Don't come to me, Don't touch me

Гэвин не любил Коннора. Он понимает это по-настоящему только сейчас, сидя на своём рабочем месте, закинув ноги на стол. Не любил. Всё оттого, что жестянка чем-то притягивала к себе — такими трогательно-раздражающими попытками показать, что она чего-то стоит, или же просто симпатичной мордашкой. Гэвин и сам не знает. Помнит, что с приходом в его жизнь Коннора в доме как будто бы стало чище, и его не встречали тишина и мрак. Было какое-то ощущение уюта, того, что кому-то всё же не наплевать на то, что с тобой. Гэвин ценил заботу Коннора как нечто материальное, и награждал за него своим вниманием — самым дорогим для андроида, старавшегося заслужить его как можно больше. В будничной жизни жестянка была надоедлива и неприятна — стремилась сократить имевшееся между ними расстояние, хотела знать о Гэвине всё, приставала с дурацкими расспросами и ненужными душевными разговорами. Всё это едва ли можно было терпеть, учитывая, что Фаулер с его нравоучениями с утра уже был ложкой дёгтя в бочке мёда, вернуть которому его прежнюю сладость и идеальность не удавалось даже Коннору, залезавшему к Риду в постель. Он был покорен. Иногда это возбуждало, и очень сильно, иногда и отталкивало — униженность, погоня за подачками в виде лишнего взгляда, прикосновения, редкого теплого слова в свой адрес. У него не было гордости, не было самолюбия. Коннор был готов на всё. Патологическая зависимость его сначала веселила, а потом наскучила, и он стал простой секс-куклой. Нечего больше просить, не о чем говорить, ведь фраза одна — жди меня на коленях в спальне. И даже этому он подчинялся с омерзительным послушанием. Коннора больше нет рядом. Он не появляется в участке, раздражая своей физиономией, при одном взгляде на которую кажется, что он летает непонятно где. Он такой глупый, этот Коннор. Черта с два оторвешься от его губ, не сможешь не касаться и не толкать на мягкие подушки, но разговаривать с ним Рид не в силах. Есть какое-то внутреннее сопротивление, омерзение, причина которого не ясна. Он был бы идеален, если бы его можно было вытаскивать в любое время, словно табакерку, для своих нужд, однако Коннор с чего-то вдруг возомнил, что чем человечнее он будет — тем быстрее Гэвин станет относиться к нему лучше. Неправда. Андерсона с ними теперь тоже нет — старый пёс застрелился у себя дома, так и не оправившись от депрессии из-за гибели сына. О ней знает теперь, кажется, весь участок, и дело не в каких-то прощальных записках. Все знали Хэнка, все его в некой степени уважали, а Гэвин… Он предпочел бы промолчать. Казалось бы, с исчезновением этой глупой парочки жизнь здесь застыла. Вроде бы еще светятся экраны терминалов, еще разговаривают друг с другом коллеги поблизости, но что-то не так, и в самом Риде что-то тоже не так, потому что он хочет вернуть Коннора. Вернуть Коннора не как человека. Вернуть просто как игрушку, забаву. Без него скучно. Без него трудно, ведь унизить еще кого-то столь эффектно вряд ли получится. Вместо Коннора теперь другой — тогда Гэвин удивляется этой новости, мигом облетевшей всех в считанные минуты. Он даже позволяет себе повернуть голову, убрать ноги со стола, повернуться, чтобы лучше рассмотреть. Ему тогда казалось, что они имели в виду лишь его смерть — он просто в очередной раз погиб по нелепой случайности, как бывало много раз, и вернулся в прежнем теле, с прежней настойчивостью, и вновь будет унижаться перед ним, прося любви к себе. И он вернулся — только это был уже не Коннор. Ричард… Глупое, слишком пафосное имя, и слишком пафосный вид. Новый костюм, ростом повыше, и глаза тоже… как будто новые — не та каряя бездна, не темнота во всем своем великолепии, не щенячьи, не умиляющие. На Рида глядят, считай, два куска льда. Они не тают, наделены каким-то презрительным выражением, они меньше, чем глаза Коннора. Он весь — сплошное презрение и мрак, этого не изменяют даже его шмотки, белизна которых наводит на неприятные мысли о больницах и излишней стерильности, на ассоциацию с краской, как будто одежда не настоящая, а всего лишь разноцветный металл, делающий новую куклу роботом не только внутри, но теперь и снаружи. Гэвин смотрит на него и ищет в его облике что-нибудь от прежнего Коннора. И, к какому-то неясному злому отчаянию, не может найти — потому что Коннором здесь и не пахнет. Здесь есть теперь только Ричард — незнакомый, странный, молча сверлящий его своими льдинками так, что язык не поворачивается к нему как-то обратиться. У него более низкий и грубоватый голос, в отличие от Коннора, и он сильнее, быстрее, умнее. Гэвин не произносит ни слова возражения, когда Фаулер сообщает, что теперь они работают вдвоем — ему попросту нечего сказать, нечем выразить немой отказ. Гэвин хочет Коннора. Гэвину неудобно рядом с железкой по имени Ричард. Он чувствует резкое принижение собственной важности — казалось бы, он уже не нужен. Новый пластиковый детектив способен справиться со всем самостоятельно, и Рид даже был бы рад не встречаться с ним вовсе, но судьба коварна, и Фаулер неизвестно зачем требует его нахождения рядом с RK900 — как будто боится, что без должного внимания андроид, не дай Боже, подвергнется девиации. Гэвин хочет высказать опасения, что это уже произошло, но молчит. Взгляд голубых глаз заставляет все внутри замереть, пройти под ним мимо походкой крадущегося кота — Ричард как будто намерено, ради своего удовольствия, его пугает. — Не подходи ко мне. Пластиковый ушлёпок, как оказывается позднее, не знает слова «нет» — приносит кофе детективу Риду даже тогда, когда тот не просит. И будь у него хоть десять штук наполненных кружек на столе, андроид всё равно дополнит эту нелепую композицию ещё одной. Гэвин отказывается — сначала с осторожностью и более-менее вежливо, потом всё грубее… Ричард смотрит на него с каменным лицом и всё равно протягивает стакан. Коннор сделал это всего один раз, да и то, когда Рид задирал его в участке. Та забота была понятна, но настойчивость новой железки раздражает, заставляет трястись от злобы. И ведь не плеснешь этим кофе ему в щекастую рожу — рука всякий раз останавливается. — Ты — не Коннор, — произносит он в какой-то момент с досадой — громко, потому что уверен, что Ричард знает Коннора. Они ведь что-то вроде… братьев? Очень похожи. Гэвин стискивает пальцами очередной стаканчик с горячим напитком — кофе обжигает ему руку, льется вниз, но Рид этого совсем не замечает. Ты — не Коннор. Ты — не покорная секс-игрушка для меня, ты не похож на него даже наполовину, даже внешне. Ты гребаный кусок пластика, и ты ещё мертвее, чем все остальные. Ты — Ричард. Ты приносишь мне кофе каждый день, в одно и то же время, стоит мне явиться на работу. Ты часто пялишься на меня так, как обычно голодный до смерти человек смотрит на черствую хлебную корочку. И мне это не нравится. Мне не нравится. Сукин сын… Ричард редко говорит с ним на какие-то посторонние темы кроме расследований. Он, кажется, и вовсе не столь разговорчивый, и явно что-то скрывающий. Но Гэвину не хочется тайн. Гэвин ждёт Коннора. Ждёт его каждый день, замечает вроде бы такую знакомую фигуру, прическу — и каждый раз ошибается. RK900 смеряет его взглядом своих льдинистых глаз — он знает, кого хочет видеть Рид. Знает, кого ему хочется сегодня душить и кусать в постели. Кого хочется связать, отдавать приказы, садить на колени в спальне. Ричард знает, что Гэвин хочет вернуть себе контроль, который у него невольно забрали. Раньше он контролировал Коннора, но теперь его контролирует RK900 — на расстоянии, посылая красноречивые взгляды. Становится не по себе. Оставленный андроидом кофе остывает нетронутый — один день, два, три… Ричард злится. Аура обиды, возмущения, что его не принимают, всегда витает рядом с ним, блестит в его глазах и звучит в механических нотках его голоса. До Гэвина не сразу доходит, что так не должно быть… — Не трогай меня. Он не слышит — идёт вместе с Гэвином от машины до самого дома, не позволяя закрыть дверь перед носом, и тут же прижимает спиной к стене. По стёклам барабанит дождь, свет не включен, и во мраке лицо Ричарда совсем не видно. — Не трогай, сукин сын! Гэвину страшно, потому что он теряет контроль. Потому что он не в силах ничего изменить — всё это происходит здесь и сейчас, пистолет предусмотрительно выхвачен и отброшен в сторону, чтобы никто до него не добрался, и самого его, Рида, втискивают все крепче. Ричард молчит. Свет от фар чужой машины на пару секунд озаряет окно напротив, выхватывая из темноты его холодные глаза. — Мне нужен Коннор, а не ты. Мне нужна секс-игрушка, а не контроль. Я люблю, но я хочу свободы. Не подходи, не прикасайся. Где Коннор? RK900 не отвечает на его вопросы — снова эта проклятая неразговорчивость. Ублюдок лезет пальцами под одежду, поставив колено между ног, выкручивает соски, и контролирует, контролирует чертовски строго, не даёт и выдохнуть без своего разрешения. Гэвин тонет. Тонет в бешеном потоке, в реке, у которой нет дна — холодной, мертвой, но чертовски манящей мраком своих вод. Член стоит колом, ему не по себе, и в то же время он ощущает себя как никогда дома — он не понимает причины, хватается дрожащими скрюченными пальцами за одежду Ричарда. Настоящая, не металл, покрытый краской, и губы у него тоже как будто настоящие, человеческие. — Не бойся. Однако он всё равно, несмотря на чужие слова, боится и дрожит. За это так стыдно, но RK900 как будто понимает его и ничего не говорит. От обильной смазки, стекающей по пальцам, хлюпает двигающаяся вверх-вниз холодная ладонь. — Блядь, блядь… Ноги сводит от паники и удовольствия — Гэвину не нужен больше Коннор ластящийся, Коннор пресмыкающийся и умоляющий. Ричард пахнет дождём и дешёвым, безвкусным кофе из автомата в участке. Он никогда не добавляет сахар. — Коннор… — Гэвин стискивает зубы, приоткрывает веки, хватая ртом воздух — RK900 ухмыляется ему в лицо. В его голубых глазах пляшут крошечные дьяволята. — Я — не он. Они ведь на самом деле такие разные. Как можно их спутать? Словно в отместку, ему достаётся сильнейший укус в шею — до крови, до глубокой раны, помечающий, умножающийся с каждой секундой десятками новых по всему телу. На груди, на плечах… — Блядь… — сдавленно шепчет он, задыхаясь, и почти хочет упасть, когда Ричард толкается в него — резко, причиняя боль только из-за того, что вжимает его своим весом в стену, придавливает, навалившись сверху, и рвет почти безжалостно изнутри, упорно продвигаясь глубже в горячей тесноте. Ему хочется в последний момент послать всё к черту, отказаться, противиться до самого конца — Гэвин сам не знает, чего боится сейчас, и отчего он так возбужден, отчего чужие ритмичные толчки заставляют скулить почти сквозь стиснутые зубы. Он превращает этот звук в рычание, он не хочет показаться Ричарду слабым. Он не хочет быть на месте Коннора. RK900 молчит, не отвечая на его ругательства. Его диод горит красным в резком контрасте со светлыми глазами, ладонь с силой ударяет по дрожащей руке Гэвина, потянувшегося было к выключателю, чтобы включить свет. — Нет, — Ричард шепчет ему на ухо, и шелестящий звук его тихого голоса вызывает мурашки. — Нет… Снова по-новой — крепкие, сдавливающие жаром и весом объятия, и обжигающие толчки, шлепки крепких бедер об ягодицы. Гэвин не удержится на своих двоих. В этой колючей темноте он беспомощен, как слепой котёнок, и забывается окончательно, как только прохладные пальцы начинают массировать головку, словно торопят, словно приказывают. И как только Ричард прекращает ласку, белесая струйка скатывается вниз, пачкает спущенные джинсы и белье. Гэвин прислоняется к стене лбом, шумно дыша. Завтра он придет вовремя. Завтра он выпьет принесённый андроидом кофе. Завтра он, быть может, позовет его к себе, и уж точно не просто так. Всё это он сделает сам. — Не отходи, — хрипло просит он. — Не убирай руки.