, скалясь, говорит, что нормально ведет себя. Да пошли они нахуй все, сам как-нибудь справится. Кацуки постоянно оставляют после занятий, ведь он постоянно «начинает драку». Ему что, нельзя прописать в ебало особо наглым типам, которые нарочно громко и не стесняясь орут на задних партах что-то типа «лучше бы этот бомбящий придурок свалил уже из нашей школы»? — какое совпадение, прямо как в предыдущей! Никто их тупое мнение не спрашивал, пусть молчат в тряпочку и не ноют, раз не нравится. Кацуки искренне насрать, когда на него снова орут дома, ведь он снова дохуя долбоеб по какой-то дурацкой причине, которую он пропустил мимо ушей где-то вначале. Кажется, родители — единственные, кому он позволяет «спускать на себе пар», а то были случаи, когда по морде прилетало уже ему, да и не только по ней. Получилось привыкнуть как-то. Остается без ужина, да? Без проблем. Он все равно уже вряд ли собирается тухнуть в этой дрянной квартире сегодня. Нового классного руководителя в десятом «А» зовут Айзава Шота, и он лишь слегка хмурится, кивая на информацию о буйном ученике. У парня, судя по всему, неблагополучная семья, что особенно сказалось на его характере. Шота невольно вспоминает себя в раннем возрасте — отец нередко напивался и устраивал скандалы, избивал мать, а то и до сына добирался. Тяжело было после этого слышать тихие всхлипы на кухне, до боли сжимая кулаки и думая, чтобы все это поскорее закончилось. К счастью, действительно закончилось — Шоте тридцать, он давно пережил весь творящийся в жизни пиздец, а вот Кацуки еще только шестнадцать, и его пиздец происходит в настоящем времени. Бакуго сидит один на третьей парте первого ряда и едва не спит на первом уроке алгебры у Айзавы. У него взгляд самого заебавшегося человека на планете, но он почти заинтересованно бегает глазами по новому учителю и записывает всю классную работу, не упуская ничего. Он ни разу не опаздывает на занятия и большую часть времени ведет себя спокойно и адекватно, ни с кем не контактируя даже на переменах. С ним тоже никто не разговаривает, однако от Шоты не укрывается тихий осуждающий шепоток, пробегающий однажды между учениками. — Бакуго, на минуту, — зовет учитель математики по окончанию урока. Парень останавливается у выхода из кабинета, бросает раздраженное «чего?», оборачиваясь к учительскому столу. — Ты выглядишь особенно уставшим сегодня, — отрываясь от бумажной работы, замечает Айзава. — Ты не высыпаешься? — На себя посмотрите, — тут же огрызается ученик, хмурясь и отводя взгляд. — Какое вам дело? — Надеюсь, ты понимаешь, что это может сильно сказаться на твоем здоровье и учебе. Постарайся спать достаточное количество времени. Можешь идти. И все — опускает взгляд обратно на документы, похоже, не собираясь дальше продолжать разговор. Кацуки поднимает одну бровь, а затем хмыкает и выходит из кабинета. Разумеется, никакие очередные советы, которых он уже нажрался по горло, слушать не будет и свой режим менять не собирается, устраивает. Никак это на оценки не повлияет, знаем, проверяли. «У тебя в последнее время поднялись оценки по математике. Молодец, что стараешься.» «Как ты чувствуешь себя сегодня?» «Игнорируй. Никто из них ничего не понимает, вот и нет смысла слушать.» Кацуки не понимает такое отношение к себе и считает его странным. К нему всегда относились если не враждебно, то настороженно, что ученики, что учителя, но Айзава еще ни разу не проявил признаков неприязни. Он часто интересуется состоянием, спрашивает, есть ли затруднения в каких-либо темах, и Кацуки даже стремно становится. Такое чувство, будто он специально строит о себе хорошее мнение, чтоб потом посмеяться в лицо над наивностью и уйти. Бакуго просто… не знает, что думать обо всем этом и что делать в такой ситуации. Это кажется слишком новым и необычным. Как ему отвечать? Один раз Шота даже, вроде, пригласил его на чай. Ну, он просто сказал, что, если хочет, Кацуки может зайти после уроков. Тот сначала удивился, потом подумал, что это странно, потом подумал в принципе и, в конце концов, отбросил мысль об этом — зачем это нужно вообще? Однако по окончанию занятий она вновь появилась в голове и крутилась вокруг да около, как бы парень не пытался выбросить ее подальше. В итоге он не понял, в какой момент ноги сами принесли его к кабинету Айзавы, и почему он уже мелко подрагивающей рукой держится за ручку двери. Вздохнув, злясь на самого себя, Кацуки мысленно спрашивает, какую херню он творит, и проходит внутрь. Несколько секунд Бакуго просто мнется около двери и бегает взглядом по партам, стульям, окнам, доске, даже горшкам с цветками, ощущая себя великим долбоебом. Учитель математики сидит, откинувшись на спинку своего стула, печатает что-то на ноутбуке и пьет горячий, судя по клубам пара, чай, а рядом на столешнице стоит — серьезно — еще одна кружка, видимо, с тем же напитком. Кацуки несмело садится за парту перед учительским столом, которая в этом кабинете прилегает к нему вплотную, продолжая чувствовать себя весьма неловко, когда Айзава негромко просит его проходить и двигает эту самую вторую кружку, похоже, предлагая взять. — Зачем вы просили меня прийти? — опуская взгляд на темную гладь напитка, спрашивает ученик. — Нет особой причины. Бакуго поднимает бровь, не понимая. Просто так пригласил попить вместе чай? Что за ерунда? Хотя. — Будет неплохо, если вы задержите меня на подольше, — хмыкает Кацуки. — Не хочу домой. Так хоть оправдание будет. Шота спрашивает, что не так у него дома, но тот отмахивается, не желая об этом говорить, и мужчина больше не задевает эту тему. Кацуки благодарен. Как-то незаметно получается, что они начинают разговаривать, и парень чувствует что-то непонятное, теплое в груди. Явно не от чая, оказавшегося весьма приятным на вкус. Бакуго невольно привыкает к доброте и заботе Айзавы — рядом с ним ему как ни с кем комфортно, а в душе ярко и солнечно. Он все чаще остается с ним после уроков, объясняя это дома «дополнительными занятиями». Отчасти так оно и есть — порой Кацуки просит помочь ему с домашней работой или непонятными темами, но в большей мере они просто общаются, обсуждая что-то, и если психологи раньше пытались докопаться до его проблем, то Айзава никогда не лез в то, о чем бы ученик не хотел говорить. Когда учитель треплет его по волосам, внутри как будто разливается греющее, приятное тепло, а сердце бьется вдвое чаще. Кацуки не помнит, когда он в последний раз улыбался, и сначала даже немного пугается, но затем улыбается шире. С Шотой он чувствует себя… счастливым? — У вас волосы… ну, клевые, — смущенно, слегка покраснев и отведя взгляд, он пытается сказать что-то милое. Он понятия не имеет, как это делается, и вовсе не уверен в себе, но тем не менее. Учитель добродушно хмыкает, приподнимая уголки губ, и у парня, непроизвольно, приподнимаются тоже. Сердце чуть не пропускает удар, когда Кацуки слышит свою фамилию и оценку за последний тест по физике. Бакуго, двойка. Он смотрит на листок на парте перед собой и хуеет, как если бы получил пятерку. Неужели совсем все неправильно? Он смотрит на колонку минусов рядом с ответами и думает, насколько сильно ему влетит дома за подробное. Отвертеться не выйдет — мать в курсе про тест. Брови сами хмурятся, хочется зарычать и порвать работу к чертям, но он молчит и мелко подрагивает, смиренно дожидаясь конца урока. Физика лишь третья, и у Кацуки незаметно вылетает мысль об оценке в течение следующих уроков, однако с последним звонком в голове тут же что-то щелкает, и будто прилетает звонкая пощечина. Бакуго шестнадцать, он стоит посреди рекреации, пялясь в никуда и думая о том, что ему, блять, страшно возвращаться домой. Ага. Заебись. Надо было выходить из школы, а ноги принесли его в кабинет Айзавы. Вот он, опять стоит посреди, — только уже классной комнаты, — аки дерево в поле, которое как-тут-нахуй-вообще-выросло. Шота поднимает глаза и слегка щурится, ибо его кислое выражение лица нереально не заметить. Учитель вопросительно произносит его имя, снова щелчок — опять? серьезно? — и в следующую секунду Кацуки скорее быстрее замечает, чем чувствует неконтролируемо собирающуюся влагу на глазах, которая тут же каплями падает на пол, когда он зажмуривается. Он закрывает руками лицо и содрогается всем телом при первом всхлипе, ощущая чужую руку у себя на плече и слыша обеспокоенный голос, спрашивающий, что произошло. Кацуки чувствует себя ебаной сопливой малолеткой, потому что слезы льются блядским Ниагарским водопадом, который нереально остановить. А еще он чувствует себя великим долбоебом уже дважды — и тоже в присутствии Айзавы, класс — потому что не помнит, когда вообще плакал в последний раз, а тут прямо перед кем-то, з а е б и с ь. — Я не хочу… я не могу вернуться домой, учитель Айзава, — голос дрожит, сука. — Я получил двойку по физике. Бакуго ощущает теплые объятья, успокаивающее, нежное поглаживание по волосам и утыкается носом Шоте куда-то в район ключиц. Почему-то в этот момент он чувствует, что в безопасности, и пока учитель рядом, ничего плохого не случится. Кацуки жмутся и зло рычит о том, почему он такой дебил, потом — о том, почему родители его так ненавидят, потом — о том, как терпеть их всех не может. Шота ласково целует в лоб, шепчет «тише, не плачь» и большим пальцем руки стирает мокрую дорожку слез на щеке, после чего парень глубоко, судорожно вздыхает, пытаясь успокоиться. Все это безобразие на своем лице он далее вытирает рукавом рубашки — похер, потом постирает. Как-то так получается, что Кацуки рассказывает обо всем своем пиздеце, что до этого никогда не делал. Некому было, да и не особо хотелось. Айзава, сидя рядом с ним за одной партой, слушает, в конце говоря тихое «да, у меня тоже что-то подобное было». Когда он дает пару советов, парень невольно заглядывается на его лицо. На волосы, на руки. И в который раз чувствует себя гребаным мудаком. А потом просто просит остаться ненадолго, как обычно — Айзава кивает, и Кацуки подается вперед, обнимая, чувствуя объятья в ответ и тихо благодаря. За все благодаря. За очень многое. Насколько это нормально — влюбиться в собственного учителя? Насколько это нормально — надеяться на взаимность? Бакуго не знает, зачем спрашивает, потому что каждому идиоту понятно, что это нихуя не нормально. Парень на самом деле знает, что вряд ли его полюбят в ответ, но тупое сознание само дохуя упрямо и наивно надеется на что-то хорошее. И продолжает думать, что учитель Айзава чертовски прекрасен. Серьезно, он до сих пор не знает, почему Шота решил построить с ним теплые отношения, но блять, он реально словно Господь-Иисус, спустившийся с небес на землю, чтоб пролить в жизнь Кацуки хоть немного света. Кацуки чувствует себя мудаком за подобную мысль, однако. Признание в любви, особенно таким ебланским способом — определенно одна из наитупейших вещей в жизни, которую Бакуго решает сделать. А способ сей заключается в валентинке, выполненной своими руками — она выглядит пиздец коряво и пиздец ущербно, но все же. Он ведь правда старался. В мыслях пролетает «охуеть романтик нашелся», с чем парень полностью солидарен. Интересно, насколько глупо он будет выглядеть, вручая это дерьмо Айзаве? И, что главное… как тот отреагирует? Ладно, Кацуки хочет выколоть себе глаза, но ничего подходящего рядом нет, и он видит то, что, ну, видит. Дверь в кабинет учителя математики открыта, но парень не торопиться заходить внутрь — он просто замер аки столб, широко распахнув глаза. Потому что Шоту целует учитель английского — Ямада Хизаши, прижимая к себе за талию, когда сам Шота обхватил руками его шею. Бакуго моргает и соображает отойти от дверного проема, однако далеко уйти не получается — парень прислоняется плечом к стене в пустом коридоре, сжимает с силой кулаки и смотрит в пол. Секунда — и капли слез падают, скатываясь по щекам, вниз, как и он съезжает вниз по стенке, прижимая к груди колени и утыкаясь в них лицом. Что же ты плачешь, мальчик? Ты ведь знал, что тебе вряд ли повезет. Почему тебе так больно? Верно. Потому что не существует никакого блядского хэппи-энда, как в каких-нибудь сопливых романтических фильмах. Подумал, что все, жизнь наладилась? А хуй там. Увы, Айзаве ты нахер не сдался — он счастлив и без твоей дурацкой рожи, без твоих дурацких проблем и без твоего дурацкого нытья. Кацуки в который раз задумывается, зачем учитель математики затеял все это? Для чего? С какой, черт возьми, целью? В голове крутится «поиздеваться», но почему-то просто не выходит думать так. Шота… не такой. Хотя, блять, может и такой, но, вспоминая все их совместные беседы и проведенные вместе моменты, Кацуки кажется, что он действительно хотел сделать парня хоть немного счастливее. Простите, учитель Айзава. Возможно, Кацуки рожден для того, чтоб быть одиноким, проблемным подростком. Ничего. Он справится. Снова. Сам.