Бессмертник

Первое, что слышит он сегодня за несколько безмолвных часов, сосредоточенно вводя буквы на листе бумаги и почесывая руки, - это знакомый до дрожи голос, созвучный с эхом гудящей батареи прошлого и хрустальным звоном разбитых надежд на будущее. А позже, к сожалению, тесно ассоциирующийся с насилием, физическим и моральным, и неподъемной ответственностью, будто передавшейся по наследству за его близнеца. Хотя это и не отменяло связи, тянущей живот обоим будто пуповина. - Здравствуй, Брюс, - высокий мужчина в сопровождении трех фриков с безумными прическами (всякий раз, когда Брюс видел их раньше, то едва подавлял желание посоветовать нормального парикмахера) медленно заходит к нему в комнату, в котором раздаются лишь его тихие шаги, тяжелое дыхание Брюса и разноголосые приборы, продлевающие бесполезному сыну Готэма бесполезную жизнь. - Джеремайя, - даже мирно скрипит Уэйн, потому что в последнее время предпочитал молчать, не разбрасывая слова по ветру, даже когда Селина яростно смахивала слезы, и Альфред с каждой секундой тишины сильнее вытягивался в стойку "смирно", будто солдатская выдержка - единственное, что удерживает его от пропасти. Но затем беспокойство рябью искажает почти бескровное лицо Брюса. - Что с Альфредом? Он предпринимает попытку подняться, но едва незадействованные мышцы приходят в движение, острая боль рассекающими плетьми сжимает грудь, ломая ребра и загоняя осколки глубже в органы. На мгновение юноша теряет связь с реальностью, чувствуя лишь огромную белую вспышку внутри и снаружи. - Не волнуйся по пустякам, Брюс. Альфред сейчас просто спит, - размеренно, почти по слогам, произносит Джеремайя, оказавшийся вдруг слишком близко. Брюс, наконец, приходит в себя и ловит его силуэт рядом с кроватью, отмечая, что шестерки исчезли, как и постоянный аксессуар в виде шляпы. Они остались вдвоем. Как когда-то давно в бункере, наедине с паранойей Джеремайи и обманчивым спокойствием Уэйна. И правда, как это было давно... Брюс слабо улыбается, чем заслуживает долгий взгляд неживых серых глаз, замечает почему-то растрепанные черные волосы мужчины, и внезапно захлебывается кашлем. Горло дерёт и ноет, превращая любой вдох в пытку, пока тонкие стебельки еще глубже пускают свои корни по кровеносной системе, разрушая организм. Гребанная Айви Пеппер. Крупные капли крови окрашивают исписанный лист. Брюс слепо убирает бумагу на соседнюю тумбу, чувствуя сильные руки, что поддерживают его за плечи, и долгожданное стекло стакана у собственных губ. Ледяная вода вместе с зубной болью и ознобом приносит облегчение - кашель выпускает из своих костлявых рук на некоторое время, прячась в темноте. Брюс настолько устал от этих приступов и преследующей его боли, что даже не способен возмутиться объятиям извечного врага, бывшего друга и всего лишь дышит, пока еще может, согреваясь в лихорадочно-сдержанном безумии Джеремайи Валески. Он не сопротивляется, когда его скромно целуют в макушку, в основание шеи, вдыхая запах тела, теперь смешанный с типичным ароматом растений, и пару минут едва уловимо раскачивают, напевая над ухом старую мелодию, которую Брюс никак не может вспомнить. Брюс не понимает, как, но у Валески получается облегчить его страдания. Когда же ритм сердца юноши приходит в норму, Джеремайя бережно укладывает Уэйна обратно на постель, ловя пронзительный прищур голубых глаз, и разворачивается к прикроватной тумбочке. Валеска вытаскивает откуда-то старую - мамину- вазу и ставит в воду пышный букет, где мелкие соцветия ярко-алого амаранта переплетаются с нежно-сиреневым гелиотропом и кипельно-белыми лепестками незабудок. Брюс злится и негодует. Брюс знает язык цветов и хочет послать его к херам отсюда, потому что ему достаточно и тех растений, что питаются его лимфой, укрепляются в мясе и прорываются сквозь его собственную плоть к свету. Но не делает этого, давясь гневом, ведь Джеремайя, до этого слишком внимательно разглядывающий показатели приборов и действующую на нервы кардиограмму, садится рядом и начинает расстегивать плотную рубашку Брюса. Уэйн машинально хватает мужчину за руку, останавливая, и не может скрыть на своем лице выражение уязвимого стыда и бессилия, которое преследует с момента, когда Селина впервые увидела этот кошмар и едва не вскрикнула от ужаса, отшатываясь. Когда глаза Гордона заполнились такой концентрацией ярости, что будь в тот миг рядом Айви, он бы без тени сомнения оторвал ей голову. Когда Альфред в прямом смысле слова схватился за сердце, болезненно ощупывая взглядом каждый сантиметр открывшегося тела. Брюс мысленно передает Валеске, что не хочет видеть этот негатив вновь. Джеремайя, помедлив, осторожно отрывает чужую кисть от своей ладони и непривычно нежно целует в ярко выделяющиеся вены запястья Уэйна, чьи щеки чуть окрашиваются румянцем. Валеска специально смущает его, и это срабатывает: Брюс показательно безразлично убирает руку и отворачивает голову, позволяя тому делать все, что вздумается. Какая теперь разница. Джеремайя продолжает расстегивать рубашку и, закончив, аккуратно раскрывает полы в стороны. Брюс знает, что видит Валеска. Сам не раз и не два смотрел, шокированный разрастающейся болезнью и удивленный, как он до сих пор жив. Потому что его кожа спустя пару недель после заражения стала необычайно прозрачна, и теперь все могли увидеть, как оплетает кости и органы растение. Как мощная корневая система прорастает в позвоночник, любовно держа позвонки в своих крепких объятиях, как гибкие стебли, попутно обвивая почки, желудок и кишечник, тянутся наверх и уверенно вырываются наружу, сопровождая каждое появление хрупкого соцветия дикой агонией наряду со звездами разливающейся вокруг крови. На груди Брюса распускаются яркие цветы бессмертника, и, всякий раз вспоминая об этом, юноша хохочет до слез и тошноты - так смешит его эта чертова ирония. Брюс поворачивается к Джеремайе: глубокий выдох и непонятное копошение пробуждают в Уэйне странный интерес. И чувствует какую-то иррациональную, неправильную благодарность, когда видит его реакцию - тот восхищенно наклоняется ниже и легко касается желтых и алых тонких лепестков, вдыхая запах в непосредственной близости. Никто никогда не прикасался к этим растениям, хотя Люциус подтвердил, что ни цветы, ни сам Брюс не являются переносчиками. А ведь Джеремайя даже не знал об этом. Возможно, первобытный страх мешал близким юноши дотронуться до них или боязнь обидеть его самого, однако, будь это Селина, Уэйн был бы даже рад, ведь это выглядит как значительный жест доверия и, возможно сблизило бы их еще больше. Но Кайл смотрела на бессмертник с плохо скрываемым отвращением, и Брюс не решился даже предложить такую глупость. Джеремайя как будто читает мысли: вдруг ловит его блуждающий взгляд и демонстративно целует багровыми губами сердцевину самого большого соцветия, уголком рта усмехаясь предательски ускорившемуся пиканию кардиограммы. Брюс стискивает край простыни, опять краснея и ощущая себя как никогда понятым другим человеком, даже если этот человек - Валеска. Когда ты умираешь, становятся так неважны собственные убеждения и периодичные, но безрезультатные попытки заверить самого себя, что к Джеремайе у тебя нет никаких эмоций, кроме гнева. Все надуманные идеи и скрытые чувства бурлят на последнем вздохе, так что юноша просто тянется к чужой руке и прикрывает веки: пальцы мужчины мягко сцепляются на безвольной кисти, затем спускаются ниже и, пожав фаланги, отпускают. Валеска отстраняется, разминает затекшие плечи и вновь окидывает взглядом цветы бессмертника, прекрасные во всем своём великолепном ужасе. - Надо найти эту суку и заставить выдать антидот, - отрешенно говорит Джеремайя и зачесывает волосы пятерней, приглаживая слегка растрепанные пряди. И любой другой бы сказал, что его голос звучит абсолютно равнодушно с ледяными отзвуками, но только не Брюс. Брюс слышит начало жестокой войны, наполненной холодным безумием и чистейшей ненавистью к Готэму, который Джеремайя спалит дотла, сравняет с землей, если не найдёт Пеппер. - Ты и сам видишь, что это уже бессмысленно, - произносит Брюс и отчаянно трёт слезящиеся глаза. Слова едкой горечью оседают на языке, впервые высказанные вслух. Готэм ведь постоянно в жутком хаосе, полиция не справляется. И у него получалось быть безликим героем, защищая невинных людей. Пока он не встретил Айви, которая модифицировала свою болезнь и лёгким движением руки посадила семена внутри Брюса, а затем, усмехаясь, испарилась из виду, и никто её так и не нашел. Не было возможности ни извлечь мгновенно выпущенные корни, ни остановить или обратить стремительный процесс. Только Люциус смог замедлить быстрый рост и почти без сна, днями и ночами, искал лекарство. Вот только навряд ли это лекарство будет способно выжечь стебли из него, освобождая от своеобразной клетки. Вероятно, в последние дни Брюс даже живёт за счёт бессмертника, что доставляет кислород прямиком в вены. - А ты знаешь, существует такое понятие, как "ханахаки". Это цветочная болезнь, проявляющаяся, когда человек любит безответно, - у Джеремайи в глазах смесь эмоций и какое-то печально-хитрое выражение лица. Брюсу становится почему-то смешно. Ханахаки... - Хочешь сказать, что мои чувства безответны? - неожиданно для себя же улыбается он и замирает: скорлупа невозмутимой маски трескается, и под крохотным сколом виден весь водоворот чувств, яростно обуревающий Валеску. Конечно, Джеремайя позволяет ему увидеть их, доверяя, раскрываясь. Иногда в нем просыпается человек, живший когда-то, как Зандер Уайлд, и даже он тянется к Уэйну, как самому близкому. И оттого Брюс ощущает себя особенно мерзко, особенно чудовищем, закрывая лицо руками и выдавливая: - Просто сделай это. Скол маски Джеремайи в тот же момент зарастает льдом, и сама маска покрывается цельным гранитом с алмазным напылением. Мгновенное превращение, явно позаимствованное от Джерома. - Не понимаю, что ты имеешь в виду, - привычным неживым тоном говорит Валеска. И выглядит это слишком абсурдно - Джеремайя, притворяющийся идиотом. Брюс резко садится на койке. Взвыв от пронзившей все существо боли, он вцепляется в отвороты пиджака и притягивает к себе безучастного Валеску. - Я почти растение, Джеремайя! В буквальном смысле! - почти кричит он, с поражающей самого себя силой встряхивая мужчину, и едва не закашливается. - Антидот мне уже не поможет. И я... Я не хочу умереть, даже не поняв этого, потому что мозг превратится в почву для бессмертника. Брюс чувствует, как его накрывает волна отвратительной жалости к себе, отчего, не выдержав, он плачет и безнадежно опускает руки. Брюс отчаянно, просто безумно не хочет умирать. Он слишком молод и столько ещё мог сделать. Он до сих пор не вывел всякую шваль из компании. Но наблюдать, как страдают его близкие от бессилия, как они задыхаются от вида торчащих из каждого сантиметра кожи растений, и, в конечном итоге, вины за то, что не смогли помочь, он не желал ещё больше. И существовал только один человек, которому он мог довериться в этом вопросе. - Пойми же ты... Он замолкает: Джеремайя молча резко приставляет дуло к его виску и возводит курок, сверля пустыми глазами, скрывающими за собой бездну. Воцаряется вязкая тишина. Брюс вытирает слёзы и с затопляющей нутро благодарностью смотрит в ответ, пытаясь донести до человека напротив, что выхода нет. Потому что, на самом деле, так и только так он хотел умереть. Даже здесь мужчина оказался проницательнее. - Я могу тебя отговорить? - Джеремайя медленно кладет ладонь на горло юноши и усиливает хватку. Уэйн с безмерной тяжестью чувствует, как едва заметно дрожит его рука, и сжимает сверху своей, хотя самого пробирает крупный озноб от холодного дула у виска и того, что находится за гранью. Затем, опомнившись, он протягивает другую руку и кладет перед собой запачканное собственной кровью завещание. - Нет. Джеремайя знакомо закатывает глаза и криво усмехается: - Какой же ты эгоист. Заставляешь меня убить тебя, зная, что я не смогу отказать своему другу. Жестокий и бессердечный эгоист. И кто из нас хуже, м? Брюс закрывает веки, скрывая воспаленные глаза и тягучее сожаление, на миг подаётся вперёд, невесомо целуя чужие губы и пытаясь передать этим всю глубину эмоций. - Мне жаль. Но ты единственный, кто может это сделать. И понимает мою просьбу, - шепчет Брюс, прижимаясь ближе виском к пистолету. - Прощай, Джеремайя. - Прощай, Брюс, - слышит юноша надломленные слова и улыбается, когда мимолетное облако боли быстро уносит его в спасительную темноту. Он уже не узнает, что Джеремайя удержит мертвое тело подле себя и прижмется в долгом поцелуе к месту выстрела, чувствуя кровь с вкраплениями эфирного масла и пороха вместе с абсолютным безразличием, бетоном зацементировавшим его чувства. Он уже не узнает, что Джеремайя сорвет с худой груди прямо напротив сердца Брюса огромный, расцветший буквально в секунды, великолепный алый цветок бессмертника с белоснежной сердцевиной, будто в соцветии воплотилась сама душа Уэйна. Он уже не узнает, что Айви Пеппер будет найдена в ботаническом саду Готэма без кожи и сердца, а на месте последнего будут окровавленные лепестки гортензии. Он уже не узнает, что Готэм содрогнется от череды терактов, что унесут с собой тысячи жизней, но даже это не принесёт Джеремайе облегчения и желания на руинах города сотворить нечто новое. Он уже не узнает, что разъяренный Альфред Пенниуорт однажды отомстит за Брюса, пустив дробь прямо в грудь несопротивляющемуся Валеске, что утомленно шепнет напоследок: - Ничего не имеет смысла без бессмертника.