***
— Охренеть, чувак, — тут же говорит Тэхен, открывая дверь. — Ты, блин, когда вообще спал в последний раз? Чонгук непонятливо моргает. — Что? — Без обид, но ты смахиваешь на покойника. Блин, да ты даже не как зомби выглядишь сейчас. Зомби поживее тебя будут. Ты выглядишь так, словно умер, и потом кто-то попытался сделать из тебя чучело, но вышло как-то дерьмово. — Спасибо, — говорит Чонгук. — Да я серьёзно. Ты сколько не спал? — Не особо долго, — отвечает он и теряет сознание. Просыпается Чонгук уже на диване Тэхёна (который они с Чимином называют секс-диваном, что, с какой стороны ни посмотри, просто отвратительно), ему кажется, что успело пройти лет пять, он дезориентирован, малость паникует и не имеет ни малейшего представления, как он вообще здесь оказался. Последнее, что он помнит, — это то, как провел без сна две ночи подряд, а потом, кажется, пошел в столовую. Чтобы позавтракать, скорее всего? О, и кофе, он точно выпил еще кофе, и вот теперь это не кажется такой уж хорошей идеей. На самом деле, сейчас, когда он пытается вспомнить, что случилось, Чонгук осознает, что он, возможно, не спал часов 60, а потом пошел в столовую, где на пустой желудок выпил 3 чашки кофе. Потом он как-то дополз до квартиры Тэхёна, как раз вовремя, чтобы прямо у него на пороге упасть в обморок, как одна из героинь романов Джейн Остин. Он поднимается, пытаясь сократить физический контакт с Секс-Диваном настолько, насколько это вообще возможно в данной ситуации. Сейчас по-прежнему утро: хотя его телефон и разряжен, часы на микроволновке говорят, что уже 9, а это значит, что прошло минут 10. Если посмотреть в окно, можно увидеть, что небо бледное и облачное, а из-за зимы оно еще и наполнено серым цветом. Тусклый солнечный свет давит Чонгуку на глаза. У него болит голова. У него болит все тело. Наверное, все же есть какое-то объяснение тому, почему же не рекомендуется бодрствовать 60 часов подряд. — Итак, — откуда-то слева звучит низкий, хриплый голос. — Ты жив. Чонгук оборачивается. Это Мин Юнги. Он сидит за столом, одновременно кушая хлопья и смотря в телефон. На нем очки, и в данный момент этот факт слишком сложно осмыслить. Очки и огромный серый свитер. У Мин Юнги вообще есть какие-нибудь вещи, которые ему по размеру? Он хоть осознает, что Чонгук сейчас находится в очень уязвимом состоянии, и поэтому у него нет времени для чего-то подобного? — Что случилось? — спрашивает у него Чонгук. — Где Тэ? — Он бежит. То есть буквально бежит. В магазин за витаминами, таблетками с железом и куриным супом для твоей тупой задницы. Кажется, ты его травмировал. — Что? Как? — Ну, ты же упал в обморок… — Да не падал я в обморок, — говорит Чонгук, немного надувшись. — Я просто ненадолго отключился. — Малой, последний раз я видел что-то подобное, когда смотрел Гордость и Предубеждение. — Ты... Ты все это время был здесь? — Когда Тэхён открыл дверь, я стоял прямо у него за спиной. Так что. Да. Чонгук хватает ближайшую подушку и утыкается в неё лицом, и уже даже как-то плевать на этот Секс-Диван со всеми его микробами. — Ааааа, — шепотом кричит он. — Все было довольно-таки драматично, — говорит Юнги. — Мы с Тэхёном даже подумали, что ты умер. — Я бы не стал умирать у вас на пороге, — говорит Чонгук, отрываясь от подушки. Его возмущенный взгляд направлен на Юнги. — Это же было бы ужасно. — То есть для нас? — Да! Вы бы ведь застряли здесь с моим телом. — Мы могли бы подпирать тобой дверь при необходимости. — Не знаю, — говорит Чонгук, обдумывая этот вариант. — Скорее всего, вам бы было трудно постоянно двигать меня туда-сюда. У меня же сплошные мышцы. В бассейне я, как камень, сразу тону. Юнги прочищает горло. — Это, эм, это впечатляет. — Он возится со своим телефоном, упорно всматриваясь в экран, что бы там на нем ни было. — Так ты, значит, в тренажёрку ходишь? — Да, раза четыре или пять в неделю. Я начал ходить туда из-за танцев, чтобы поработать над гибкостью и стать немного сильнее, но теперь мне на самом деле это нравится. — Круто. Круто, да, это круто. — Наверное, — говорит Чонгук. Он не совсем уверен, почему они вообще сейчас обсуждают что-то подобное, но это лучше, чем разговаривать о том, как он потерял сознание прямо перед Мин Юнги. — Это просто как хобби. Приносит удовлетворение, что ли, и… не знаю. Сперва я был просто тощим маленьким слабаком, который едва ли мог поднять 5 килограмм. Сейчас я, вероятно, смог бы использовать тебя вместо штанги. В этот момент Юнги закашливается с хлопьями во рту. Еще секунд десять он сидит, сгорбившись так, что Чонгуку видна лишь его спина, а когда выпрямляется — лицо у него ярко-красного цвета. — Ты в порядке? Может, воды? — Нет, — говорит Юнги. — Нет, просто, просто оставайся на месте. Не, эм, не двигайся, — широко раскрыв глаза, он окидывает Чонгука быстрым взглядом, а затем немного сжимается. Лицо у него все еще разгоряченное из-за приступа кашля. — Не вставай, ладно? Вдруг опять сознание потеряешь. — Хён, — жалобно произносит Чонгук. — Не ной. Просто посиди на месте, пока Тэхён не придет. Как ты, блин, вообще умудрился себя до такого довести? Чонгук сжимает губы. За очками можно разглядеть, как взгляд Юнги становится уже. — Малой, что ты сделал? — Да ничего такого я не сделал. — Такие люди, как ты, не расхаживают повсюду, падая в обморок без причины. — В смысле? — спросил Чонгук. — Что еще за такие люди, как я? — Я, — начинает Юнги и прерывается на хлопья, долго-долго пережевывая их и запивая кофе. — Я просто имел в виду, что, ну, знаешь. Ты выглядишь так, словно питаешься только этим всем своим полезным или спортивным. — Спортивным? — Ну, протеиновыми коктейлями всякими. Овощами, или, блин, не знаю. — Оу, — Чонгук ненадолго задумывается. Он приобнимает самого себя за ноги и опускает подбородок на колени, параллельно наблюдая за Юнги сквозь ресницы. Ему очень не хочется это признавать, но даже из-за столь несущественного движения у него опять начинает болеть голова. Кажется, будто все его конечности сейчас — это просто мешки с водой. — Чонгук, — говорит Юнги, мягче в этот раз, и Чонгук замечает, что он только что впервые назвал его по имени. — Давай, малой, говори. Что ты сделал? — Я не спал две ночи подряд, — бормочет Чонгук. — Мне нужно было сделать три письменных работы, и плюс я хожу на математику и как-то вообще не въезжаю в то, что мы сейчас проходим, но на следующей неделе промежуточный зачет, так что мне пришлось заниматься, но, если честно, я так и не смог ни в чем разобраться. Поэтому мне нужно заниматься еще больше, но я без понятия, с чего начать, потому что я даже не понимаю, что именно я не понимаю. Так что, да, сначала письменные работы, потом математика, а еще вчера нужно было помочь одной подруге с ее студийным проектом, но она освободилась только к полуночи, ибо, опять же, промежуточные зачеты. Так что я помог ей, выпил кофе, а потом, кажется, пошел в библиотеку, но это не точно. Я отправил все свои работы, а потом, уже сегодня утром, я пошел в столовую, выпил еще кофе и, наконец, пришел сюда. И... Да. — Это было очень глупо, — говорит Юнги. — Знаю. — Когда ты ел в последний раз? Кофе не в счет. — Эм, вчера днем, наверное. Юнги пристально смотрит на него. — Я знаю, что это было глупо, — произнес Чонгук себе в колени. — Я просто. Мне же нужно было как-то все это сделать. Наступает молчание. Какая-то часть Чонгука очень хочет взглянуть на выражение лица Юнги, а другая — вполне себе готова довольствоваться тем, что прямо сейчас его глаза крепко зажмурены. Это глупо и бессмысленно, но ему почему-то кажется, что он злится, а Чонгук очень-очень плохо переносит те моменты, когда на него кто-то злится, особенно если этот кто-то старше, и особенно если, как и в случае с Юнги, этот человек очень крут и уверен в себе, то есть, иными словами, если этот человек совсем не похож на Чонгука. Это жутко глупо. Юнги старше, и виделись они всего-то пару раз, в основном, проходя мимо друг друга на пути в квартиру или из неё. Нет вообще никаких причин, по которым Юнги может быть до него дело, и, тем более, по которым он может на него злиться из-за того, что он идиот, но... — Эй, — говорит Юнги. — Эй. Извини. Вышло как-то грубо. Я не… Я не пытался назвать тебя глупым. То есть, блин, меня самого-то не назовешь примером для подражания, когда дело доходит до принятия здоровых решений. Чонгук приоткрывает один глаз. Юнги хмурится, но уже не так сильно, как прежде. Он сидит на краешке стула, и это выглядит так, будто он собирался встать, но потом передумал. — Тэ говорил, что ты трудоголик, — говорит вдруг Чонгук, не успев обдумать свои слова. — Это да, мягко говоря, но я ни разу не падал в об… — Это был не обморок, я просто ненадолго отключился. — Не падал в обморок, как какая-нибудь викторианская аристократка в перетянутом корсете, но я был близок к этому, да. — Это не очень весело. — Да, не особо. Думаю, Тэхён уже скоро вернется с твоим супом. Может, хочешь пока съесть что-нибудь другое? — Честно говоря, даже не знаю, смогу ли я вообще сейчас что-нибудь съесть, — говорит Чонгук. — Ощущение, будто вместо органов у меня грустные гелиевые шарики. — Грустные гелиевые шарики? — Ну, типа, знаешь, как обычные гелиевые шарики, но только через неделю после самой вечеринки? Когда они уже почти сдулись и просто висят прямо над полом. — Хм, в этом есть смысл, — он поднимает свою ложку с хлопьями, а затем просто опускает ее обратно со звоном. — Хочешь Нетфликс посмотреть? — Да. Значит, Нетфликс. Юнги перемещается на диван, оставляя между собой и Чонгуком свободное пространство размером где-то со среднюю подушку, и пристраивает ноутбук на кофейном столике. Они смотрят Лучшего пекаря Британии, благодаря чему Чонгук и выясняет, что для человека, который, на самом-то деле, не особо обожает сладости, Юнги по какой-то неведомой причине знает слишком много о кондитерских изделиях, а Чонгук рассказывает ему о том случае, когда он пытался испечь торт для дня рождения своего старшего брата, но забыл о разрыхлителе, поэтому вышло что-то похожее на очень плотную, клейкую плитку шоколада. — Ему тогда восемнадцать исполнилось, а я, блин, сделал ему съедобное надгробие. Это заставляет Юнги рассмеяться. Его смех напоминает кота, пытающегося избавиться от комка шерсти в горле: сопящий, хриплый и как никогда переполненный дыханием. Кажется, будто его смех — это смех, который по-настоящему трудно заслужить. Чонгук никогда не любил отступать перед трудностями.***
Чонгук и Юнги сидят на диване, а расстояние между ними уже немного меньше ширины средней подушки. Лучший пекарь Британии все еще идет где-то на заднем плане, но уже без звука. Чонгук крепко спит. Юнги просто сидит там, ничего особо и не делая. Тэхён ловит его взгляд и вскидывает брови. — Ни слова, — говорит Юнги.***
[НЕИЗВЕСТНЫЙ НОМЕР] привет, чонгук это юнгичонгук оу!! привет, хён как ты узнал мой номер??
мин юнги тэчонгук а, точняк круто ты что-то хотел? или не знаю, ахаха
мин юнги ты говорил, что у тебя какие-то проблемы с математикойчонгук а да у меня скоро зачет и это просто жесть :((( обычно у меня все ок с математикой, но эта тема меня просто убивает :((((
мин юнги окей, смотри мой лучший друг подрабатывает репетитором по математике в свободное времячонгук !!!! серьезно???? я не знал
мин юнги ага его зовут намджун это он совмещает музыку с астрофизикой он очень умный. а еще хороший репетитор.чонгук оу, вау думаешь, он сможет помочь мне? я заплачу конечно но зачет у меня всего через неделю так что я пойму, если у него не найдется времени
мин юнги не, я уже поговорил с ним. он свободен сегодня, а еще в четверг в обед и в субботу весь деньчонгук боже ты серьезно????
мин юнги да вот его номер [НОМЕР ТЕЛЕФОНА]чонгук черт, хён господи ты НЕВЕРОЯТНЫЙ огромное спасибо???? вауваувау я теперь тебе жизнью обязан и средним баллом
мин юнги ничего особенного мне следовало раньше об этом упомянутьчонгук чувак, нет серьезно, огромное тебе спасибо пожалуйста пожалуйста, позволь мне отблагодарить тебя кофе или так чем-нибудь
мин юнги не думаю, что тебе стоит подходить к кофе ближе, чем на километр тебе точно нельзя доверятьчонгук это как-то грубо >:( такое было всего ОДИН РАЗ и я уже все осознал я теперь сплю по 6-8 часов
мин юнги хорошочонгук как мне отблагодарить тебя, если не кофе хочешь поесть?? я куплю тебе что-нибудь
мин юнги ты вовсе не обязан что-то делать для меня мне же было нетрудночонгук но я ХОЧУ что-нибудь сделать для тебя я очень-очень благодарен за помощь я сходил с ума последние несколько дней это всего лишь промежуточный зачёт, но меня лишат стипендии если средний балл будет ниже 3.5, поэтому я начал… слегка переживать, так что правда, спасибо. :)
мин юнги оу это хорошо я рад, что смог помочьчонгук есть еще кое-что, что ты можешь сделать для меня позволь мне угостить тебя чем-нибудь пооожаааалууйстааа хён
мин юнги окей окей ладно я люблю шашлык из баранинычонгук !! я тоже!!!! :D (но не думай, что я не заметил, что ты выбрал что-то дешевое…)
мин юнги ¯\_( ツ )_/¯чонгук ох когда ты свободен?
***
Они решают встретиться через два дня, и Чонгук однозначно проводит слишком много времени за выбором того, что он наденет. Отчаявшись, он отправляет несколько фоток Тэхену и Чимину, о чем, естественно, тут же жалеет. групповой чат: «три мушкетера» ящерка 1. окей, очевидно же, что второй вариант лучше, твоя задница в этих джинсах выглядит просто Потрясно и все знают, что в сером хенли просто невозможно НЕ выглядеть горячо 2. еще черный бомбер сверху накинь. не за что 3. У ТЕБЯ СВИДАНИЕ????????????? самый низкий да второй по любому погоди у тебя и правда свидание? господи! ящерка он до сих пор не ответил, сто пудов свидание я сейчас расплачусь, наш сынок уже такой взрослый самый низкий это так грустно и радостно одновременно думаешь он все еще будет нас навещать? теперь, когда он вырос? ящерка конечно же будет, мы ведь хорошо его воспитали я реально сейчас так горд стоп гуки, а кто это вообще с кем это у тебя свидание в среду вечеромчонгук это не свидание. и я вам ничего не расскажу.
ящерка если бы это и ПРАВДА не было свиданием, то ты бы сказал кто это паника по поводу прикида + скрытность = ЭТО СВИДАНИЕ самый низкий очень умно, Тэ ящерка спасибо чиминничонгук твоей логике определенно чего-то не хватает
ящерка дурак, чего …….ха, я смотрю чонгук очень вовремя разучился читать самый низкий он, наверное, просто занят ящерка мм да самый низкий он ведь на свидании ящерка он ведь на св ОУ самый низкий ОУ ящерка ВАУ мы правда родственные души я люблю нас <3 самый низкий я тоже нас люблю <3чонгук мне нужны новые друзья.
Он останавливает свой выбор на варианте номер два и накидывает сверху черный бомбер, хотя вот эта вот встреча с Юнги даже и близко не подходит к категории свидания. Они встретятся только лишь потому, что Юнги оказал Чонгуку услугу, а он не любит оставаться в долгу, так что теперь нужно вернуться к равновесию и сделать что-то для него. А еще он, возможно, обувает ботинки на толстой подошве, чтобы казаться еще немного выше, чем он есть на самом деле. Это не свидание. Такие люди, как Мин Юнги (крутые люди, у которых есть облегающие черные кожанки), не встречаются с такими людьми, как Чон Чонгук (вовсе не крутыми людьми, людьми, которые регулярно завтракают покупными сэндвичами), и это абсолютно нормально. Они просто купят где-нибудь недорого шашлычка из баранины, съедят его в неловком молчании, а затем Юнги придумает причину, чтобы уйти, Чонгук пострадает немного, а потом пойдет домой играть в Overwatch. Он проводит рукой по волосам, кривится, увидев отражение в зеркале, и выходит из общаги. Снаружи оживленно и многолюдно. Тротуар переполнен толпами смеющихся и кричащих друг на друга студентов; кругом пробки, дороги забиты машинами, задние фары которых светятся красным. Сейчас ноябрь. Внезапное похолодание. В воздухе пахнет сигаретами и дымом. Чонгук любит Сеул. Он любит даже всю эту грязь. Он любит, что половина всего здешнего населения — это, как и он, изголодавшаяся молодежь. Они все мигрировали сюда, стараясь выцарапать себе место в этом быстром, гламурном городе. Они все ищут что-то. У них у всех широко распахнуты глаза, и они все истощены. Прямо как и он сам. Недалеко от кампуса есть широкая аллея с ночным рынком и рамён-баром. Чонгук уже за один квартал начинает чувствовать запах свежих рыбных пирогов и жареного мяса. И, черт, Юнги уже здесь. Он стоит под уличным фонарем, засунув руки в карманы. На нем пуховик и шарфик, а еще шапка с помпоном. По его позе можно сказать, что он недоволен, как, впрочем, и всегда. Чонгук просто безнадежен. Он практически пробегает остаток пути и затем хлопает Юнги по плечу. Тот вздрагивает и много-много раз моргает, смотря на Чонгука так, словно тот отвлек его от каких-то невероятно тихих и глубоких мыслей. — Привет, — говорит Чонгук и щелкает пальцами по помпону на шапке Юнги. — Мне нравится твоя шапка. — Это подарок от Тэ, — морщится он. Цвет у этой шапки нежно-розовый, и выглядит она так, будто это ручная работа. — Я так и подумал. — Был у него такой период. Я просто рад, что он не связал мне какой-нибудь комбинезон. — Эм… а он мог? — Скоро сам все увидишь. Чимин начнет носить свой сразу, как похолодает. — Если по-честному, — говорит Чонгук. — Я уверен, что нужно реально постараться, чтобы связать комбинезон. — Чтобы стать оперным певцом, тоже нужно реально постараться. Но это не значит, что мне от этого вдруг захочется послушать оперу. И вот теперь они идут. Они идут по улице с толпой людей, большая часть которых направляется на ночной рынок. Запах мяса и всякой жареной еды становится все сильнее, как и приглушенные звуки какой-то поп-песни, доносящейся из рамён-бара, и сотен различных смеющихся и говорящих голосов. Рынок переполнен даже несмотря на то, что сегодня среда. Здесь уже не так холодно. Это из-за дыма и тепла от готовящейся еды. Проход между двумя рядами продавцов настолько узкий, что с каждым шагом Чонгук постоянно задевает Юнги. Выглядит это так, словно сам он это какой-то социально неуклюжий лосось, следующий по течению за более милым и более опытным лососем. — Вот, — говорит Юнги после того, как они находят место, где продается шашлык из баранины и покупают его. — Давай поищем, где присесть. — Оу, — вырывается из Чонгука. Видимо, у него не особенно хорошо получается скрыть удивление в голосе, потому что Юнги щурится, смотря в его сторону. — Если ты, конечно, не хочешь уйти, — осторожно говорит он. — Ты уже заплатил, так что можешь… — Нет! Нет, у меня нет планов. Я могу остаться. Я просто… Нет, все хорошо, я абсолютно точно могу остаться. — Круто. — Круто, — повторяет за ним, словно эхо, Чонгук. Он безнадежен.***
По две порции шашлыка каждому как-то превращаются в три, хотя за последние Юнги решает заплатить сам. После этого они почему-то уже больше не сидят, а медленно прогуливаются по рынку, поедая засахаренные орешки. Еще чуть позже они вдруг замечают, что и вовсе уже ушли с рынка и теперь просто идут в сторону более тихого спального района на северной части кампуса, где, в принципе, нет ничего интересного, помимо многоквартирных домов и дешевого студенческого жилья. Они доедают орешки где-то около 8 или 9 часов вечера, но не перестают идти. Чонгук делает шарик из жирной бумажной упаковки, подбрасывает его вверх и ловит, как бы играя, и они не перестают идти. Наверное, это потому, что они еще и не перестают разговаривать. Все началось с музыки. Они просто сидели там, на обочине, спокойно пережевывая мясо в полу-неловкой тишине, и вдруг Чонгук заговорил. — Те колонки в гостиной, они ведь твои, да? И Юнги ответил ему. — Эм, да? И Чонгук признался. — Я так завидую. И Юнги улыбнулся. Как оказалось, у них довольно много общего. Но только не вкусы, разумеется, потому что Юнги нравится гангста-рэп и старый хип-хоп, а Чонгук — непростительный любитель Топ-40. Страсть к музыке — вот что их объединяет. Теперь Чонгук знает, что Юнги не просто продюсер, композитор и автор текстов. (Боже.) Помимо всего этого, он, черт возьми, еще и рэпер, и, по его собственным словам, он неплох в андеграунде. А переводя с языка Юнги, это значит, что он, фактически, знаменит. Чонгук начинает все лучше и лучше понимать этот самый язык Юнги. В ответ Чонгук делится с ним историей о том, как он начал петь, как переехал сюда из Пусана и как подумывал добавить к своей двойной специализации в танцах и вокале немного занятий по продюсированию. Они продолжают в том же духе еще минут сорок, а затем Юнги упоминает один необычный экспериментальный электропоп-альбом, который Чонгук, во-первых, послушал несколько месяцев назад и, во-вторых, по-настоящему заценил, и их разговор словно начинается заново. Он постепенно превращается в цитирование пяти любимых строк из песен, потом перетекает в игру «Женюсь, Пересплю, Убью», и, наконец, в какой-то момент они оказываются на маленькой, стрёмной детской площадке с качелями, сломанной горкой и какой-то другой каруселью. Они садятся на качели, медленно раскачиваясь туда-сюда, и продолжают разговаривать. И вдруг — полночь. — Черт, — вырывается у Юнги после того, как он проверяет время на телефоне. — Какого черта? Когда это, блин, вообще успело произойти? Чонгук проверяет свой собственный телефон и тут же видит, что у него семьдесят восемь непрочитанных сообщений от Тэхёна и Чимина. Пробежавшись глазами по ним, можно заметить, что начинается все со стеба над Чонгуком из-за свидания, а потом, спустя пару часов без ответа, это постепенно перерастает в ярость (Чимин) и разврат (Тэхён). групповой чат: “три мушкетера” самый низкий ЧОНГУК!! я не переношу, когда меня игнорят! Пожалуйста, напиши хотя бы одну букву, чтобы я понял, что ты просто затащил кого-то в постель и тогда с утра я не буду звонить в полицию ящерка дружище, надеюсь ты понимаешь, что ты просто обязан будешь все мне рассказать о сегодняшнем вечере АБСОЛЮТНО ВСЕ я имею ввиду размер и все такое п.с. надеюсь ты живчонгук я жив простите, что заставил волноваться напишу вам, как вернусь домой
Телефон тут же начинает вибрировать, оповещая об ответе, но он опять выключает звук и засовывает его обратно в карман. — Мне уже, наверное, пора домой, — говорит Чонгук. Юнги сидит рядом, кивает. Пальцами, спрятанными в перчатках, он держится за цепи от качелей, а ногами шаркает по полузамерзшей земле. Нос у него порозовел и начал немного блестеть, щеки разгорячились. Из-под шапки выглядывают пряди обесцвеченных белых волос. Он выглядит маленьким, мягким и замерзшим, и это совсем не то, что ожидал увидеть Чонгук. Он не был к этому готов. — Да, — произносит Юнги своим хриплым голосом. — Да, мне тоже. Не думал, что уже так поздно. — Тебе нужно на занятия утром? — На работу. — Где ты ра…? — начинает было Чонгук, а потом словно проглатывает своей вопрос, поняв, что он, скорее всего, положит начало еще одному долгому-долгому разговору. — Ладно. Я провожу тебя. Мы же, вроде, недалеко, да? — Всего в двух улицах, — отвечает Юнги. — И какого хрена ты собрался меня провожать? — Ты маленький, и прямо сейчас на тебе розовая шапка. С помпоном. Мне кажется, эскорт тебе не навредит. — Да пошёл ты. У меня с собой перцовый баллончик. — Серьёзно, что ли? Обидевшись, Юнги лезет в карман, чтобы продемонстрировать свое средство защиты. — Хочешь глянуть, как работает? — спрашивает он. — Или, может, перестанешь уже играть в рыцаря на белом коне? Чонгук слегка дуется на него. — Я просто хочу быть уверен, что ты доберешься до дома в целости и сохранности. — Да я ни за что в жизни не позволю кому-то, кто на четыре года младше, провожать меня домой, словно какую-то девицу. Нет. Ни за что. Малой, у меня все-таки есть немного чувства собственного достоинства. — А как ты смотришь на то, что я просто пойду с тобой в одну сторону, но не для того, чтобы проводить, а просто так, и мы могли бы продолжить разговаривать про Cubase? Юнги смотрит на него. Долго смотрит. Чонгук одаривает его своей широченной улыбкой. — Ладно, — сдается Юнги, пиная кусок подмерзшей земли. — Пусть будет по-твоему. Господи, ну ты и засранец. — Ага, — отвечает Чонгук и спрыгивает с качелей, приземляясь на землю, как Олимпийский гимнаст: в какой-то странной позе со вскинутыми вверх руками. Когда он оборачивается, замечает, что Юнги пялится на него. — Да ладно тебе, чувак. У меня просто руки замерзли. — Не называй меня чуваком, маленький грубиян, — говорит Юнги. — Почему они вдруг замерзли только сейчас? Мы на улице уже часов пять. — Я просто как-то не сразу заметил. — Идиот, — говорит Юнги, снимая свои перчатки и настаивая, чтобы Чонгук прошелся в них до его дома. Они разговаривают о Cubase. А еще о нынешнем помешательстве Юнги лондонским хип-хопом. А еще о занятиях Чонгука. Юнги знает некоторых из его преподавателей, и у него припасено пару советов, как можно расположить к себе наиболее жестких из них. И вот они наконец доходят до дома Юнги. Тот останавливается, теребит ключи в руках, свет от уличных фонарей заставляет его ресницы казаться золотистыми, освещая темноту его глаз. И тут Чонгук вдруг осознает, что он правда, по-настоящему не хочет, чтобы эта ночь заканчивалась, во всяком случае, только не так. Они вежливо стоят на расстоянии трех шагов друг от друга, и шарфик Юнги натянут слишком высоко, пряча его губы. Если бы Чонгук мог делать то, что ему хочется, он бы шагнул вперед, опустил бы шарф и прошептал бы в эти губы «спокойной ночи». Но Чонгук не может это сделать. Не сегодня. Он прекрасно это понимает, и в этом нет ничего страшного, но мысли об этом все равно откликаются слабой, едва заметной болью в животе. — Спасибо, — говорит он, когда они останавливаются возле двери, медлят. Юнги тут же смотрит на него. — За что? — Не знаю. За то, что провел со мной время. Было здорово поговорить с кем-то, кто понимает, что ли. Ну, я о музыке. То есть, Чимин, конечно, тоже понимает, он ведь танцами занимается, а Тэхён, ну, Тэхёну вообще всё нравится, но, да. Просто. Спасибо тебе. Наступает небольшая пауза. — Конечно, малой. В любое время. Ты, эм, у тебя теперь есть мой номер, так что… — Супер, — Чонгук улыбается и мягко хлопает его по плечу. Юнги издает такой звук, будто ему больно, но выходит фальшиво, он отшатывается, прикидываясь, что его только что смертельно ранили, но глаза его просто сверкают. И вот тут-то и наступает один момент. Тот самый момент, когда Юнги надо бы сказать что-то вроде: «окей, да, увидимся», а Чонгуку, наверное, стоило бы ответить: «ага, спокойной ночи», и потом они должны были бы разойтись в разные стороны. Вместо этого Юнги просто замирает на месте. Одной рукой он все еще держится за свое плечо, а в другой — у него ключи, но он не идет к двери. Он просто стоит там, где и стоял, бегая взглядом от лица Чонгука на дворик и обратно. Если бы на его месте был кто-нибудь другой, Чонгук, наверное, рискнул бы. Он бы шагнул вперед, обхватил бы руками его лицо, приподнял бы за подбородок и поцеловал бы. Если бы на его месте был кто-нибудь другой… Но сейчас перед ним Юнги. Перед ним Юнги, а Юнги живет в одной квартире с его лучшими друзьями, и это значит, что если он облажается (а ведь нет ни единого шанса, что они сейчас думают об одном и том же, и, может, Юнги даже и не гей вовсе? Кто знает? Он, кажется, ничего не имеет против Тэхёна и Чимина, но это еще ничего не доказывает…), если он реально облажается, то впереди его ждет жуткое и неловкое будущее. К тому же Юнги зовет его малым и постоянно напоминает об их разнице в возрасте, и весьма вероятно, что вот это вот общение — это типа как общение между Крутым Старшим Братом и Надоедливым Младшим Братом, просто потому, что Юнги такой, он хороший. Если бы на его месте был кто-нибудь другой… Но сейчас это не кто-нибудь другой. Сейчас это Юнги. А на месте Чонгука сейчас Чонгук. Поэтому он прерывает молчание, говоря: «Спокойной ночи, хён», и уходит, уставившись глазами в землю из-за страха взглянуть на Юнги. На полпути домой он замечает, что у него на руках все еще его мягкие, теплые перчатки.***
В декабре, за неделю до начала зимних каникул, Чонгука ждет его первое танцевальное шоу в университете. За всю свою жизнь он успел поучаствовать, наверное, больше, чем в двух дюжинах всевозможных шоу (за время учебы в старших классах ему довелось танцевать на сцене и играть в школьных постановках, а еще он пару раз пел: с хором и сольно), но он все равно нервничает. Премьера приближается, и он все равно переживает, что он а) недостаточно хорош, б) слишком мало репетировал, в) так налажает с хореографией, что все сидящие в зале высмеют его или даже освистают, забросав гнилыми помидорами. Да, такое очень даже может случиться. — Нет, такое не может случиться. Никак, — говорит Тэхён, не отрывая взгляд от своей тетради. — Во-первых, у кого вообще могут оказаться с собой гнилые помидоры? За окном 2017. Во-вторых, я тебе гарантирую, что ты достаточно хорош, иначе тебя бы не взяли в это шоу, а еще я тебе гарантирую, что репетиций у тебя тоже было достаточно. Может, их у тебя было даже слишком много. Чонгук смотрит на него. Он жутко напуган. — Слишком много? Это плохо? Такое вообще бывает? — Нет! То есть, может быть. Я не знаю. Но не с тобой. Кстати, я не закончил. В-третьих, ты не забудешь ни малейшего движения. Ты справишься, ты же мой милый маленький садовый гном. — Маленький? Мы одного роста. — Ну, я же старше. — Эм, и как это связано вообще? — Ты все равно мой милый маленький садовый гном, — ласково повторяет Тэхён. — Мой крошечный атлет. Нежный, драгоценный желудёнок, который все ждет не дождется, когда наконец станет большим и сильным. За это Чонгук демонстрирует на нём, как правильно делается захват головы. Именно в таком положении их и находят Юнги и Чимин спустя пять минут. — Знаете, а я ведь сейчас должен быть удивлен, — говорит Юнги, окидывая взглядом происходящее. (Чонгук на полу, а Тэхён беспомощно изворачивается, практически сидя у него на коленях.) — Но я не удивлен. Я вообще ничего не чувствую. Это так печально. — Чонгуки, ты только не убивай его по-настоящему, — говорит Чимин, входя прямо за Юнги. — Он еще целый месяц должен заниматься стиркой вместо меня. Чонгук отпускает Тэхёна, и тот тут же отчаянно пытается спрятаться за Чимином. — Это он начал. — Мне все равно, кто это начал. Я это заканчиваю, — говорит Чимин. — Я запрещаю тебе убивать Тэ до нового года. — Спасибо, милый, — говорит Тэхён и прикусывает Чимина за ухо. Ну и гадость. — Ну и гадость, — говорит им Чонгук. Он выходит из гостиной и, оказавшись в узком коридоре, направляется в сторону двух спален. В одну из них открыта дверь, и Чонгук замечает какие-то артпостеры, кучу дисков и по-своеобразному аккуратный беспорядок, и все это — неоспоримое доказательство проживания в этой комнате Тэхёна, в то время как с другой стороны располагаются тщательно заправленная кровать, кубки за победу в конкурсах по танцам и коллекция плюшевых игрушек, и вот это уже как бы напоминает, что здесь живет еще и Чимин. Другая дверь закрыта. Чонгук стучит в нее. Спустя секунду Юнги отвечает: «Входи». В его комнате нет ничего особенного. Она чистая и минималистическая. На стенах нет никаких постеров, на полу нет никакого бардака. В комнате есть кровать, полка, переполненная дисками, и небольшой синтезатор в углу. Единственная неаккуратная вещь здесь — это стол. Он завален блокнотами, книгами по музыкальной композиции и парочкой скомканных из бумаги шариков. Это вырванные из блокнота листы, полностью исписанные острым почерком. Это почерк Юнги. Еще на нем лежат наушники, ноутбук, флешка, еще одни наушники, метроном и какой-то древний записывающий магнитофон. Будь Чонгук сентиментален (или поэтичен), он бы сказал, что этот стол — это точное отражение мыслей Юнги. Но он не сентиментален (и не поэтичен), поэтому не произносит эту мысль вслух. Он держит ее при себе. — Привет, — говорит он и плюхается на кровать. Юнги сидит на ней, прислонившись к спинке, достает наушники из ушей и косится на Чонгука. — Что-то я не припоминаю, когда я разрешал тебе сесть на мою кровать. — А я и не сижу. Я же лежу. — Это еще хуже. — Ну хён, — скулит Чонгук, перекатываясь на спину и смотря на Юнги вверх-тормашками. — Я хочу потусоваться с тобой, но здесь больше негде сесть. — На полу полно места, — говорит Юнги, слегка приподняв уголки своих губ. Он протягивает Чонгуку один из наушников. — Знаешь эту песню? Чонгук подвигается поближе, берет наушник и слушает. Именно это обычно и происходит, когда они проводят время вместе, только вдвоем. Они идут куда-нибудь, где можно купить шашлык из баранины или рамён, или вообще в МакДональдс, а потом они садятся на бордюр (на скамейку, в машину, за столик, на кровать Юнги, на пол в общаге у Чонгука), делятся наушниками и слушают музыку. Иногда они разговаривают. Иногда — нет. И да, это странно, наверное, но это так им подходит. И вот теперь Чонгук уже дошёл до состояния, когда он начинает ждать этих их маленьких встреч, он скучает по ним, если они вдруг не видятся несколько дней подряд. Он скучает по Юнги: просто по его компании, по его хриплому голосу, по его мозолистым рукам. По тому, как он говорит о музыке. По тому, как закрываются его глаза, когда он слушает её. По тому, как порой он немного наклоняется в сторону Чонгука, если ему очень нравится песня. Сегодня они слушают джаз. Это не похоже на то, что обычно приходится по вкусу Юнги, да и Чонгук, в основном, такое не слушает, но он сразу же понимает, почему ему понравилась эта песня. Она медленная, современная, мягкий, хрипловатый голос певицы наложен на глубокие басы и какие-то электронные ноты. Чонгук двигается еще ближе, так, что теперь его голова прямо возле верхней части бедра Юнги. Он концентрируется на песне и позволяет себе закрыть глаза. — Мне нравится, — бормочет он, имея в виду не только песню, но Юнги об этом знать совсем не обязательно. — Кто это? — Моя подруга, — отвечает Юнги. Голос у него мягче, чем обычно. — Шин Суран. Она уже в магистратуре учится. — Она удивительна. — Ага. И потом Чонгук вдруг засыпает. Он не совсем уверен, как именно, или когда именно это происходит. Он лишь помнит, как лежит на кровати рядом с Юнги, слушает джаз, и вот теперь он просыпается. Ну, или почти просыпается: ощущение, будто он плывет в темной воде, а где-то вдалеке играет какая-то новая песня. — О господи, — кто-то протягивает. До Чонгука доносятся эти слова, как эхо из огромного тоннеля. — О господи, Тэ, тащи телефон. Это же так мило. — Замолчи, — практически шипит Юнги где-то у него над головой. — Замолчи, не смей… — Они обнимаются! — Мы не обнимаемся! Замолчи уже наконец! — Чимини? Что случ… О господи! — а вот и Тэхён. — О господи. Я сделаю из этого рождественскую открытку. Это самое прекрасное, что я когда-либо видел. — Да заткнитесь вы уже, ради бога, — просит Юнги. — Вы же, блин, сейчас разбудите его, чертовы говнюки. Чимин фыркает. — Да он же спит, как убитый. Глянь, он уткнулся лицом в твою задницу. — Вовсе нет, — кричит Юнги. Шепотом. — Он, он просто перевернулся во сне, не знаю, и потом он, он просто прижался… — Он прижался к твоей заднице? — Это моя нога, замолчи ты наконец! — Что ж, теперь у меня есть фотки в качестве доказательства, — говорит Тэхён. — Очень много фоток. — Я сейчас вышвырну твой телефон через окно. В комнате раздается какой-то короткий звук. Оповещение. — Не поможет. Я только что отправил их Чимину. — Я вас ненавижу. Вас обоих. — Мы не виноваты, что ты решил посвятить свой день обнимашкам с Чонгуком. — Да еще и прямо на кровати, — добавляет Тэхён. — Как парочка куртизанок. — Заткнитесь, заткнитесь, заткнитесь, — просит Юнги. — Черт, он же сейчас проснется. А Чонгук, между прочим, все еще в каком-то промежуточном состоянии, и просыпаться ему совсем не хочется. Сейчас ему очень-очень удобно. Кровать у Юнги какая-то до странности мягкая, одеяло пахнет чистотой и свежестью, а лицом он, возможно, и правда прижимается к ноге Юнги, но это его совсем не беспокоит. Вся эта ситуация расслабляет. А еще есть вероятность, что во сне Чонгук обхватил Юнги за талию. Как коала. И это тоже расслабляет. — Попробуй погладить его по волосам, — советует Тэхён. — Он любит, когда мы так делаем. — Не буду я гладить его по волосам, — отвечает Юнги. — Уходите. Навсегда. — Ладно-ладно, — сдается Чимин. — Но ты бы с нами повежливее. Про фотки забыл, что ли? — Вы что, шантажировать меня собрались? — Нет, — говорит Тэхён. — Да, — говорит Чимин. — Ну, может, немного, — добавляет Тэхён. — Проваливайте, — говорит Юнги. Раздается звук, похожий на хихиканье Чимина, после чего, наконец, закрывается дверь. Один бит. Два. Чонгук по-прежнему наполовину спит. Наушник еще не до конца вывалился из его уха, поэтому он слышит, как играет какая-то песня в стиле R&B. Она не кажется знакомой, но она красивая. Прикосновение ко лбу. Кончики пальцев. Юнги проскальзывает рукой в его волосы. Медленно и неуверенно. Чонгук старается дышать равномерно, его глаза по-прежнему закрыты. И вот, спустя какое-то время, Юнги начинает водить рукой в его волосах. Нежно. Юнги делает это нежно, почти неловко, так, словно он никогда в своей жизни не делал ничего подобного. Даже в полусонном состоянии Чонгук чувствует, что его движения взвешены и обдуманы, а не случайны. Чимин с Тэхёном не солгали. Ему нравится, когда его гладят по волосам. Юнги проводит пальцами у него за ухом — так, словно он гладит собаку, что, эм, да — и Чонгук вздыхает и подается навстречу его руке. Он еще крепче приобнимает Юнги за талию. Пальцы Юнги замирают. И, кажется, не только они. Он словно перестает дышать. Но Чонгук не хочет, чтобы эти прикосновения заканчивались, поэтому притворяется, что все еще крепко-крепко спит. Он позволяет телу еще больше расслабиться на кровати. И хотя Юнги оживает не сразу, он все же вновь начинает водить своими пальцами в волосах Чонгука, медленно, и осторожно, и все еще немного неловко. Чонгук чувствует, как уплывает все дальше и дальше, пока мысли в его голове не затихают окончательно.***
Проходит три дня — и вот оно: танцевальное шоу. Да, Танцевальное Шоу. В голове у Чонгука эти слова пишутся с большой буквы. Паника начинается где-то за двое суток до начала и не исчезает даже тогда, когда он уже стоит за сценой, ждет своего выхода, на нем костюм, у него подведены глаза, а губы слегка подкрашены красноватым цветом. Он паникует, пока наблюдает за первым выступлением, за вторым. Паникует каждый раз, когда замечает зрителей: зал наполнен родителями, братьями и сестрами, студентами, пришедшими поддержать своих друзей. Где-то там сейчас и Тэхён. Он пришел сюда ради Чимина и Чонгука. И хотя они уже считают друг друга своими лучшими друзьями, Ким Тэхён еще ни разу не видел, как он танцует. (во всяком случае, не всерьез; не в трезвом состоянии.) Чонгук очень-очень сильно хочет, чтобы все прошло хорошо. Паника. На сцене сейчас первогодки балетного отделения, они подпрыгивают и приземляются в свою завершающую позицию. Безупречно. Мелодия заканчивается звуками скрипки. Зрители хлопают. Второй номер только что закончился. Пора. Паника. Освещение выключается. Аплодисменты постепенно затихают. Тишина. Тишина, которая насквозь пронизана предвкушением. Все ждут, когда вновь зазвучит музыка. Все ждут, когда начнется следующее выступление. Паника. Раздается удар по барабанам. Это знак для Чонгука. Он ступает на сцену — и вся его паника просто исчезает.***
— СЫНОК, — раздаётся чей-то крик, и это заставляет Чонгука смеяться. Спустя две секунды Тэхён протискивается из толпы и бросается в его объятия. Они в фойе, где после завершения шоу обычно собираются все выступавшие, это так называемое место для поцелуев и слёз. Повсюду родители. И букеты роз. Многие танцоры, как и Чонгук, уже переоделись в свою обычную одежду, на их лицах все еще сверкает косметика, а волосы закручены в причудливых прическах или просто уложены. Ему всегда казался странным этот момент: момент, когда ты выглядишь и чувствуешь себя лишь наполовину преобразившимся. Чонгук обнимает Тэхёна в ответ, потом он обнимает и Чимина, появившегося вдруг рядом. Его макияж еще заметнее, чем у Чонгука: красные тени, контур скул очерчен чем-то темным, тональник потёк, а лицо блестит от пота. — Ты был нереально хорош! — говорит Чимин Чонгуку, взъерошивая его волосы. — Я видел, что вы там с Хосоком замутили. Вы, ребята, были просто невероятны! — Я даже расплакался, — говорит Тэхён и протягивает Чонгуку красную розу. — Нет, даже не думай, не смотри так на меня, я всегда дарю цветы Чимину, так что теперь я буду дарить их и тебе. Мои мальчики. Как же вы талантливы, я серьезно расплакался. Гляньте на мои глаза. Слезы еще не высохли. — Прекрати, — просит Чонгук, хотя и улыбается настолько широко, что ему даже больно. В нем все еще бушует адреналин, сердце колотится, в теле растворяется тепло и ощущение свободы, мышцы ноют, ноют приятной болью. Он думает, что все прошло хорошо; все ведь и правда прошло хорошо, он не залажал, помидорами никто не кидался, и сейчас все уже закончилось, и завтра утром его ждут занятия, где он сможет узнать что-то новое и начать готовиться к следующему шоу. В его ушах все еще, словно раскаты грома, звенят аплодисменты. Он весь вспотел, он умирает от голода. Господи, это чувство, прямо сейчас, оно просто потрясающее. — Не хочешь сходить куда-нибудь, Чонгуки? — спрашивает Чимин. — Тэ всегда угощает меня молочным коктейлем после выступлений. — Если Тэ проставляется, то да, конечно. За это Тэхён тыкает его в щеку. — Я проставляюсь только в этот раз, талантливый ты наш, и то, только потому, что я сейчас просто невероятно тобой горжусь. — Супер, — говорит Чимин. Он приподнимается на носочки и оглядывает толпу. — Где Юнги? Я уже хочу выпить свой коктейль. Чонгук роняет розу на пол. Он тут же нагибается, чтобы поднять ее. Выпрямляется. Лицо так и полыхает. — Эм, — начинает он. — эм, значит, Юнги тоже здесь? Как он здесь оказался? — Естественно, он здесь, — говорит Тэхён. — Он всегда приходит, если мы где-то выступаем. — Он всегда нас поддерживает, — добавляет Чимин. — Круто, — говорит Чонгук. — Это круто. Да, круто, очень круто. Потрясно даже. Так, эм, где он? Сейчас, то есть, в данный момент? — Он отлучился в туалет, — объясняет Тэхён. — Кажется, ему срочно понадобилось брызнуть себе в лицо холодной водичкой. — Он заболел? — хмурится Чонгук. — Оу, милый, — протягивает Чимин. — Да не заболел он. Он просто… О! Мы здесь, хён! — Тэхён начинает прыгать и размахивать руками, и, да. Юнги и правда здесь. Он пытается пробраться к ним через толпу. Он променял свой привычный мешковатый черный свитер и рваные джинсы на что-то, что выглядит немного приятнее, но не менее пугающе: на нем черные брюки, рубашка и черная кожаная куртка. Волосы у него взъерошены и выглядят так, словно расчесывал он их пальцами. — Хей, — ворчит он, когда наконец добирается до них. Он поворачивается к Чонгуку. — Ты молодец. Ты был хорош. — Спасибо, хён, — Чонгук опускает голову, закусывая улыбку. — Я не принес тебе цветы, — говорит Юнги. — Но в свое оправдание могу сказать, что меня никто не предупредил, что ты тоже будешь выступать. Я думал, тут будет лишь Чимин. — Лишь Чимин, — говорит Чимин. — Как грубо. Тэхён дергает бровями, смотрит на Чонгука. — Ты бы видел его лицо, когда ты появился на сцене. Я уж было подумал, что у него сейчас сердечный приступ случится. — Еще раз, — громко произносит Юнги после того, как толкает Тэхёна в бок, а тот начинает ныть, что ему больно. — Извини. Извини, что не принёс тебе цветы. — Не извиняйся, ты что! — вскрикивает Чонгук. — Нет, боже, не надо, правда, не беспокойся. Я не знал, что ты вообще придешь. Я правда не ожидал тебя здесь увидеть. Совсем не ожидал. — Это, походу, фишка дня сегодня. — Эм, — Чонгук проводит руками по волосам, они липкие из-за пота и всяких средств для укладки. Он нервничает, хотя и не знает, почему. — Мы тут собираемся выпить по молочному коктейлю. Пойдешь с нами, хён? — Оу. Да, конечно. Почему бы и нет? — Интересненько, — заявляет Тэхён. — Чимин, а Юнги разве не говорил, что он не сможет потусоваться с нами допоздна, потому что ему нужно закончить проект к завтрашнему дню? — Да, говорил. Точно говорил. Юнги откашливается. — Я уже все доделал. — Интересненько, — повторяет Тэхён. — Ты уверен, что хочешь пойти с нами, хён? — переспрашивает Чонгук, всматриваясь в Юнги. — Ты же не обязан, ничего такого. Я не хочу, чтобы тебе из-за этого пришлось потом всю ночь учиться. — Все нормально. Тэхён просто идиот. Я хочу коктейль, ведите меня к коктейлям! Они и правда отводят его к коктейлям. Чонгук берет себе один с Oreo, a Юнги выбирает себе со вкусом шоколадного эспрессо. В итоге, они делятся своими напитками друг с другом, поедая их ложками. Юнги отдает Чонгуку вишенки и кривляется, когда тот их съедает. За это Чонгук окунает свой палец в сбитые сливки и вымазывает ими его щеку. — Жить надоело? — спрашивает Юнги. Чонгук смеется прямо ему в лицо. Тэхён наклоняется над столом, берет Чонгука за руку. — Чонгуки, — торжественно начинает он. — Ты даже не представляешь, какой силой обладаешь. — Тебе, я смотрю, тоже жить надоело, — говорит Юнги. — У тебя все еще взбитые сливки на лице, — напоминает Чимин, не забывая запечатлеть это зрелище на камеру. — Это так мило. Чонгук притягивает Юнги поближе, закидывая руку ему на плечо. Хотя они и стали гораздо ближе за последние пару месяцев, он всё равно обычно так не делает. Он так не делает, потому что знает, что Юнги не фанат прикосновений, да и сам он вечно стесняется и не знает, как быть нежным. Но сегодня он опьянён собственным выступлением, его переполняет адреналин, молочные коктейли до жути вкусные, и он счастлив. Именно поэтому он притягивает Юнги поближе и достает телефон. — Сфотографируйся со мной. Первое фото выходит не очень, Чонгук какой-то размазанный, а Юнги выглядит слишком удивленным. Но вот на следующем фото, на втором, он так сильно улыбается, что кожа на лице морщится, и Юнги тоже улыбается, показывая свои маленькие зубы. Освещение в этой закусочной, конечно, ужасное, и Чонгук все еще не избавился от макияжа, поэтому контур его глаз измазан подводкой и потекшей тушью, так что фотография выглядит весьма странно. Но по-хорошему странно, что ли. Когда с фотками, наконец, покончено, Чонгук не убирает руку с плеч Юнги. Все они остаются в закусочной надолго, допивая свои молочные коктейли и разговаривая о шоу. И не только о шоу. Старомодные часы, висящие на стене, сообщают, что уже полночь. Час ночи. Постепенно, Чонгук опускает руку с плеч Юнги на его спину. Они не отодвигаются друг от друга. Они продолжают сидеть, как и сидели. Юнги прижимается к его боку, под столом их ноги соприкасаются. Каждый раз, когда кто-нибудь шутит, Чонгук немного поворачивается и смеется Юнги прямо в волосы. В два часа они наконец выходят на улицу. Сонные и уставшие. Чонгуку очень хочется оставить свою руку на том же месте и на пути к дому. (К дому, где живут Юнги, Чимин и Тэхён. К дому, где не живет Чонгук.) Ему хочется и дальше приобнимать его. Но он не может. Он знает, что не может, и убирает руку.***
чонгук привет ты где?
юнги-хён в студии а что? у тебя что-то случилось? юнги-хён чонгук?чонгук оу, нет, все хорошо, извини!! я здесь впусти меня
юнги-хён здесь что ?чонгук быстрей давай, старичок, еда сейчас остынет
юнги-хён господи — У тебя же занятия сейчас, — говорит Юнги в ту же секунду, когда открывает дверь в свою маленькую, пыльную звукозаписывающую студию, находящуюся в глубине здания радиостанции недалеко от кампуса. Он отходит в сторону, пропуская Чонгука, вид у него недовольный. — Сегодня понедельник. У тебя сейчас должно быть занятие по вокалу. — Наш преподаватель все отменил. Сказал, что отравился суши. — Похмелье, значит. Понятно. — Да, похмелье. Однозначно, — Чонгук присаживается на пол и распаковывает пакет с едой. Тут у него жареная курочка, кимбап и маринованная редиска, которую он ненавидит. Её любит Юнги. Он, не глядя, кидает ему парочку палочек и фыркает, когда слышит, как они падают. — Засранец, — говорит Юнги. — Чего ты кидаешься? Я же не словлю. — Я бы словил. — Это да, но у нас так-то не у всех рефлексы, как у… — Как у кого? — Ну, как, как у Серены Уильямс, не знаю. — Как у Серены Уильямс? — Знаешь же, что я не шарю в спортсменах, — слегка обижается Юнги. — Только Серену Уильямс и знаю. И человека-паука. Ну, и тебя. У вас хорошие рефлексы. Чонгук смеется, его рот набит курочкой. Юнги садится рядом с ним, скрещивает ноги, и разрезы на джинсах открывают вид на его худые колени. Сегодня он выглядит по-особенному мягко: на нем большая байка, из рукавов которой еле выглядывают его ладони, волосы у него сейчас светлые, почти как перья, а брови — темные. Помимо всего этого, на нем еще и те его дурацкие очки. Создается впечатление, что Мин Юнги появился на свет, чтобы сделать жизнь Чонгука еще более сложной и запутанной, чем она уже была до встречи с ним. — Зачем ты вообще принес мне еду? — бормочет Юнги, пока тянется за кусочком курочки. — Ты подкупить меня пытаешься, или что? Что ты уже натворил? — Да я за всю свою жизнь ни разу ничего плохого не сделал, — слегка дуется Чонгук. — А я за всю свою жизнь ни разу не слышал более неправдоподобной лжи. — Ну… ладно, да, было дело, когда мне было лет пять или шесть, я нечаянно принес домой библиотечную книгу, не отметившись у библиотекаря. Я разрыдался сразу же, как понял, что наделал. Потом я заставил маму отвести меня обратно, чтобы я смог во всем сознаться. Мы еле успели до закрытия, я все рассказал, а библиотекарь такой: «Чувак, расслабься». — О господи. — Я был еще совсем маленьким тогда. И плюс это случилось где-то всего лишь через неделю после того, как у папы на работе был какой-то скандал, и одного из его коллег посадили за воровство. То есть я тогда как раз узнал, что за плохие дела отправляют в тюрьму. — О нет, — говорит Юнги, палочки застывают в воздухе. Его губы немного подрагивают, так, словно он едва сдерживается от смеха. — Черт, бедный пятилетний Чонгук. — Это был кошмар. Я думал, что полиция вот-вот ворвется к нам, выбив дверь. Я реально помню, как носился по комнате, пытаясь понять, сколько вещей влезет в рюкзак. — Ты сбежать хотел? — Нет, ты что, — отвечает Чонгук. — Я просто хотел взять с собой в тюрьму фигурки супергероев и карточки с покемонами, чтобы мне там скучно не было. В этот раз Юнги не выдерживает и наконец начинает смеяться. Своим хриплым смехом, так напоминающим кота. Чонгуку приходится набить себе рот кимбапом, чтобы его улыбка не стала неестественно широкой. Кушают они молча, разделив всю еду пополам, Юнги хрустит своей противной редиской. Они обмениваются парой фраз, упоминая о своих планах на неделю, и это даже кажется излишним, ведь каждый из них и так знает планы другого, каждый из них знает, что другой собирается делать в тот или иной день. Расписание Чонгука состоит, в основном, из занятий в университете, танцев и походов в тренажерный зал, а Юнги — из занятий, работы, студии и периодических споров с Тэхёном и Чимином. Когда они наконец заканчивают с едой, а Чонгук забрасывает в мусорку пустые пакеты и картонные упаковки, Юнги вдруг спрашивает у Чонгука, может ли он кое-что на нём проверить. — Конечно, — отвечает тот, стараясь не показаться слишком уж взволнованным. Они лишь совсем недавно перешли на тот уровень дружбы, на котором Юнги готов показывать ему то, над чем работает, еще до того момента, когда это что-то уже полностью готово. И это взбудораживает, всегда взбудораживает. Так, словно с каждым разом он открывает для себя очередную тайну. Еще дома, в Пусане, Чонгук как-то помогал своему дяде с ремонтом. Ему нужно было лишь очистить стены от краски и обоев, слой за слоем: сначала от обоев с цветочками, потом от белой краски, потом от желтой, еще от одних обоев, от зеленой краски, от серой, от бледно-голубой, от пятидесяти лет, наполненных всевозможными цветами. Дружба с Юнги иногда напоминает ему что-то подобное: если хорошенько постараться, постепенно для тебя откроются всевозможные прекрасные цвета. — Иди сюда, — Юнги притягивает к столу еще один стул, чтобы Чонгук смог сесть рядом с ним. Он открывает файл и смотрит на экран, пока тот грузится: на компьютере появляются разные голубые, зеленые и фиолетовые полоски. Свет от него падает на его лицо, делая его еще более бледным и изящным, чем обычно. — Окей, ты только учти, что она еще совсем сырая… — Я знаю, хён. Ты каждый раз это говоришь. — Но эта мелодия и правда совсем сырая. Она, наверное, еще даже и на половину не готова, и под конец там все как будто разваливается, потому что чего-то не хватает, но я не могу понять, чего именно. Я перепробовал, наверное, вариантов сорок, и ничего не подошло. И, в общем, да. Чонгук надевает наушники. — Помолчи и дай послушать. — Почему ты такой грубый? — жалуется Юнги, но все равно включает то, что хотел показать. Эта мелодия медленнее, чем обычно, и это первое, на что Чонгук обращает внимание. Музыка, которую создает Юнги, обычно сильная и громкая, с глубокой басовой линией и с битами, похожими на звучание военных барабанов. Но эта мелодия совсем не такая. Она медленная, мечтательная, разные звуки в ней перебегают из правого наушника в левый. На припеве появляется решительный оркестр со звонкой скрипкой, делая песню одновременно и приятной, и мягкой, и напряженной. Вокальной дорожки в ней еще нет, и Юнги был прав, мелодия совсем сырая, и в конце она и правда как-то распадается на части. Но это не мешает Чонгуку быть уверенным, что, когда эта песня будет готова, она будет наполнена красотой, такой красотой, которую Юнги предпочитает избегать. Эта песня не агрессивная, не резкая, не яростная, в ней нет боли, но она все равно мощная. Именно это и делает её красивой. Когда трек заканчивается, Чонгук без слов включает его еще раз. На этот раз он пытается сосредоточиться на каких-то замечаниях и советах, которые Юнги и ожидает от него услышать. Он закрывает глаза и мысленно отмечает странные биты, звуковые эффекты, которые не совсем вписываются, и непонятный короткий звук прямо перед первым припевом. Конечно, он еще далеко не так хорош в продюсировании и написании музыки, как Юнги, но это не мешает ему замечать какие-то самые очевидные недочёты. Мелодия заканчивается во второй раз. Спустя какое-то время Чонгук наконец открывает глаза. Юнги смотрит на него. Одной рукой он поддерживает свой подбородок, а его темные-темные глаза сфокусированы на лице Чонгука. — Ты немного напевал, — тихо произносит он. — Правда? — Чонгук удивленно моргает. — Да. — Наверное, это из-за того, что мелодия очень хорошая. — Это лишь первый драфт, — Юнги морщит нос. — Но она правда очень хорошая, хён. Ты ведь напишешь к ней текст, да? — Уже написал. Я подумывал попросить Суран исполнить ее. Ну, припев. «Ты очень часто о ней говоришь», — едва не вырывается у Чонгука. И хотя он не произнес это вслух, он все же подумал об этом, и от этого ему теперь кажется, будто его только что выскоблили изнутри, мерзкое ощущение. Ты встречаешься с ней? Она тебе нравится? И это еще не все: в его голове тут же возникают и более темные, более отравленные мысли. Она очень талантлива. Она сама пишет песни. Она поет лучше меня. Она старше. — Чувак, это было бы круто, — произносит он. — У нее офигенно получится. — Мм, — Юнги теребит провод от наушников, его глаза опущены. Ресницы у него до невозможности красивые, и Чонгук до невозможности гей. Как же он безнадежен. — Но, знаешь, она сейчас как бы, ну, очень занята. — Оу, это очень плохо, — говорит Чонгук, не совсем понимая, к чему идет этот разговор. — Так что очень вероятно, что у неё какое-то время не будет получаться записываться со мной. — Тебе эту песню нужно скоро сдать? Боишься, что не успеешь? — Нет, это не для учебы. Просто, — Юнги вдруг сбивается, выражение лица у него такое, будто он раздражен сам собой. — Просто. Ну, мне, возможно, нужно будет найти кого-нибудь другого. — Понятно, — аккуратно произносит Чонгук. Юнги пристально смотрит на него. Что-то происходит в этом момент, но Чонгук не может понять, что именно. — Если хочешь, я могу поспрашивать у себя на потоке, — пробует он. — Я знаю пару девчонок с похожими голосами, если тебе… — Я хочу, чтобы ты спел её. — …хотелось, чтобы звучало примерно… Стоп, что? — Ну, если у Су всё-таки не получится, — быстро бормочет Юнги. — Если у нее не найдется времени, то, может, ты мог бы спеть? Если хочешь, конечно. Теперь наступает очередь Чонгука пристально смотреть на Юнги. Тот все еще играет с проводом от наушников: он накручивает его на указательный палец, пока его кончик не начинает белеть. — Это просто предложение, — говорит он. — Я подумал об этом секунды две назад, так что ничего страшного, если ты не хочешь или если у тебя нет на это времени. Просто, ну, знаешь, ты же вокалист, и мне как раз нужен вокалист, так что, да. Один плюс один — равно два, или как там говорят. — Только вот давай без математики, пожалуйста, — говорит Чонгук. — Ненавижу математику. — Ладно. Хорошо, никакой математики. — Ты правда позволил бы мне записаться для тебя? — Он прекрасно понимает, что глаза у него сейчас, наверное, сверкают слишком ярко, но он ничего не может с этим поделать. Удивление постепенно превращается во что-то теплое и приятное. Это даже заставляет его немножко погордиться самим собой. — Ты был бы не против? — Я, эм, да. Чонгук чувствует, как его губы складываются в самую широченную, самую глупую улыбку, какая только может быть. — Будет нехорошо, если я скажу, что надеюсь, что Суран сейчас слишком занята? — Нет, — выдыхает Юнги. — То есть, погоди, что? Не знаю. Что? — Мне не хочется отбирать у нее работу, но, боже, хён. Я был бы счастлив записать с тобой песню, если ты обещаешь, что это нормально. — Обещаю. Все нормально. — Правда? — Да. — Черт, — говорит Чонгук, не переставая улыбаться. Он протягивает руку, чтобы забрать у Юнги наушники. Он аккуратно распутывает его палец, наблюдая, как тот постепенно наливается кровью. Это лишь предлог, чтобы прикоснуться к нему, потому что прямо сейчас это именно то, чего Чонгуку очень сильно хочется. Ему хочется этого так же сильно, как ему хочется дышать. — Черт, хён. Даже если ничего не выйдет, это все равно честь для меня. Правда. — Не преувеличивай, — мямлит Юнги. — Не нужно. Это всего лишь демо-трек. — Неправда, — отвечает Чонгук. — Это песня, написанная тобой. И она просто восхитительна, и когда-нибудь, когда ты станешь нереально знаменитым, я смогу сказать, что я, Чон Чонгук, однажды записал песню с гениальным Мин Юнги, также известным как величайшая культурная икона Южной Кореи. — О господи, замолчи. — А дома мне все будут завидовать, — смеется Чонгук, все это слегка затуманивает его разум. — Ааах! Как же я взволнован! — Ты все перепутал, — говорит Юнги. Он смотрит вниз, туда, где Чонгук продолжает играть с его пальцами. — Ты все перепутал, малой. Из нас двоих нереально знаменитым станешь ты, а я буду тем, кто будет рассказывать истории о том, как мне однажды удалось заполучить вокал Чонгука для моей песни. — Не издевайся, — говорит Чонгук. Он переворачивает руку Юнги и дотрагивается до ладони там, где находится линия жизни. — Я ведь серьёзно. — Я тоже. — Это же так слащаво, хён. — Но ты же первый начал! — шипит Юнги. — Возможно. — Так и было. Чонгук вновь смеется. Он чувствует себя, как бочка, которая переполнена дождевой водой. — Можно я еще немного здесь побуду? — спрашивает он. — Я не буду тебе мешать, обещаю. Я просто поделаю домашку, и, если вдруг начну шуметь, ты можешь просто вышвырнуть меня отсюда. — Конечно, — произносит Юнги. — Оставайся.***
чонгук >> юнги-хён [прикрепленное фото]
юнги-хён зачем ты мне это скинул?чонгук эм, ну я тебе это селфи уже скидывал в снэпчате, но ты не ответил поэтому я просто хотел удостовериться, что ты её увидел
юнги-хён спрошу ещё разок зачем?чонгук ну, я же мило вышел между прочим, чимин и тэ заскриншотили эту фотку >:(
юнги-хён то есть ты хочешь, чтобы я скриншотил твои селфи?чонгук за окном 2017, хён, нынче дружба работает именно так я всегда твои фотки себе сохраняю
юнги-хён серьезно?чонгук конечно! я же хороший друг!! тебе оповещения не приходят, что ли???
юнги-хён я в снэпчат захожу раз в две недели, наверное. до сих пор не въехал, как там все работаетчонгук о господи. тебе что, лет 80, что ли?
юнги-хён а ты чего ведешь себя как третьеклассник?чонгук ТЫ ЖЕ ПРЕКРАСНО ЗНАЕШЬ ЧТО МНЕ ПОЧТИ 20
юнги-хён я внезапно разучился читать, ничего не знаючонгук окей, я просто не понимаю, как ты вообще можешь знать, что такое мемы и даже пользоваться ими, но при этом не понимать, как работает снэпчат
юнги-хён мем? я тебя цитировалчонгук что?
юнги-хён ну, ты же так сказал пару дней назад ты сказал «я внезапно разучился читать, ничего не знаю» было смешно поэтому я сейчас процитировал тебе тебя жечонгук эээ о господи, хён о госодпи этО ЖЕ МЕМ! Я ТОГДА ИСПОЛЬЗОВАЛ МЕМ
юнги-хён как это может быть мемом? мемы — это картинки с котамичонгук я сейчас расплачусь. ты будто в прошлом застрял, году этак в 2007
юнги-хён не поверишь, но у меня есть реальная жизнь мне есть чем заняться, вместо того чтобы торчать в интернете пытаясь поспевать за всеми этими новыми видами мемовчонгук я прямо сейчас пересылаю весь этот диалог чимину и тэ
юнги-хён вау, вот это неуважениечонгук они уже угорают
юнги-хён круто. просто прекрасно. спасибо, чонгук.чонгук не за что <3
***
Когда же Чонгук наконец осознаёт это? а) Они едут на машине. Юнги — за рулем, Чонгук сидит рядом. За окном виднеются размазанные, по-декабрьски белые улицы, по радио играет незнакомая им песня. Чонгук все равно подпевает. Они в часе езды от Сеула, проезжают вдоль подножья снежных гор. Им сейчас никуда не надо. Им просто захотелось прокатиться. Небо сейчас серое, деревья черные и голые, а на Юнги голубой свитер. Это самая цветная вещь, которую Чонгук на нем когда-либо видел, и ему идет. Они часа четыре разъезжают по горному шоссе то вверх, то вниз, молча. Вернувшись в город, Юнги подвозит Чонгука до общежития, и ему приходится приложить невероятные усилия, чтобы выйти-таки из этой машины. б) Канун нового года. Чонгук дома, в маленькой квартирке в Пусане, в городе, в котором пахнет океаном даже в самый разгар зимы. Он рассказал родителям все про Тэхёна и Чимина, и про других друзей тоже рассказал: про нестранных, ненавязчивых друзей, с которыми он иногда болтает перед началом занятий. Юнги он не упомянул. Чонгук не совсем уверен, как его нужно представить. А еще он немного боится произносить его имя. Он боится, что мама с папой сразу все поймут по его голосу, боится, что его брат сразу все поймет по выражению его лица. В полночь, когда родители смотрят какую-то новогоднюю программу по телевизору, а Джонхён разливает шампанское по бокалам, у Чонгука загорается экран телефона. Это Юнги. В сообщении говорится: «с новым годом, малой». Чонгук отвечает: «я больше не малой! я теперь на год старше!!». Он добавляет еще парочку разозлившихся смайликов. Юнги пишет еще раз: «с новым годом, чон чонгук». Спустя минут десять приходит еще одно сообщение: «я скучаю». в) Зимние каникулы заканчиваются, после них начинается новый семестр, и Чонгук решает еще разок сходить на вечеринку с Ким Тэхёном. Итог таков: два часа ночи, они едва могут устоять на ногах, пытаясь дотащить друг друга по лестнице до квартиры Тэхёна. Чонгук наполовину промерз, потому что умудрился потерять свою куртку. Он стучит зубами от холода. Проходит еще немного времени, и вот они уже в квартире, Тэхён тут же куда-то исчезает, но зато появляется Юнги. Юнги здесь. «Хён», — говорит Чонгук. Он пытается присесть на диван, как сделал бы любой вменяемый человек, но вместо этого приземляется на колени к Юнги, но это же хорошо, это ведь приятно. Он утыкается своим холодным носом в его шею. «Привет, хён, — счастливо бормочет он, — привет, привет, я пьяный». В комнате раздается чей-то голос. «О господи, Куки, милый», — кажется, это Чимин. Юнги напряжен. Он молча сидит под ним. Чонгук отодвигается. Он замечает, как Юнги смотрит куда-то чуть ниже его подбородка и прочищает горло. «Тэ, принеси ему воды», — бормочет он. Все кругом такое мягкое и теплое, Чонгук словно плывет. Он прячет свое лицо в плече Юнги и закрывает глаза, а потом вдруг наступает утро, и он просыпается на диване. Один. От солнечного света болят глаза. По дороге в общежитие его тошнит прямо в уличную урну, а позже он замечает засос у себя на ключицах. Фу. Он, конечно, припоминает, что, кажется, целовался с каким-то парнем на этой вечеринке, но гораздо лучше в его памяти отпечаталось то, как он упал к Юнги на колени и вдыхал его запах, вдыхал и вдыхал. г) Они в студии, кроме них здесь никого нет. Это уже стало чем-то привычным. В этот раз Юнги стоит за микрофоном, а Чонгук сидит за пультом, друг от друга их отделяет стекло. Юнги сейчас должен бы рэп читать, но минут двадцать назад они оба отвлеклись, поэтому теперь они просто страдают херней. Чонгук включает какую-то балладу. Так, чтобы Юнги ее тоже слышал. Тот начинает странно подпевать, лицо у него кривится, как у пьяного, каждый раз, когда нужно взять высокую ноту. Вокалист из него просто отвратительный. Песня достигает своего пика, и теперь он просто кричит в микрофон, он кричит так громко, что Чонгук ненадолго даже оттягивает наушники от ушей. Когда он возвращает их на место, все, что он слышит, — это смех Юнги. д) Все вышеперечисленное.***
групповой чат: «три мушктера» самый низкий эй, гуки, а ты сейчас случайно не переписываешься с юнги?чонгук эм а что такое
ящерка О МОЙ БОГ, ДА МЫ ПРОСТО ТАК ИНТЕРЕСУЕМСЯчонгук ???
самый низкий ничего такого, просто мы сейчас в библиотеке все вместе и он не перестает лыбиться в свой телефончонгук оу ахахах ну, да, может тогда дело во мне
***
Наступает февраль. Поначалу Чонгук старается перестать думать о Мин Юнги, или, если быть более точным, о всей вот этой вот Ситуации, связанной с Мин Юнги, но потом все же понимает, что это бесполезно. Но ничего страшного. Сейчас он то на занятиях, то на танцах, и свободного времени хватает только на учебу, тренажерный зал и Overwatch. Он вовсе не сходит с ума по Юнги. Тэхён всего-то разок застает Чонгука в его комнате, пока тот просто лежит на полу, уткнувшись в него лицом. И виной тому приближающийся тест по биологии. Где-то процентов на 95. Или, может, на 75. Точно не меньше, чем на 50. (Ну Чонгук и слабак.) Он старается избавиться от мыслей о Юнги так, как только может. Он ходит на занятия. Он учится. Он занимается спортом. Он играет в Overwatch. Он общается с людьми (не только с Тэхёном, Чимином или Юнги). Он не фантазирует; он не утопает в своем воображении. Когда Чонгук действительно старается изо всех своих сил что-либо сделать, у него это, обычно, и правда получается. Возможно, он уже действительно близок к тому, чтобы взять под контроль всю эту свою невзаимную симпатию. (Потому что это лишь симпатия. Да. Не более.) Позже, в вечер вторника в конце февраля, ему приходит сообщение. самый низкий привет, ты сегодня случайно не видел юнги? или может вы разговаривали?чонгук не, я весь день был на учебе а что
самый низкий окей ты только не паникуй Чонгук начинает паниковать. самый низкий но он был немного сам не свой, что ли? уже несколько дней, и сегодня утром мне показалось, что все стало еще хуже и вот я пришел домой и не знаю, где он. и он не берет трубку. я думаю, что с ним точно всё хорошо, но все равно волнуюсьчонгук воу, окей, так, на будущее в следующий раз тебе стоит НАЧАТЬ с «я думаю, что с ним точно все хорошо»
самый низкий ПРОСТИ я просто волнуюсь :(чонгук ничего страшного я ушел с занятий, сейчас наберу ему и загляну в студию
самый низкий хорошо. я напишу тебе, если он придет домой тэ освободится около 7, скажу ему, чтобы он поспрашивал кого-нибудь о юнги он знаком с некоторыми из его друзейчонгук окей
Чонгук выходит на улицу. У неба сейчас немного фиолетовый оттенок. Темнеет. Зимний воздух напоминает запах дыма, доносящийся из керамической мастерской. Он быстро идет по дворику, пытаясь представить, где же сейчас может быть Юнги. Куда же он мог пойти.чонгук >> юнги-хён привет ты где?
[ЧОНГУК >> ЮНГИ-ХЁН – ПРОПУЩЕННЫЙ ВЫЗОВ] Чонгук звонит на радиостанцию, но там ему говорят, что Юнги студию на сегодня не бронировал. Он проходит мимо уличного фонаря, думает. Юнги не берет трубку + его нет в студии = он не хочет, чтобы его нашли. Куда же он ходит, когда не хочет, чтобы его нашли? — Оу, — вслух говорит Чонгук. — Черт, ну конечно же. — Он отправляет Чимину короткое сообщение, прячет телефон в карман и ускоряется. Нет, он не бежит, потому что это вам не Реальная Любовь какая-нибудь: ему не нужно гнаться за Юнги в аэропорт, чтобы тот не успел купить билет до Нью-Йорка в один конец или что-то такое. Но он и не не бежит, потому что, хотя это и не Реальная Любовь, Чонгук все равно обеспокоен, а еще он, возможно, может быть, немножечко влюблен и слегка мелодраматичен. К тому моменту, когда он добирается наконец до небольшого, старомодного музыкального магазинчика в нескольких кварталах от кампуса, дыхание у него уже полностью сбивается. Девушка за прилавком окидывает Чонгука странным взглядом, когда он прямо-таки вваливается через дверь, а тот отвечает ей своей лучшей улыбкой, так и говорящей: «Я нормальный, правда!». А еще он старается выглядеть как можно менее встревоженным, что ли. Он направляется прямиком в глубину магазинчика, протискиваясь между стеллажами, заполненными акционным винилом. Он помнит, что Юнги здесь нравится, потому что 1. кампус совсем рядом, 2. пользоваться их штукой для прослушивания музыки можно не более получаса, но это правило никто не соблюдает, 3. продавцы тут реально знают своё дело. Юнги сказал как-то раз (всего раз), что он порой сидит здесь часами, перебирая и слушая музыку, и Чонгук помнит об этом. Чонгук помнит. Юнги. Вот он. Кроме него, сейчас здесь больше никто не слушает музыку. Тут только Юнги: его белые волосы, черная байка, огромные наушники. Он сидит в кресле, возле ног стоит рюкзак. Прямо за ним лениво вращается виниловый проигрыватель. У него закрыты глаза. И это хорошо, потому что благодаря этому у Чонгука есть лишняя минутка на то, чтобы привести в порядок дыхание, успокоить свое стучащее сердце и написать Чимину, что он нашел его. Он подходит прямо к Юнги и тыкает его в щёку. Тот дергается всем своим телом. Глаза его резко открываются, и, черт возьми, он издает звук, похожий на шипение разозлившегося кота, а потом он поднимает взгляд с руки Чонгука на его лицо и пристально смотрит на него. — Какого черта? — спрашивает он. — Ты не брал трубку. — Звук был выключен, — говорит Юнги. — Какого черта ты здесь делаешь? — Ты не брал трубку, — повторяет Чонгук, в этот раз немного медленнее. Юнги смотрит на него еще секунду, а затем достает телефон, проверяя оповещения. Чонгук замечает кучу сообщений и пропущенных вызовов. От себя, Чимина, Тэхёна, Намджуна и еще от Хосока. — Эм, — говорит Юнги, его тон меняется. Он словно пытается оправдаться. — Звук был выключен. Но, это, в чем дело-то? Что-то случилось? «Тебе было грустно», — не говорит Чонгук. Вместо этого он притягивает еще одно кресло и садится рядом с Юнги. Их колени соприкасаются. — Что слушаешь? — спрашивает он. — Не знаю, — говорит Юнги. Глаза у него как будто немного затуманены. Так, как бывает после долгого, крепкого сна. — Просто какую-то песню. R&B. Зачем ты пришел сюда? — Чтобы увидеться с тобой. — Как ты узнал, где я? — Догадался. Юнги щурится. — Ты как-то раз рассказывал об этом месте, — говорит Чонгук. — Вот я и подумал, что, эм, да, — он краснеет. Точно краснеет. — Эм, в общем-то, Чимин волновался. Он сказал, что ты был немного сам не свой. — Я в порядке, — Юнги малость злится. — Хорошо, — спокойно произносит Чонгук. — Могу я здесь посидеть? — Ты уже сидишь. — Я имел в виду, с тобой? — Ну, я так-то физически не смогу вышвырнуть тебя отсюда, сам же прекрасно это знаешь. — Эм, я как-то даже не уверен, пытался ли ты сейчас назвать меня накачанной свиньёй, или, может, это ты так только что признал самого себя слишком слабым, — говорит Чонгук. — И то, и другое. Или, нет, — Юнги пихает ногой свой рюкзак. — Поверить не могу, Чимин реально всех на уши поставил? Господи. — Он очень волновался за тебя. — Эм, во-первых, у него вообще, блин, не было причин для волнения. Во-вторых, ему уж точно не следовало впутывать тебя в это. Слышать что-то подобное немного больно, и Чонгуку не удается вовремя скрыть свою реакцию. Он отодвигается, все тело нагревается и начинает колоться от смущения. Из Юнги тут же вылетает парочка матов. — Извини, — говорит он. — Черт, Чонгук, я не это имел в виду. — Нет, это ты меня извини, — говорит Чонгук, стараясь удержать свой взгляд на коричневом полу. — Извини. Прости меня, я просто немного… Эм, Чимин написал мне, пока я был на занятиях, и я как-то вообще не подумал, ушел… — Ты был на занятиях? — … но я знаю, что это как-то слишком, вау, сейчас я реально понимаю, что перешел все границы, какие вообще только можно было. Мне просто следовало сказать Чимину, где тебя искать, изви… — этот поток речи обрывается, когда его лицо вдруг резко оказывается прямо у шеи Юнги. На какой-то момент Чонгук просто замирает, моргает, пытается сообразить, что произошло, а потом он замечает, что рука Юнги сейчас у него на затылке. Он только что притянул его к себе. — Я идиот, — резко говорит он. — Просто никогда больше не слушай меня. — Но мне нравится то, что ты говоришь. — Тебе не должно нравиться то, что я говорю. — Почему нет? Юнги издает раздражённый звук. — Потому что я твой хён, и я так сказал. — Но ты же только что сказал никогда больше тебя не слушать. Молчание. — Это немного парадокс, ты так не думаешь? — шепчет Чонгук, а из Юнги вырывается звук, похожий на тот, который он издает, когда прочищает горло. Он словно пытается сдержаться от смеха. Чонгук улыбается, а когда он чувствует, как рука Юнги сползает к нему на спину, его улыбка становится еще шире. — У тебя не нос, а кусок льда какой-то. — Там холодно. — А шарфик надевать не пробовал? Вместо того, чтобы ответить, Чонгук просто сильнее прижимается к его шее. От Юнги так приятно пахнет. От него всегда приятно пахнет, так по-цветочному свежо и немного, как в лесу (Если судить по этикетке на флакончике с парфюмом, стоящем в ванной Юнги, это запах ежевики, лаврового листа и кедровых деревьев. Чонгук совсем не специально обратил на это внимание. И погуглил название бренда он тоже совсем не специально.) — Тебе не следовало уходить с занятий, — отчитывает его Юнги. — Знаешь, хён, когда-нибудь ты всё-таки поймешь, что не можешь говорить мне, что мне следует делать, а что — не следует. — Я уже давно это понял. — Почему тогда до сих пор пытаешься? — Должен же тут хоть кто-то быть голосом разума. И мы оба знаем, что ни Чимин, ни Тэ не созданы для этой роли. — А как же я? — Ты? — усмехается Юнги. — Боже, нет. Ты же ходячий хаос. Чонгук счастливо извивается в объятиях Юнги. — И мне это нравится. — Еще бы тебе не нравилось, — говорит Юнги, и голос у него такой мягкий, такой нежный.***
(После этого случая Чонгук начинает лучше понимать, что из себя представляют так называемые Плохие Дни Юнги. Для него это далеко не самая любимая тема для обсуждения, но благодаря парочке случайных, наводящих вопросов и весьма информативному разговору с Чимином, Чонгуку удается-таки выяснить следующее: 1. Плохие Дни теперь случаются гораздо реже, чем раньше, но они не перестали случаться совсем и, наверное, никогда не перестанут. 2. Иногда Юнги просто нужно побыть одному. Иногда он говорит, что ему нужно побыть одному, хотя, на самом деле, ему нужно, чтобы кто-то вытащил его из постели и заставил что-то делать. Иногда он говорит, что ему нужно побыть одному, хотя, на самом деле, ему нужно, чтобы кто-то побыл вместе с ним, полежал рядом на кровати, ничего не делая. 3. Плохие Дни по-настоящему Плохие, но еще это всего лишь Дни, и любые Дни рано или поздно заканчиваются. 4. Музыка помогает. 5. Поездки на машине помогают. 6. Антидепрессанты помогают. 7. И, если спросить Пак Чимина, тот скажет, что Чонгук тоже помогает.)***
За окном март. Чонгук заходит в квартиру, воспользовавшись доверенным ему ключом. Юнги стоит на кухне, вокруг него в несколько раз обмотано одеяло. Он похож на буррито. Волосы у него торчат во все стороны, как у птенца, нос весь покраснел, и голова его едва ли поднимается, когда Чонгук возникает из-за двери. — О, нет, — говорит он, стараясь не засмеяться. — Ты заболел, что ли? Юнги направляет свой взгляд на него. — Нет. Я, эм, нет. Не говори это слово. — Какое? Заболел? — Шш, — шипит Юнги. — Микробы могут услышать тебя и вспомнить о своем существовании. И тогда со мной и правда случится сам знаешь что. — Чувак, мне очень не хочется тебя расстраивать, но я думаю, что с тобой уже и так случилось вот это вот твоё сам знаешь что. — Нет. Я чувствую себя просто прекрасно. Я прям само воплощение всего здорового. — Правда? Со стороны ты выглядишь так, будто вот-вот упадешь. — Я просто делаю чай, — говорит Юнги. Они смотрят друг на друга. — Эм, ты уверен? — спрашивает Чонгук. — Хён, ты же не думаешь, что ты сейчас двигаешься, да? Потому что ты не двигаешься. Ты просто стоишь здесь как какой-то призрак-убийца из ужастика, и это жутковато. Ты меня пугаешь. — Я убью твоего призрака, — протестует Юнги и начинает кашлять. Это продолжается около минуты. — Хорошо, — успокаивающе произносит Чонгук. — Как насчет того, чтобы отложить убийства на потом? А сейчас ты мог бы немного вздремнуть. — Я не болен, — шмыгает он носом. — Конечно, нет, совсем не болен. Давай-ка ты присядешь на диванчик ненадолго, а я пока сделаю тебе чашечку чая? — Ты не должен заботиться обо мне. Я же твой хён. — Эм, это как-то тупо, не находишь? Все мы должны заботиться друг о друге. Кому вообще не все равно, младше я или нет? — Мне не все равно, — бормочет Юнги. — Мне должно быть не все равно. Чонгук закатывает глаза. — Сядь на диван, хён. Или не садись, если хочешь еще час простоять здесь, пытаясь заварить себе чай. — Господи, как можно быть таким неуважительным? — возмущается Юнги, пока идет к дивану. Он падает на него, приземляясь лицом в подушки. Чонгук заполняет чайник водой и лазит по шкафчикам, в поисках заварки. Вода еще не закипела, поэтому он решает еще немного пошарить по кухне, чтобы проверить, есть ли у Юнги что-нибудь из еды (кроме вермишели, разумеется), что, конечно, маловероятно, так как даже Тэхён — тот, кто питается, в основном, рамёном и медовыми чипсами — и то получше заботится о себе. В этой квартире, наверное, только Чимин притрагивается к овощам хотя бы раз в неделю. … На самом-то деле Чонгук даже находит упаковку куриного супа. Он, вероятнее всего, так себе, потому что это одна из обычных, самых дешевых марок, которые только есть, но если у него получится найти к нему какие-нибудь специи, то на вкус может выйти вполне неплохо. Раковина переполнена грязной посудой, столешница тоже завалена чем попало. Чонгук приходит к выводу, что если он все-таки возьмется за приготовление супа, то ему, так или иначе, нужно будет немного прибраться. Он смотрит в сторону дивана. Глаза у Юнги закрыты. Он лежит, сжавшись в комочек и спрятав ладони между колен, как ребенок. — Юнги, — мягко зовет его Чонгук, но он даже не дергается. Чонгук смотрит на него еще немного, просто смотрит. Затем он снимает с плиты чайник и решает поискать кастрюлю. Через полчаса раковина уже абсолютно пустая, на столешницах нет ничего лишнего, и суп тоже готов. На вкус он получился почти как домашний. Он разогревает чайник еще раз и делает для Юнги чашку чая с мёдом. — Что ты делаешь? Он оглядывается. Возле кухонной двери стоит Юнги, он все еще закутан в одеяло. Глаза у него еще не прояснились ото сна, а на левой щеке остался след от диванной подушки. Чонгук готов съесть его. Целиком. — А на что это похоже? — Ты, ты прибрался, что ли? — подозрительно осматривается Юнги. — Да, — пожимает плечами Чонгук. — Мне пришлось. Нужно было место освободить. — Место? Для чего? — Для того, чтобы приготовить суп. Эм, ты бы присел обратно. Ты же правда чуть ли не падаешь. Я тебе все подам, ладно? Юнги пристально смотрит на него. — О, еще я принесу тебе немного воды, — говорит Чонгук. — Тебе сейчас нужно как можно больше жидкости. — Какого черта? — слабо произносит Юнги. Его щеки начинают краснеть. — У тебя температура? — хмурится Чонгук. Он преодолевает расстояние между ними, убирает вспотевшие волосы со лба Юнги и дотрагивается до него тыльной стороной ладони. То, что он не отталкивает Чонгука, лишь подтверждает тот факт, что он действительно очень болен. Он просто замирает на месте, и дыхание его тоже, кажется, замирает. — … Ты не слишком теплый, не знаю, — бормочет Чонгук. — Но все равно лучше присядь, хён. Я о тебе позабочусь. В один момент случается ровно две вещи: 1. Юнги поднимает взгляд. 2. Ладонь Чонгука соскальзывает вниз. И вот вдруг она уже обхватывает лицо Юнги, пока тот просто моргает, слегка приоткрыв рот от удивления. Большую часть времени Чонгук забывает, что Юнги гораздо ниже его, да и гораздо меньше, в целом. Он худощавый, а Чонгук накаченный. Аура у него столь внушительна, а его низкий, хриплый голос столь пленителен, что он кажется больше, чем есть на самом деле. Но прямо сейчас их лица (и тела) находятся так близко друг к другу, и Юнги такой мягкий и тихий, и пальцы Чонгука касаются его подбородка, и из-за всего этого он вдруг заново осознает всю разницу между ними. Юнги приходится немного наклонить голову назад, чтобы заглянуть Чонгуку в глаза. Глаза Юнги раскрыты широко-широко. Щеки красные, дыхание неровное. — Почему ты до сих пор здесь? — шёпотом спрашивает он. — Разве ты не должен быть на занятиях? Или так где-то? — У меня сегодня была только одна пара. В восемь утра, — говорит Чонгук. Он убирает руку от лица Юнги и прочищает горло. — Я могу уйти, если хочешь. Но ты же болен? Кто-то же должен о тебе позаботиться? — Мне не нужно, чтобы обо мне заботились. Это просто простуда. — Всем нужно, чтобы о них заботились, глупый. — Эй! — Юнги толкает его в плечо. — Прости, — говорит Чонгук, закатывая глаза. — А теперь иди и сядь на диван. Не заставляй меня брать тебя на руки и нести к нему. Юнги опять накрывает приступ кашля. Чонгук мельтешит перед ним со стаканом воды, пока он не проходит. После этого Юнги наконец садится на этот чертов диван и позволяет младшему поправить одеяло и принести ему суп, и чай, и еще один стакан воды, и еще какое-то лекарство от кашля. — Кто бы мог подумать, что ты окажешься таким приставучим, — жалуется Юнги. — Ты даже хуже, чем Чимин. — Пей давай, — говорит Чонгук. Вторая половина дня проходит как-то так: Юнги наполовину дремлет на диване, а Чонгук сидит на полу, погруженный в учебу. (И даже если он и прерывается ненадолго, чтобы достать свой альбом и запечатлеть то, как солнечный свет падает на сонное лицо Юнги, об этом никто не должен знать.) Он доделывает домашнее задание, учится даже немного больше, чем нужно было, и вот ему больше нечем заняться, кроме как смотреть подборки вайнов на Youtube. Он вполне может пойти домой, но он не хочет. Он не хочет, чтобы Юнги проснулся в одиночестве. Да, это лишь простуда, но все же. Отстойно быть одному, когда ты болеешь. В районе пяти Чонгук поднимает свой взгляд на Юнги. Тот смотрит на него сквозь сонные, полуоткрытые глаза. — Привет, — говорит Чонгук. — Как ты себя чувствуешь? — Как покойник, — говорит Юнги. — Ты рисуешь? Чонгук смотрит на свой альбом. — Вроде того, да. — Можно взглянуть? «Нет, — хочет сказать он. — Потому что половина моего альбома заполнена твоим лицом». Хотя это не совсем верно, потому что половина его альбома заполнена разными частями Юнги: его темными глазами, его носом, его мягкими розовыми губами, изгибом его подбородка, его пальцами, его ладонями, его ключицами, его профилем. У Чонгука не нашлось времени на занятия по рисованию в этом семестре, поэтому рисует он обычно в метро, по вечерам, на перерывах, и он всегда старается рисовать все, что его окружает (людей, которые его окружают) (людей, которые его окружают и которые не Мин Юнги), но в итоге все равно возвращается к одному и тому же. — Да, можно, — отвечает он. — Но только на эту страницу. Он готовится к неизбежному подшучиванию. Оооу, что же ты там прячешь? Что-то пошлое? Почему не показываешь остальное? Но Юнги молча берет альбом и разглядывает открытую страницу. На ней нарисованы птицы, книги, пожилая женщина, которую он видел в метро, и лицо какого-то незнакомого человека. Спустя какое-то время он просто отдает альбом обратно. — У тебя хорошо получается, — говорит он. — Правда. Очень хорошо. Хотя, не скажу, что я удивлен. Чонгук пожимает плечами. Дело не в таланте. Как же ему не нравится, когда люди говорят, что это все из-за таланта. Он просто старается. — Ты ведь очень стараешься, да? — говорит Юнги, и теперь наступает очередь Чонгука замирать на месте. — Знаешь, когда мы с тобой первый раз встретились, ты сказал, что получаешь двойное образование: вокал и танцы, и я тогда подумал, что ты просто чокнутый. Если честно, я до сих пор так думаю. Вообще не понимаю, как ты это делаешь. Как у тебя хватает времени на две специальности и на обычные занятия, и на тренажерку, и на рисование, и на Тэ, и на Чимина. Я не понимаю. Просто. Уверен, тебе часто это говорят, но, не знаю. Я, эм, я вижу, как ты стараешься. Ты нереально стараешься, Чонгук. Это очень круто, — он нахмуривается. — Насколько много лекарства ты мне дал? — Двойную дозу. — Эм, вау, я будто под кайфом… Черт, о господи, ты что, плачешь? — Нет, — отвечает Чонгук. По его щеке скатывается первая слеза, его лицо морщится. Он прячет его за своими ладонями. — Вот черт, — говорит Юнги. — Черт. Чонгук, пожалуйста, только не плачь. То есть, если хочешь, плачь, конечно. Эмоции, эмоции — это же нормально. Я не хотел сказать, что у тебя нет таланта, я просто имел в виду… Я не знаю. Вышло как-то глупо. Извини. Чонгук громко шмыгает носом. — Черт, — говорит Юнги. Голос у него немного странный, более высокий, чем обычно. Чонгук слышит какое-то движение, и вдруг Юнги обхватывает руками его запястья. — Прости меня, — повторяет он. — Давай, скажи и мне что-нибудь обидное. Или можешь перестать вежливо обращаться ко мне. Целый месяц. Нет, шесть месяцев. Хочешь, расскажу тебе, почему боюсь ежиков? Это очень глупая и позорная история. — Хен, нет, — выдавливает из себя Чонгук. Говорить тяжело из-за слез. — Я не расстроен. Я просто счастлив. Очень-очень счастлив. — Эм, что? — Я почувствовал, словно меня заметили, — практически скулит он. — Господи. Это было как-то очень ошеломительно, — он шмыгает носом еще раз и выглядывает сквозь свои пальцы. — Извини. Просто, знаешь, предыдущая неделя была такой долгой, я практически не спал, и услышать что-то подобное было очень приятно. — О господи. Чонгук вытирает слезы рукавом. — Так что ты там говорил про вежливое обращение? — Можешь забыть об этом, — говорит Юнги и отпускает руки Чонгука. — Какого черта вообще? Я подумал, что у тебя нервный срыв. Черт, я подумал, что травмировал твою психику или, блин, не знаю. — Извини, просто то, что ты сказал, и правда было очень приятно услышать. — Я всегда говорю приятные вещи, — взгляд у Юнги немного разозлившийся. — Да, это так, — соглашается Чонгук. — Но обычно ты делаешь это как-то немного равнодушно. — Это потому, что обычно я не под кайфом. — Я же не наркотики тебе дал, а лекарство от кашля! Ты ведь болеешь. — Все равно считается, — говорит Юнги. Его сонный взгляд останавливается на Чонгуке, и вместо того, чтобы вернуться на диван, он ложится на пол рядом с ним, свернувшись и положив руку под голову. — Поверить не могу, что ты расплакался. — Поверить не могу, что ты так запаниковал из-за этого. — Отвали, — бормочет Юнги, но по голосу ясно, что он не пытается обидеть. Его глаза опять закрыты.***
е) И вот этот момент. Вот этот вот. ё) И этот тоже. ж) И все моменты, которые были после этого. И до этого тоже.***
Юнги засыпает почти сразу же. Чонгук смотрит на него ровно до того момента, пока ему не начинает казаться, что это немного переборчик. Именно поэтому он не берет в руки свой альбом и не рисует его мягкое, ослабшее лицо. Он сможет сделать это и позже, если захочет. Лицо Юнги отпечаталось в его памяти.***
Наступает апрель. Это значит, что всего через месяц Чонгук закончит первый курс, а Юнги выпустится из университета. Чонгук начинает переживать. Это начинается, когда он вдруг осознает, что уже недели три не рисовал ничего, кроме его рук, и все становится только хуже, когда он вдруг замечает, что сидит и делает новый плейлист на Spotify. Он называется «грустные песни о любви для двух часов ночи», и он уже наполовину готов. Там, в основном, песни Троя Сивана и, разумеется, есть парочка из репертуара Тейлор Свифт, потому что та хоть и змеюга, но зато она его понимает. К середине апреля Чонгука просто разрывает на части из-за осознания того, насколько сильно он влип. Его отчаянные попытки перестать думать о всей этой Ситуации, связанной с Мин Юнги, с треском провалились. Чонгук думает о нем. Постоянно. Во время занятий, во время репетиций, в метро. Ночью. Но нет, о сексе он не думает. Он никогда не мог позволить себе погрузиться в сексуальную фантазию о каком-то реальном человеке, не испытывая при этом вину и не боясь, что этот человек как-то обо всем узнает и посчитает его отвратительным. Чонгуку просто нравится представлять, как Юнги держит его за руку. Или как он лежит рядом с ним в темноте в его маленькой общажной комнатке, а между ними растянуты наушники. Это ужасно. Музыка теперь тоже совсем не такая, как раньше. Чонгук не может послушать ни одной новой песни, не подумав о том, понравится ли она Юнги. Старые песни слушать тоже не получается, потому что его тут же накрывает желанием сделать для Юнги какой-нибудь плейлист, сделать для него подборку из песен, как будто сейчас за окном чертов 2006 год, потом скинуть ее на чертов CD-диск и для каждого чертового трека придумать какое-то описание. Эта песня заставляет меня думать о поездке на школьном автобусе, я, восьмиклассник, смотрю в окно, сейчас всего 6:30 утра, на улице зима, поэтому солнце все еще не встало, все кругом такое темное, немного фиолетовое и тяжелое. А эта — напоминает мне о танцах. Эта — наводит на мысль о летних ливнях, стучащих по крыше дома моей тети. Эта — заставляет меня думать об одиноких прогулках по Сеулу. А эта песня заставляет меня думать о тебе. Они все заставляют меня думать о тебе. Из-за Мин Юнги Чонгук превратился в студента, который изучает музыку, но при этом не может ее слушать. Мин Юнги разрушает его жизнь. Самое ужасное во всем этом — это то, что вся эта ситуация просто безнадежна. Она до жути безнадежна. Совсем скоро Юнги выпустится, он выпустится и съедет от Тэ с Чимином, он начнет работать на полную ставку. Все уже распланировано. В июне истекает срок его аренды, и после этого он будет жить с каким-то другим выпускником, с которым познакомился через Намджуна. А еще ему удалось пройти отбор на послевузовскую стажировку в одном из самых крупных звукозаписывающих лейблов Сеула, потому что иначе и быть не могло. Он приступит к работе прямо через неделю после выпуска. У него начнется новая жизнь. И это потрясающе, правда. Да, возможно, Чонгук — лишь глупый ребенок, но он невероятно сильно им гордится. Он готов кому угодно сказать, что Юнги ждет большое будущее. Его ждет большое будущее. Чонгука в этом будущем не будет, но это ничего страшного. Это лишь значит, что ему нужно как-то пережить это. На этот раз по-настоящему.***
Его зовут Еджун. Он высокий, выше Чонгука сантиметров на пять, а еще он очень-очень накачанный. У него густые, темные волосы, он изучает бизнес-администрирование, и родители у него, по всей видимости, достаточно обеспеченные. Чонгуку это известно, потому что Еджун, фактически, только об этом и говорит. Было бы сложно найти кого-то еще более непохожего на Мин Юнги, и именно поэтому он так идеально подходит. В качестве первого свидания Еджун решает сводить его в клуб в Каннаме. Они познакомились на Тиндере, поэтому Чонгуку остается лишь надеяться, что этому Еджуну и правда двадцать один год, что он и правда учится в его университете, и что это не развод. Он бы все-таки предпочел пережить эту встречу, особенно учитывая тот факт, что сейчас он реально готовится к ней, стараясь подобрать что-то, в чем будет выглядеть горячо. групповой чат: «три мушкетера»чонгук помогите что мне надеть в клуб? в чертовом Каннаме
ящерка мм, зависит от цели похода а что такое?чонгук эм, ну, в общем это пойдет? [прикреплённое фото]
самый низкий да, смотрится очень мило!! в самый раз для клуба, одобряю ящерка я показал фотку Юнги он сказал, что ты выглядишь хорошо сначала он конечно спросил, зачем я ему вообще это показываю, ну ты и сам знаешьчонгук ахахах передай Юнги спасибо а что насчет лица? с ним все нормально?
самый низкий лицо у тебя всегда миленькое, не переживай ящерка ахаха, кого ж ты так впечатлить-то пытаешься?чонгук у меня свидание
ящерка рперовкпорп птаокню..ю екнчонгук …?
ящерка извини ахахаха Юнги все еще был у меня за спиной теперь путь чист самый низкий тэ жесть ящерка ага, знаю, охренеть можночонгук эм?
самый низкий не обращай внимания с кем у тебя свидание???чонгук с каким-то чуваком с тиндера
самый низкий ???? и когда это ты успел там зарегистрироваться?????чонгук не знаю, неделю назад может
самый низкий погоди то есть ты вообще не знаешь этого парня? уверен, что это безопасно? вы встречаетесь прямо в клубе, да? он же не заедет за тобой на машине? НЕ СМЕЙ САДИТЬСЯ В МАШИНУ К НЕЗНАКОМЦУ ЧОН ЧОНГУКчонгук господи, я это и без тебя знаю, мне же не 5 лет мы встречаемся в клубе
самый низкий окей о, еще не своди глаз со своего напитка, ВООБЩЕ НЕ СВОДИ о господи ТЭ, ПОМОГИ МНЕ ТЭ ящерка эм, я немного занят, нужно быстренько кое-что сделать чонгук, ты главное приди домой живым окей, скоро вернусь самый низкий да, ты слышал своего отца главное приди домой живымчонгук я постараюсь
Он останавливает свой выбор на потертых джинсах и белой футболке, которые он, в принципе, и так носит каждый день, но это неважно. Он выглядит хорошо. Как раз так, как и нужно для свидания. Чонгук набрасывает бомбер, смотрит в зеркало, удостоверяется, что его прическа действительно напоминает естественную, но красивую взъерошенность после сна, и затем выходит из дома, предварительно вызвав Uber. (Он старается не думать о том, что последний раз так переживал по поводу внешнего вида тогда, когда должен пойти поесть шашлык с Юнги.) (Это было лучшее свидание в его жизни, даже несмотря на то, что это и вовсе не было свиданием.) (Не думай о нем.) Это самый пафосный клуб, в котором он когда-либо был, хотя это и понятно, потому что его опыт в этом деле ограничивается парочкой паршивых, дешевых клубов, что находятся неподалёку от университета. Он понимает, что это место слишком дорогое для него в то же мгновение, как выходит из машины, но уже поздно, Еджун его уже ждет, он не может его продинамить. Чтобы попасть внутрь, ему приходится простоять в очереди где-то минут двадцать. Еджун Ты уже здесь?Чонгук да, здесь
Он проходит через двери, и открывшийся глазам вид еще раз подтверждает, что он уж точно не входит в целевую аудиторию этого места. Этот клуб и снаружи выглядел большим, но изнутри он просто огромный: танцпол тут размером с баскетбольную площадку, над толпой нависает стеклянная диджейская будка, по периметру стоит куча столиков и огражденных VIP-зон. Сама барная стойка длиной где-то метров 10, она сверкает, за ней стоят 5 барменов, они вертят бутылки в воздухе и поджигают, черт возьми, прямо по-настоящему поджигают бокалы с алкоголем. Для Чонгука это в новинку. Один взгляд на танцпол дает понять, что здесь тусуется золотая молодежь, тут куча красивых людей, которых обычно можно увидеть на всяких тв-шоу, но не в реальной жизни. Все танцуют под неоновым светом, все пьют коктейли за 20 тысяч вон, не меньше, все блестят от пота, на всех дизайнерские шмотки. Как же сильно он сюда не вписывается. Если не брать в счет парочку походов на вечеринки с Тэхёном, его представление о том, как нужно проводить вечер пятницы, включает настольные игры. Или Pokémon Go. Свою футболку он купил на распродаже в Lotte Mart, ему здесь не место. Он уже начинает жалеть о том, что пришёл. Еджун Где ты? Я возле бараЧонгук уже иду
Он пробирается через толпу в сторону барной стойки. Видимость очень плохая: внизу темно даже несмотря на мерцающую подсветку, все покрыто густым серым дымом. Диджей проигрывает какую-то типично клубную музыку, которую Юнги так ненавидит… Не думай о нем. Рядом с барной стойкой людей достаточно много, но Чонгук легко замечает среди них Еджуна. На нем кожаные штаны и шелковая рубашка, волосы зачесаны назад, на ушах блестит серебро. Он очень горяч, и в живую он выглядит, наверное, даже лучше, чем на фото, и это радует. Это же хорошо. — Привет, — говорит Чонгук, подходя к нему. — Сон Еджун? Парень оборачивается. По взгляду понятно, что он узнал его. Еджун откровенно оценивает Чонгука, глаза бегут от его головы к ногам, задерживаются на груди. Он улыбается. — Да. Чон Чонгук? — Да, это я, — Чонгук нервно вздрагивает. Ему приходится говорить громче обычного, чтобы перекричать музыку, а это не совсем то, что у него хорошо получается, тем более не в окружении людей, которых он не знает. — Эм, извини, что опоздал, там была очередь. — Да, тут всегда так на выходных. Давай-ка я закажу тебе что-нибудь выпить. Еджун подзывает одного из барменов и заказывает им выпивку. Он начинает с шотов. — Это чтобы быстрее расслабиться, — он подмигивает, и, возможно, все даже пройдет хорошо, может, им даже будет весело. Может, Еджун тоже нервничает. Чонгук выпивает первый шот, за ним — второй (чистая водка, крепкая, почти как медицинский спирт, гадкая, без закуски). После этого Еджун заказывает парочку Олд Фешн. — Это мой любимый, — говорит он, протягивая Чонгуку бокал. — Эй, давай поищем столик. Все большие круглые столики уже заняты, но недалеко от бара есть парочка тех, что поменьше. Еджун идет впереди, тянет Чонгука за собой. Они усаживаются за небольшим столиком, где места хватает как раз только на двоих, диванчик обтянут блестящей красной кожей, на нем нет ни единой трещинки. Еджун кладет свою руку Чонгуку на бедро. Оу. Из-за этого ему становится немного некомфортно. Он успокаивается, когда понимает, что Еджун не делает ничего другого: тот просто оставляет свою руку на его бедре, пока вторая занята напитком. Ничего страшного, все супер. Тут не из-за чего переживать. Еджун, скорее всего, все время так делает. Чонгук допивает свой коктейль за три глотка, немного морщась из-за вкуса. Похоже на виски вперемешку с каким-то вишневым сиропом от кашля. Как только он ставит на стол пустой бокал, Еджун заказывает еще парочку. Они общаются. Уследить за нитью разговора как-то трудно. Чонгуку тепло, в животе какое-то странное чувство, в голове немного помутнело из-за этих двух шотов и двух коктейлей. Или трех коктейлей? У Еджуна отлично получается привлекать внимание официантов. Перед Чонгуком стоит три бокала, в них не осталось ничего, кроме тающего льда и апельсиновых долек. — В твоем профиле было сказано, что ты музыку изучаешь, — говорит Еджун. — Круто. Что именно ты делаешь? — Я пою, — говорит Чонгук. — И еще я, эм, я танцую. А еще я… — По тебе видно, что танцуешь, — Еджун наклоняется вперед, глаза у него блестят. Он действительно привлекателен, а еще он успел потратить, наверное, около 80 тысяч вон на все эти напитки, и Чонгуку как-то стыдно. Может, ему следует заплатить за следующий раунд? Ему уже особо-то и не хочется пить, но еще ему не хочется произвести плохое впечатление, ему не хочется, чтобы на него так тратились. — Тело у тебя для этого в самый раз, — добавляет Еджун. О чем это он? А, точно, танцы. — Покажешь мне, на что способен? — Окей, — медленно произносит Чонгук. — Эм, типа прямо сейчас? Еджун фыркает. — А зачем еще, по-твоему, люди ходят в клубы? Да, точно. Блин, Чонгук — идиот. Он позволяет Еджуну вытянуть его на танцпол, в кучу потных тел, в дым и в фиолетовые огни. Здесь градусов на 10 теплее, чем возле бара. Здесь, возможно, даже слишком тепло. Музыка пробивается сквозь ноги Чонгука и, как пуля, рикошетом отскакивает в груди от ребер и легких. Играет какой-то дерьмовый трек в стиле хаус, отвратительно. Чонгук все равно танцует под него. Обычно ему было бы неловко в такой ситуации, но ведь все становится гораздо легче, когда ты пьян. А сейчас он по-настоящему пьян. Он извивается всем своим телом, а Еджун пристраивается сзади, его руки у Чонгука на бедрах. В этом же нет ничего такого, да? Еджун высокий и сильный, и, хотя сейчас он, в основном, просто пытается сильнее прижаться к Чонгуку, танцует он, кажется, неплохо. Все происходит как-то быстрее, чем Чонгук того ожидал, ведь руки Еджуна уже огибают его талию, одна проскальзывает под футболку, касается живота, но это же нормально. Они ведь студенты. Все нормально. Когда Чонгук в последний раз был так пьян, все закончилось тем, что он кинул Тэхёна ради того, чтобы поцеловаться с каким-то незнакомцем, а потом упал прямо на колени к Юнги, отчаянно пытаясь насытиться его запахом на недели вперед. Не сработало. Или, может быть, все-таки сработало. Может быть, все это время он только им и дышал, может быть, именно поэтому он сейчас здесь. (Не. Думай. О. Нем.) — Ты горяч, — бормочет ему на ухо Еджун. — Ты чертовски горяч, Чонгук, ты ведь знаешь об этом, да? Ни за что бы не подумал, что в живую ты будешь настолько горяч, но, черт. — Спасибо, — говорит Чонгук. Он не уверен, слышно ли его из-за музыки. — Эм, ты тоже. — Да? — Еджун разворачивает его к себе лицом. Глаза у него очень темные, он улыбается, кожа сверкает. Странно чувствовать себя меньшим, Чонгуку приходится смотреть на него снизу-вверх. — Думаешь, я горяч? — Эм, ну, да, я… Еджун наклоняется и целует его. Чонгук секунд десять не может понять, что именно происходит, а когда наконец понимает, язык Еджуна уже у него во рту. Он холодный из-за всех этих коктейлей и по вкусу напоминает лекарство от кашля и апельсиновую кожуру. Еджун блуждает им по языку Чонгука, по его зубам, по всему его рту. Он обхватывает его лицо обеими руками и крепко держит. Чонгук пытается ответить на поцелуй, но это все как-то слишком. Еджун так наваливается на него, что его голову из-за этого тянет назад. Он даже не может повернуться, чтобы сменить наклон, потому что тот держит его за затылок. Его язык все еще у Чонгука во рту. Ощущение, будто он сейчас его съест. Чонгук дотрагивается до его плеча, стараясь намекнуть, что ему нужно перевести дыхание, но Еджун, кажется, вообще ничего не замечает. Он пристраивает своё бедро у него между ног. Разве это немного не перебор? Это же не какой-то гей-бар в Итэвоне, у них ведь могут быть проблемы. Хотя, возможно, именно поэтому Еджун и выбрал этот клуб. Возможно, если ты достаточно богат, то всем плевать, с кем ты целуешься посреди танцпола. Сердце у Чонгука колотится быстро-быстро, он чувствует его стук у себя в ушах. По его телу разливается алкоголь, руки становятся все медленнее и неповоротливее. Он хочет вырваться, но Еджун не отпускает его лицо. Чуть позже он, наконец, разрывает поцелуй, бормоча что-то Чонгуку прямо в губы. Тот мотает головой, давая понять, что ничего не слышно. — Давай-ка уйдем отсюда, я вызову такси. Мой дом здесь рядом, — повторяет он. — Я…, — начинает Чонгук, но тут его вновь целуют, противно и слишком мокро, подбородок весь в слюне. Руки Еджуна то у него груди, то на бедрах, то на ягодицах, он грубо хватается за них, впиваясь пальцами так сильно, что синяки ему просто гарантированы. Чонгук выворачивается, отступает назад, задевая какую-то девчонку и её друзей, они окидывают его недовольным взглядом. Еджун притягивает его за руку, целует в шею, кусает, и все это слишком больно, слишком мокро. — Как же ты горяч, — повторяет Еджун, выдыхая Чонгуку прямо в ухо, и опять хватая его за задницу. — Ты чертовски сексуальный, только взгляни на себя, такое красивое маленькое тело. Черт. Давай уже свалим отсюда наконец. — Я, эм, я не думаю, что, эм, я думаю, что… — он запинается, как какой-то придурок, Еджун прерывает его своими губами каждые две секунды. — Думаю, я слишком пьян. — Да ты выпил-то всего три коктейля, — смеется Еджун. — И… и шоты. — Хочешь сказать, что тебе так мало надо? Не смеши меня. С таким-то телом тебя не должно так легко разносить. У Чонгука кружится голова, его тошнит, и он не может понять, из-за чего именно: из-за коктейлей или из-за отвратных поцелуев. Сейчас он лишь знает, что это не настолько приятно, насколько это должно быть, это совсем не весело, ему ничего не хочется, ему лишь хочется попасть домой. — Я думаю, мне пора. — Нет, тебе еще не пора, — Еджун кусает его за подбородок. — Ты же сам сказал. Я горяч, ты горяч, охренительное сочетание. Разве ты не хочешь немного развлечься? Это было ошибкой. Господи, это было просто невероятно тупой идеей. — В туалет, — Чонгук давится собственными словами, стараясь высвободиться из рук Еджуна, и вот наконец ему удается. Он проталкивается через толпу, на его кожу и одежду попадает чужой пот. Он как-то находит мужскую уборную в темном углу, и, слава богу, очереди там нет. Он практически вваливается в пустую кабинку, приземляясь на унитаз, дверь за ним захлопывается. Его мутит, и на секунду ему кажется, что его и правда вот-вот вырвет. Вскоре это чувство исчезает, оставляя после себя лишь опьянение и унижение, огромное и горячее, как слой жира. Какой же он идиот. Господи, о чем он только, блять, думал. Глазам больно. Все словно в тумане, не получается даже разглядеть граффити на двери. Руки дрожат. Чонгук достает телефон. Через два гудка кто-то поднимает трубку. — Да? — Тэ, — выпаливает Чонгук, голос ломается. — Тэ, извини, я не знаю, что делать, а этот парень, он очень… он не перестает, и мне это не нравится, и я, я очень пьян… — Воу-воу-воу, — отвечает человек на другом конце провода. И именно тогда Чонгук понимает, что это не Тэхен. Это Юнги, он нечаянно позвонил Юнги. Вот черт. — Чонгук? Какого хрена происходит вообще? — Хен, — Чонгук сворачивается калачиком и сильнее прижимает телефон к уху. — Извини. Я тебя разбудил? Уже очень поздно? — Сейчас полночь, я не спал, — говорит Юнги. — Чонгук, что случилось? Ты где? — Я, я в клубе. В Каннаме. У меня свидание, но… — Он зажмуривается и переходит на шёпот. Он понимает, что он здесь не один. Слышно, как кто-то моет руки, и Чонгуку не хочется, чтобы его услышали. — Хен, он мне не нравится. Он, эм, он лапал меня, и, эм, он все никак не останавливался. Из телефона раздается какое-то шуршание. — Окей, — говорит Юнги. — Окей, Гук, где ты сейчас? — В туалете. — Понял. А как насчет названия клуба? — Эм, кажется Diamond. — Хорошо. Спасибо. Можешь кое-что сделать для меня? Чонгук кивает, а затем вспоминает, что это ведь телефонный разговор. — Да. — Просто оставайся на месте, ладно? Просто не выходи из туалета, пока я не приеду. Пока не приеду? — Нет, — говорит Чонгук. — Нет, не нужно приезжать. Извини, я просто запаниковал. — Ты все правильно сделал, Гук, — голос у Юнги низкий и успокаивающий. — Просто оставайся на месте. Я сейчас за тобой приеду, окей? Дай мне двадцать минут. — Хен. — Я серьезно, Чонгук, — снова шуршание, звук захлопывающейся двери в машине, грохот от заведенного двигателя. — Я сейчас положу трубку, потому что я за рулем, но мне нужно, чтобы ты оставался в туалете. И позвони мне, если что-нибудь случится. Хорошо? Чонгук? — Хорошо, — шепотом отвечает он. — Всего двадцать минут, — говорит Юнги. Вызов обрывается. Чонгук сидит один в кабинке в уборной, и это просто до тошноты жалкое зрелище, он весь согнулся. Глаза у него больше не слезятся, сейчас он просто смущен. Ему стыдно. Минуты идут очень медленно, он начинает сомневаться. Был ли Еджун так плох? Может, Чонгуку следовало и дальше целоваться с ним, поехать к нему домой и избавиться от всех ненужных мыслей? Правильным ли было вот так вот кинуть его? Может, Чонгуку следует извиниться перед уходом? Он не сдвигается с места лишь потому, что Юнги так сказал. Юнги сказал никуда не уходить, поэтому он никуда и не уходит. Он просто сидит на холодной сидушке, слушая, как другие справляют нужду, мельтешат, моют руки. Музыку и здесь хорошо слышно. Играет какая-то песня, момент с постепенно нарастающим до кульминации напряжением в ней слишком затянут, но вот, наконец, сменяется басовая линия. Девятнадцать минут. Приходит сообщение. юнги-хён я возле входа ты все еще в туалете?чонгук да
юнги-хён мне зайти за тобой?чонгук нет сепчас выцду
Он поднимается, ноги его не держат, выпитый алкоголь вновь дает о себе знать. Дверь ему удается открыть лишь после нескольких неудачных попыток, он почти вываливается из кабинки и тут же сталкивается со своим отражением в зеркале. Ох, господи. Как же плохо он сейчас выглядит. Волосы запутались, глаза налиты кровью, губы опухли и покраснели, и черт. Черт, на шее у него следы от засосов и зубов, то есть прям самые настоящие следы от укусов, как будто Еджун реально пытался сгрызть его, как какую-то кость. Чонгук дотрагивается до одной из ран, вздрагивает из-за резкой боли. Боже. Он еще никогда не выглядел хуже, чем сейчас. И он даже не может ничего с этим поделать. Юнги ждет снаружи, и Чонгук не хочет причинять ему неудобств. Не больше, чем он уже причинил. Он собирается с духом и выходит из уборной. Музыка и горячий воздух ударяют его, словно волна, вновь чувствуется запах пота, дыма, алкоголя, парфюма. Он останавливается на мгновение, чтобы взять себя в руки. Выход, да. Выход там. Он огибает танцпол, проходя мимо сверкающей барной стойки, круглых VIP-зон, мимо всех этих красивых людей, прекрасно проводящих время. Еджуна нигде не видно. Может быть, он нашёл себе кого-нибудь другого, с кем можно позабавиться. Он проскальзывает мимо вышибалы, и вот он на улице. Здесь свежо, холодный ночной воздух отрезвляет, ощущение, будто ему только что влепили пощёчину. Он делает глубокий вдох, вздрагивает от холода, наполняющего его тело, он осматривается в поисках… — Чонгук, — зовет Юнги, подходя ближе, его белые волосы спрятаны под шапкой, на нем сейчас его любимое пальто цвета хаки, клубные огни освещают его лицо, делая его неоново-красным, и в этот же момент… — Чонгук, — звучит голос Еджуна где-то за спиной, он хватает его за руку. — Какого хрена? Чонгук дергается, оборачиваясь к нему лицом. — Извини, — начинает он. — Мне что-то нехорошо… — И поэтому ты решил меня кинуть? В чем твоя проблема вообще? — Еджун тянет его на себя, его ногти впиваются Чонгуку в кожу. — Ты просто хотел выпить нахаляву, да? Ты просто ищешь каких-нибудь придурков на Тиндере, чтобы развести их на выпивку, не давая ничего взамен? — Нет, — громко отвечает Чонгук. — Нет, я же не просил тебя платить, ты просто заказывал и заказывал… — Зачем, по-твоему, я тебя сюда вообще пригласил, м? Мы же, блять, на Тиндере познакомились, ты что, думал, что мы поженимся, что ли? Нахрена ты вообще пришел, если не собирался со мной спать? — Отпусти меня, — Чонгук пытается огрызнуться, но голос у него сейчас слабый, он дрожит. — Я поеду домой. — Ты чертов… — Отпусти его. Юнги появляется прямо между ними, он на целую голову ниже, чем Еджун, но по его лицу видно, что он просто в ярости. Он кладет обе руки Еджуну на грудь и толкает так, что тот отшатывается назад. — Не смей прикасаться к нему, — Юнги рычит. Он все еще стоит перед Чонгуком, его переполняет злость. С Мин Юнги лучше не шутить. Спустя столько времени Чонгук наконец понимает, почему. — Не трогай его. Блять, не смей даже смотреть в его сторону. Проваливай нахрен отсюда, пока я не испортил тебе жизнь, понял меня? — А что, он твоя подстилка, что ли? — выплевывает Еджун. — Или ты его? Прибежал по первому зову, как какая-то собачонка, хотя пять минут назад Чонгуки до смерти хотел переспать со мной? — Окей, ладно, у тебя есть пять секунд, чтобы исчезнуть отсюда, — говорит Юнги. — Пять. — Хен, — бормочет Чонгук. — Хён, Юнги, не нужно. — Четыре. Еджун делает шаг в их сторону, губы его изогнуты в уродливой ухмылке. — Да он даже не стоил всех этих сраных коктейлей. Надеюсь, ты знаешь это, сторожевая собачонка. Подстилка-то твоя все равно не дает. — Три, два, блять, один, — говорит Юнги и бьет его. Происходит что-то странное. Удар не выглядит слишком уж сильным, угол немного не тот, да и Юнги опытным уличным бойцом не назовешь, но из Еджуна вдруг вырывается стон, он хватается за лицо и отступает назад. Когда он выпрямляется, Чонгук замечает кровь за его руками, свежую и темную, как из носа, только вовсе не из носа. Чонгук опускает взгляд и замечает, что у Юнги между пальцами торчат ключи от машины. Жесть, это же прям как лезвия у Росомахи. — Бежим, — говорит Юнги. — Чонгук, надо сваливать, пока никто копов не вызвал, бежим. Они убегают. Юнги берет Чонгука за запястье своей второй рукой, не той, в которой ключи, и тянет его за собой вниз по улице, за угол, и где-то через пол квартала они, выдохнувшись, наконец добираются до нужной им старенькой Тойоты Королла. У Чонгука скручивает живот. — Залезай, — говорит Юнги, оборачиваясь. За ними никого нет, они оставили Еджуна на коленях прямо возле клуба, пока тот судорожно сжимал свою щёку. — Чонгук, тебя тошнит? — Нет. Возможно, — он наклоняется, вдыхает холодный воздух. — Нет, все нормально. Юнги открывает ему дверь и помогает сесть в машину, затем он обходит ее и забирается на водительское сидение. Пока он проходит мимо лобового стекла, на него падает желтый свет от уличных фонарей, и Чонгуку удается разглядеть его лицо. Глаза у Юнги широко раскрыты, челюсть сжата, губы сложены в ровную линию. Он садится, вставляет ключ в зажигание, но не заводит двигатель. Он просто сидит на месте, опираясь на руль. Руки у него дрожат. Теперь, когда они в безопасности и когда действие адреналина начинает ослабевать, реальность происходящего ударяет Чонгуку по голове, словно чертова бейсбольная бита. Он закрывает лицо руками, его переполняют страх и ненависть к самому себе. Он почти задыхается, ощущение, будто он угробил свои легкие, будто сейчас они похожи на те, что показывают по телеку в рекламе против курения, будто он давится черной смолой. Он ведь должен был забыть о Юнги благодаря сегодняшнему вечеру. Но нет, вместо этого он заставил Юнги приехать сюда и спасти его, еще раз доказывая, что Чон Чонгук — лишь глупый ребенок («да он даже не стоил всех этих сраных коктейлей», — усмехнулся тогда Еджун), у которого нет ни малейшего шанса стать для Юнги чем-то большим, чем просто другом его соседей по квартире. И еще… И еще Юнги ударил его, черт, он ударил его ключами от машины. До крови. — Твоя рука, — произносит Чонгук шепотом из-под своих собственных ладоней. — Твоя. Твоя рука, дай взглянуть. Он наклоняется над коробкой передач и аккуратно снимает пальцы Юнги с руля. Выглядит нормально. Ран нет, ничего не опухло. Удар, скорее всего, пришелся на ключи. Чонгук разворачивает ладонь Юнги в своей, он делает это аккуратно, зная, что бить кого-то, наверняка, жутко больно, даже кастетом. — Что ты делаешь? — тихо спрашивает Юнги. Он так и не оторвал свой лоб от руля. Он так и не взглянул на Чонгука. Ни разу. — Я как-то занимался тхэквондо, — отвечает Чонгук так же тихо. — Настоящие драки работают не так, как, эм, как в фильмах. Руку можно сломать. — Я ничего себе не сломал. Ясно. Чонгук понимает намек и отстраняется, ему стыдно. Юнги, должно быть, невероятно зол на него. Он позволяет молчанию затянуться еще на одну невыносимую минуту, а потом все-таки не выдерживает. — Мне очень-очень жаль, — шепчет он, прислоняясь лицом к дверному окну. Стекло запотело, оно холодное и влажное. Это немного успокаивает его перегревшуюся кожу. — Юнги, прости меня. Поверить не могу, что тебе пришлось увидеть подобное. Поверить не могу, что позвонил тебе. Клянусь тебе, я пытался позвонить Тэхену, просто я был в ужасе, наверное, поэтому… — Чонгук. Чонгук замолкает. — Я не зол на тебя, — голос Юнги звучит уравновешенно. — Ни капли. Но, Чонгук, у тебя на шее следы от укусов, — костяшки его пальцев белеют. — Я сейчас просто изо всех сил стараюсь дышать как можно глубже, стараюсь постичь чертов дзен, потому что иначе я просто пойду и врежу этому ублюдку еще раз. Чонгук замирает, не зная, что сказать. — Я не зол на тебя, — повторяет Юнги. — Я рад, что ты позвонил мне. Черт. Я правда рад, что ты позвонил мне. — Я не пытался развести его на выпивку, — по какой-то причине, ему хочется, чтобы Юнги знал об этом. — Я же не такой. — Господи, малой. Я знаю, что ты не такой. И даже если бы ты и был таким, он все равно не имел права к тебе приставать, — Юнги выпрямляется, потирает лицо рукой. — Он же не… Он же ничего больше не сделал, ничего хуже того, что он сделал с твоей шеей, да? Он же… Он ведь не…? — Нет. Он, эм. Он облапал меня немного. Эм, ну, мою… Да. Ничего больше. Юнги делает глубокий вдох. — Хен? — мягко говорит Чонгук. — Да? — Поедем домой? — от слова «дом» глаза у него вновь начинают гореть, в горле хрипит. — Я бы, эм, я бы не отказался от душа сейчас. — Да. Черт, да, конечно, — Юнги поворачивает ключ, загораются фары, приборная панель вся светится, прямо как на космическом корабле, для Чонгука все немного размыто из-за слез. — Да, Чонгук-а, поехали домой.***
После того, как он принял долгий душ, настолько горячий, что вся его кожа покраснела, и после того, как он трижды почистил зубы и дважды воспользовался ополаскивателем для рта, а еще после того, как был обнят потрясенным Тэхеном и молчаливо-смертоносным Чимином, и наконец после того, как Тэхен одолжил ему пару спортивных штанов и огромную майку, после всего вот этого, Чонгук направляется по коридору в сторону комнаты Юнги. Дверь приоткрыта. Он сидит на краю кровати и смотрит на свои руки. Он до сих пор не снял ни обувь, ни куртку. — Хен? — произносит Чонгук. — Можно войти? Юнги кивает. Чонгук проходит, закрывая за собой дверь. Он подходит ближе, падает на кровать рядом с Юнги, предусмотрительно оставляя между ними свободное место. — Могу я сегодня здесь поспать? — мягко спрашивает он. Юнги моргает, возможно, от удивления, но кивает. Чонгук позволяет себе опрокинуться на спину, растягиваясь в полный рост на той половине кровати, что ближе к стене. Юнги встает и исчезает ненадолго, чтобы переодеться в пижаму и почистить зубы. Он возвращается, накрывает Чонгука одеялом и забирается на кровать рядом с ним. Он выключает свет. Темнота сейчас какая-то тяжелая и теплая, словно еще одно одеяло. Они смотрят друг на друга: Чонгук лежит спиной к стене, а Юнги — спиной к остальной части комнаты, выглядят они сейчас, наверное, как две скобки, или как две сложенные вместе ладони. — Юнги-хен, — раздается шепот Чонгука в тишине. — Спасибо тебе. — Нет, — резко отвечает Юнги. — Не нужно благодарить меня. Извини, что заставил думать, что разозлился на тебя. Я не был зол. И еще. И еще извини, что ударил его. Я слышал, как ты просил этого не делать. Слышал, но не послушал. — Ничего страшного, я… — Чонгук прикусывает свою нижнюю губу. — Я думаю, он заслужил. — Да, заслужил. Еще как заслужил, и даже не только это. Но. Но не нужно прощать людей, которые не слушают тебя, Чонгук-а. Я должен был послушать тебя. — Хен. — Я серьезно. Юнги поднимает руку и задерживает ее над лицом Чонгука. В темноте она напоминает черное пятно. Спустя мгновение становится понятно, что он ждет разрешения, чтобы дотронуться. Чонгук приподнимает голову, касаясь ей его ладони. Юнги судорожно выдыхает и пробегает пальцами по его мокрым прядям, убирая их с глаз. Он проводит ими от виска до уха, он делает это так нежно и чутко, что от этого даже больно. От этого по-настоящему больно, так больно, словно у Чонгука в горле застряло что-то очень острое. Этот парень перед ним, он невероятно милый и добрый, даже когда говорит что-то обидное, сильно бьет или бесследно исчезает в собственных мыслях. Даже когда он закатывает глаза, даже когда он прячется в музыкальных магазинах и даже когда он зачитывает рэп так, будто сражается против целого мира. Он зачитывает рэп так, будто сражается против целого мира, но проводит пальцами по волосам Чонгука так же аккуратно и неловко, как и в первый раз, на этой же кровати, когда их соединяли спутанные наушники. Чонгуку больно из-за того, как сильно он его любит. Он слишком мал, и ему негде уместить в себе столько любви. Он закрывает глаза, когда Юнги дотрагивается до его скул. — Всегда звони мне, Чонгук-а, — бормочет Юнги в мягкое пространство между ними. — Ладно? Можешь пообещать мне это? — Да, — говорит Чонгук. — Я обещаю. — Хорошо. — Но только ты тоже должен пообещать, — Чонгук и сам не понимает, что он сейчас пытается сказать, в этом нет абсолютно никакого смысла, но это кажется ему очень важным. — Ты тоже должен мне звонить. Или, или Тэ, или Намджуну, или кому-то другому, это не важно. Но ты должен звонить. Пообещай мне, хен. Они смотрят друг на друга. В комнате слишком темно, поэтому Чонгуку не удается разглядеть все черты его лица, но он видит глаза Юнги, его острые, красивые глаза. — Хорошо, малой, — наконец говорит Юнги. — Я обещаю. — Спасибо, — выдыхает Чонгук. А затем он тянется ближе и прижимается к нему лицом, утыкается носом в его грудь. Чонгук подвигается к нему настолько близко, насколько это возможно. Он зажимает пальцами ткань его футболки. Он вдыхает, его легкие тут же наполняются Мин Юнги. Ему хочется посмеяться над самим собой. Как же сложно отказаться от чего-то настолько приятного. Юнги обхватывает его одной рукой, придвигает еще ближе. Он поглаживает его по спине, его грудь то опускается, то поднимается под щекой Чонгука, и тот вдруг чувствует себя в полной безопасности. Он засыпает.***
К утру на кровати Юнги появляется еще два тела. Чонгук просыпается с волосами Тэхена во рту, а Чимин как-то умудрился уместиться в узкую щелочку между его спиной и стеной. Это похоже на самую настоящую кучку щенков. Тэхен спит, а Чимин — нет; Чонгук чувствует его ресницы, когда тот моргает. Юнги тоже не спит, он сейчас в ловушке под Тэ. Чонгук не сдерживает улыбку, когда видит выражение недовольного смирения на лице Юнги. Тэхен обнимает людей так, как Кракен обнимает пиратские корабли. Вырваться не получится. — Привет, — шепчет Чимин прямо в плечо Чонгуку, взгляд Юнги тут же падает на его лицо. — Чонгуки, ты уже проснулся? — Да, — шепотом отвечает он. Словно почувствовав его голос, Тэхен переворачивается, чуть не ударяя Юнги по носу своим локтем, и приобнимает Чонгука за талию, он сопит во сне, как большущий пес. — Вы когда сюда пришли? — Ну, сейчас примерно хрен его знает сколько, — отвечает Юнги вместо Чимина. — Так что когда-то до этого. — Ты нас просто обожаешь, — говорит Чимин. Юнги мычит в ответ. После этого они опять замолкают. Сейчас Чонгук уже не такой сонный, он моргает из-за серого утреннего света, пробивающегося через края плотных ночных штор. Сейчас где-то семь утра, не больше. Он лежит между Тэхеном и Чимином, ему тепло и удобно, поэтому он позволяет себе попытаться вспомнить, понемногу, по кусочкам, что же произошло вчера вечером. А потом он сосредотачивается на дыхании Чимина, на том, как оно становится все более медленным и тяжелым из-за сна. Он сосредотачивается на руке Тэхена, лежащей на его ребрах. А еще он сосредотачивается на том, как Юнги выглядит утром: наполовину в сознании, его белые волосы бледнее обычного, а кожа у него сейчас какая-то персиково-золотистая. Время от времени Юнги приоткрывает один глаз и смотрит на Чонгука. Каждый раз Чонгук смотрит на него в ответ, смотрит до тех пор, пока тот не отводит взгляд.***
Они поднимаются около половины одиннадцатого, и Юнги настаивает на том, что надо бы приготовить завтрак. И под «приготовить завтрак» подразумевается «сходить в магазин на углу и купить его», потому как все находящиеся сейчас в этой квартире — просто дикари, у которых нет вообще никаких жизненных навыков, кроме, разумеется, Чимина, но смузи из капусты и ломтик лосося не совсем попадает под категорию нормального субботнего завтрака в понимании Чонгука. Так что, да. Они все дикари. Чонгук уплетается за Юнги в магазин. Он не совсем уверен, зачем он это делает, но прямо сейчас даже мысль о том, чтобы отойти от него хотя бы на десять минут, заставляет его волноваться. Поэтому он сбегает по лестнице вместе с ним, попадая на свежий утренний воздух. По дороге за покупками он издевается над Юнги, сначала опережая его, а затем демонстративно останавливаясь, чтобы подождать, пока тот догонит его на своих коротких ножках. И потом, хихикая, еще раз, он делает это заново. Взгляд у Юнги слегка свирепый, но он улыбается, так что все нормально. Зайдя в магазинчик на углу улицы, они разделяют обязанности: Чонгук тащит корзинку, а Юнги складывает в нее продукты, и Чон немного ноет из-за того, что его так нагло используют, но на самом-то деле он совсем не возражает, потому что ему нравится чувствовать себя полезным, ему нравится ходить рядом с Юнги под жужжащими флуоресцентными лампами, смотреть, как он раздумывает, пытаясь выбрать между какой-то обычной и какой-то очень известной маркой, даже если разница в цене всего каких-то пятьсот вон. Чонгук продолжает напевать себе под нос, а Юнги продолжает косо на него смотреть, но он не просит прекратить, и поэтому Чонгук и не прекращает. Это странно, чувствовать себя настолько счастливым (довольным? полным энергии?) на следующее утро после того, как с ним случилось нечто плохое и страшное. Наверное, он должен чувствовать себя гораздо хуже. Наверное, его сейчас должна переполнять злость, или отвращение, или грусть. И он сейчас и правда все это чувствует, просто это скорее напоминает какой-то неприятный осадок. Тонкую жилку темной грязи в русле реки. Сам он — вода, бьющаяся о берега, стремящаяся вперед, он счастлив из-за того, что все хорошо, счастлив быть рядом с Юнги, покупать с ним кимбап и банановое молоко в это чудесное апрельское утро. В отделе со снэками пожилая женщина долго смотрит на Чонгука, глаза ее наполовину сжаты. И только после того, как Юнги оттаскивает его в другую сторону, презрительно оглядываясь за спину, он вспоминает, что вся его шея покрыта ранами и следами от укусов. После этого он уже не так счастлив. Но Юнги покупает ему креветки, мармеладки в стиле Наруто и баночку классного ванильного кофе, и Чонгук улыбается ему, выходит слабо и хрупко, но главное, что он все же улыбается, а Юнги сжимает его плечо. Когда Чонгука что-то тревожит, его сердце съеживается, как сморщенная сушеная слива. Порой ему очень сложно вновь вдохнуть в него жизнь, вернуть ему прежний цвет. А порой — наоборот, совсем не сложно.***
— Пирушка! — торжественно восклицает Тэхен, когда Чонгук ставит пакеты с продуктами на кухонный стол. Кимбап, банановое молоко, яблочные оладьи, маленькие клементины, потому что почему бы и нет. — Благослови вас Господь, дети мои! — Юнги смотрит на него, и он исправляется. — Сын мой и мой маленький-маленький дедушка. — Шутка про рост, как оригинально, — говорит Юнги. — Почему ты никогда не прикалываешься над Чимином? — Потому что я его боюсь, — отвечает Тэхен. — Потому что я не низкий, — одновременно говорит Чимин. — Я все еще расту. — Тебе двадцать один. — У меня еще есть шанс! — На самом деле, некоторые люди продолжают расти где-то до двадцати семи лет, — говорит Тэхен с полным ртом еды. — Так что, однажды, он может нехило так нас всех перерасти. — Так-то, — Чимин показывает Юнги язык. — Сильно не надейся, — говорит Юнги, переглядываясь с Чонгуком над упаковкой бананового молока. — Я думаю, ты тут со мной, внизу, навсегда застрял. Чонгук думает, что есть просто куча мест, где ему было бы гораздо хуже, чем здесь.***
Ким Намджуна можно описать по-разному (он умный, придурковатый, невероятно приятный, и ему можно смело доверить любой секрет, а вот все острое лучше держать от него подальше), но самое главное — это то, что для Чонгука он герой. — Ты мой герой, — говорит он ему, падая лицом в тетрадь по математике. — Я бы умер за тебя. Вообще без колебаний. Я бы закрыл тебя от восьмидесяти семи тысяч пуль. — Спасибо, — говорит Намджун. — Но я же ничего такого не сделал. Чонгук пристально смотрит на него. — Хен, я думаю, что наконец разобрался в логарифмах. Поверь мне, ты реально очень помог. Ты прям джентльмен и самый настоящий ученый. Да я бы за тебя в рукопашную на Кайдзю с пятого уровня пошел. — Я очень ценю это, — говорит Намджун, хотя очевидно, что он понятия не имеет, что такое Кайдзю. — Я рад, что смог помочь, но ты себя недооцениваешь. Ты же очень старался. Ты отлично сдашь этот экзамен, я тебе это обещаю. Ким Намджун: джентльмен, ученый, ангел, упавший на него с небес. Чертов волшебник. Чонгук сейчас, наверное, чуточку в него влюблен. — Хен, — пока не передумал, начинает он, отрывая голову от тетради. — Могу я кое-что спросить? — Валяй. Чонгук осматривается. Экзамены начнутся уже на следующей неделе, поэтому в библиотеке полно людей, но все, кто сидит недалеко от них, сейчас либо в наушниках, либо полностью сфокусированы на своих учебниках или ноутбуках. Никто не обращает внимания ни на Чонгука, ни на Намджуна. И дело не в том, что кто-то мог бы подслушать, или что-то вроде того, просто Чонгук — параноик. Ему непривычно спрашивать у Намджуна совет о чем-то, что никак не связано с математикой. Он возвращается взглядом к хёну, тот смотрит на него, ждет. — Ладно, — говорит он, дергая плечами. — Как можно стать более зрелым? — Зрелым? То есть, как бы, в общем, как человек? — Да. — Хм, — начинает Намджун. И вот именно поэтому, именно по этой причине, Намджун лучший: он не смеется. Он просто откидывается на спинку стула, поправляет очки и принимает заданный вопрос всерьез, так, словно они с Чонгуком равны. — Если честно, я не уверен, что подхожу для обсуждения чего-то подобного. Я зрелым себя вообще не ощущаю, ну, то есть, практически никогда. Я делаю кучу ошибок, стараюсь учиться на них, но я все еще взрослею, как и ты. Это точно. — Это самое зрелое, что я когда-либо слышал, — ноет Чонгук. — Хорошо. Хорошо, ладно, — Намджун стучит пальцами по столу, раздумывает. — Я думаю… Думаю, что вся суть во взрослении. Но я имею в виду не только возраст, мы же это не контролируем. Я имею в виду взросление или развитие в чем-то таком, что мы можем контролировать. Ты можешь учиться на своих собственных ошибках, ты можешь уделять больше внимания окружающим, пытаться им помочь, ты можешь сопереживать тем, кто не такой, как ты. И еще ты можешь жить осознанно. То есть, ты можешь реально пытаться проживать каждый день активно, а не пассивно. — Активно? Это как? — Ну, смотри, если предположить, что ты не умрешь от несчастного случая лет в двадцать пять, то выходит, что ты застрял на этой планете годков этак на восемьдесят. И ты, так или иначе, проживешь их. От тебя это никак не зависит. От тебя зависит лишь то, насколько осознанно ты их проживешь. Каждый день у тебя есть выбор. Ты можешь осознанно относиться к миру и живущим в нем людям. Понимаешь? То есть, ты можешь просто позволить этим восьмидесяти годам случиться с тобой, живя спокойно и тихо, не позволяя чему-либо влиять на тебя и не позволяя себе влиять ни на что. Или ты можешь быть активным участником в своей собственной жизни. Даже несмотря на то, что порой ты точно будешь лажать и, возможно, ты будешь делать людям больно, и, возможно, тебе самому тоже иногда будет больно. Даже несмотря на то, что все это очень сложно, страшно и неприятно. Ты никогда не сможешь по-настоящему прочувствовать что-то прекрасное, не пережив нечто ужасное. — Оу, — говорит Чонгук. — Как-то так, да, — говорит Намджун. — Я очень стараюсь проживать каждый день осознанно. Я стараюсь быть честным, когда дело доходит до моих собственных эмоций. Я стараюсь признавать свою неправоту, когда неправ, хотя я и ненавижу быть неправым, и еще я постоянно стараюсь быть лучше, чем раньше. Я стараюсь открываться людям, потому что считаю, что мир был бы гораздо лучше, если бы мы все были более открытыми друг с другом, если бы мы сами несли в мир те перемены, которые так хотим в нем увидеть. На какое-то время наступает тишина. Чонгук теребит замочек от своей байки. — В этом есть хоть какой-то смысл? — наконец спрашивает Намджун. — Да, — говорит Чонгук. — Еще как есть.***
На следующий день Чонгук приходит на радиостанцию к Юнги. Наконец пришло время записывать вокал для песни, которую он продюсирует, для той, что медленная и приятная, для той, что звучит, как волны в океане. По дороге он заходит за кофе, для Юнги он берет американо, а для себя — карамельный латте, потому что… Ну, потому что внутри у него сейчас до жути неспокойно, а воздух какой-то тяжелый и неподвижный, словно вот-вот нагрянет шторм, поэтому ему нужно что-то жидкое для храбрости, но сегодня воскресенье и сейчас все еще утро, поэтому кофе — единственный подходящий вариант. А еще он плохо спал прошлой ночью. Зайдя в здание, Чонгук здоровается с вахтером, который уже даже узнает его и не просит записаться, и направляется дальше по коридору в сторону Студии B. Живот его ведет себя очень странно, но не так странно, как когда просто волнуешься. Это больше похоже на нервозность перед выступлением. Чувство, будто его желудок — это комок глины на гончарном круге, он будто вертится вокруг своей оси, пока невидимые руки придают ему форму. Он останавливается прямо перед дверью в студию. Делает глубокий вдох. Стучится. Через две секунды Юнги открывает дверь. — Я чувствую запах кофе, — говорит он. — Ты принес мне кофе? — Да, — отвечает Чонгук, проходя мимо него в тесное, пыльное помещение. — Латте с корицей и двумя каплями ванили, без кофеина, все верно? — Я знаю, что ты говоришь это только для того, чтобы поиздеваться надо мной, но слова «без кофеина» под запретом в моей студии. Я же тебя выгоню. — Ты мне то одно слово запрещаешь говорить, то другое. Это как-то ущемляет мои права. — А то, что ты говоришь, ущемляет моё счастье, — говорит Юнги и тянется к своему американо. — Дай. Чонгук отдает ему его и садится рядом с синтезатором. Юнги вздыхает, обхватывая пальцами свой горячий стакан. (Руки и ноги у него постоянно мерзнут. Даже в мае. Плохое кровообращение.) Он делает глоток, глаза у него закрыты, поэтому Чонгук решает воспользоваться этим моментом, чтобы в отчаянии взглянуть на него, взглянуть с конкретным намерением, взглянуть, чтобы попытаться запомнить каждую черту этого Мин Юнги: взъерошенные волосы, темные корни, порозовевшие щеки, покрасневшие пальцы. То, как его худощавое тело тонет в черной толстовке. Наушники на его шее, разрезы на его джинсах. Он красивый, и сердце у него красивое, и ради него можно пережить нечто ужасное. Он того стоит. — Я думаю, сегодня мы можем просто записать черновой вариант, — говорит Юнги, подъезжая на стуле к главному монитору. — Чтобы было чему подпевать, когда будем записывать тебя по-настоящему. Это будет очень просто, никакого давления, просто нужно будет влиться в процесс, привыкнуть к песне. Что скажешь? Чонгук открывает рот, но слова из него не выходят. Он цепляется за стаканчик с кофе, его словно парализовало. Пауза затягивается, поэтому Юнги поднимает на него свой взгляд. — Эй. Земля вызывает Чонгука. Черновой трэк? Да или нет? — Эм, — выдавливает из себя Чонгук. — Эм, хен, я… Я должен, эм, мне нужно… Пока мы не начали, я… — он не может смотреть на Юнги, поэтому сгибается, ставя свой кофе на пол рядом с ногой. — Хен. — Чонгук-а? Он трясет головой. Господи, ему нельзя плакать, только не сейчас. Он отказывается плакать. Чонгук сделает это с чувством собственного достоинства, черт возьми. Позже, когда он придет домой, он сможет плакать столько, сколько душе угодно, позже он сможет наесться мороженого и погрязнуть в еде на вынос и видео-играх, но только не сейчас. — Эй, — голос Юнги звучит мягко и взволнованно, его обувь вдруг появляется в поле зрения Чонгука; он подкатил свой стул так, чтобы быть прямо напротив него. — Эй, малой, в чем дело? Малой. Чонгуку становится все более очевидным, что у него не выйдет пережить это все, не навредив своей гордости или своему сердцу, и прямо сейчас отнюдь не незначительная часть его хочет передумать, хочет минимизировать ущерб, хочет промолчать и просто спокойно жить дальше. Но есть и другая часть его, глупая часть, безрассудная часть, часть, ответственная за каждую сломанную им кость и за каждый совершенный им храбрый поступок; часть, которая заставила его уехать из Пусана в Сеул, выбрать сразу две специальности и представиться парню по имени Ким Тэхен. Есть и другая часть его, которая говорит ему жить громко, ошибаться, лажать, расти, и Чонгук делает выбор. Он делает выбор. — Я не малой, — говорит он, все еще свернувшись, как какое-то насекомое. — Хен, я не малой. — Чонгук-а… — Можешь ничего не говорить? Пожалуйста, — перебивает Чонгук. — Пожалуйста, просто дай мне выговориться, а потом ты скажешь, что захочешь. Ладно? Юнги кивает, раздается тихое шуршание. — Мне нужно сказать кое-что, пока мы не начали записывать песню, — говорит Чонгук себе в колени. — И мне нужно сделать это прямо сейчас, потому что музыка должна быть честной, а я не был честен, есть кое-что, в чем я уже очень давно не был честен с тобой, и… И я хотел бы исправить это. И впредь я, эм, я хотел бы стать лучше, — сглатывает Чонгук. — Эм, ладно, да. Я просто, да… Он хочет взглянуть на него. Он хочет взглянуть на его лицо. Но он не может и с места сдвинуться, он не может пошевелиться, поэтому просто продолжает смотреть на уродливый серый пол и на поношенные ботинки Юнги. — Юнги-хен, — громко и четко произносит Чонгук. — Ты мне нравишься. По-настоящему, сильно нравишься. И я хотел рассказать тебе об этом, потому что, ну, знаешь, честность, взросление и все такое, но еще я хочу, чтобы ты знал, что я ничего не жду от тебя. Я тебе не нравлюсь, и это нормально, правда. Я хочу и дальше дружить с тобой. Если после всего этого тебе понадобится время и пространство, то я прекрасно это пойму, я не расстроюсь, если ты теперь захочешь записать песню с Суран вместо меня, но если тебе со мной не будет слишком некомфортно, то я был бы счастлив сделать это. Потому что эта песня просто потрясающая, и я уже выучил текст. Эм. Да, думаю, это все. Еще раз: ты мне очень нравишься. Конец. Большую часть всего этого он произнес на одном дыхании, поэтому теперь он наконец позволяет себе сделать короткий и долгожданный вздох. Этот вздох раздается неожиданным шумом в звенящей тишине. Чонгук зажмуривает глаза, собираясь с силами, готовясь к болезненному удару. Пальцы на его подбородке. Чонгук поднимает голову, но совсем не успевает посмотреть на выражение лица Юнги, потому что тот придвигается ближе, прижимается своим лбом к его лбу и обхватывает его лицо обеими руками. — Я тебе нравлюсь? — голос у него хрипит. — Я тебе нравлюсь, Чонгук-а? — Д-да? — Чонгук с дрожью дышит Юнги прямо в губы. Он не понимает, что происходит, его лицо так близко, их носы соприкасаются. — Ты мне нравишься. Извини. — Чон Чонгук, — говорит Юнги. — Охренеть можно. Черт, малой, я же, блин, люблю тебя. Чонгук отдергивается назад. Юнги тут же убирает руки, они падают к нему на колени, а его огромные, шокированные глаза все еще смотрят прямо на Чонгука. Его грудь вздымается, он выглядит немного обезумевшим. — Я не, — произносит Чонгук. — Я не, эм. Лицо Юнги перекашивается так, словно он сейчас заплачет, но это же нелогично, с чего бы ему плакать. — Чонгук-а, — говорит он, и голос его ломается на одном лишь имени. — Я по уши влюблен в тебя, какого черта вообще. — Что…? — Да я уже несколько месяцев пишу о тебе, — говорит Юнги. — Я написал песню о твоих глазах, и я хочу посмотреть, как ты под нее танцуешь, я хочу посмотреть, как ты делаешь вообще все что угодно, господи, да буквально все знают, что я влюблен в тебя. Тэ и Чимин покоя мне не давали из-за этого. — Что, — выдыхает Чонгук. — Что, что, ты шутишь? Пожалуйста, не нужно, пожалуйста, хен, это очень подло. — Я бы никогда не повел себя подло по отношению к тебе, — говорит Юнги. — Не по-настоящему. Чонгук-а. Чонгук трясет головой. Он просто ошеломлен, он почти в панике. Он не понимает. — Чонгук-а, можно мне до тебя дотронуться? — Да, — шепотом отвечает Чонгук. На этот раз Юнги обхватывает его лицо очень нежно. Он касается его подбородка, его большие пальцы у него на щеках. Мозоли на его руках ощущаются на коже Чонгука как самая мягкая шероховатость, какая только может быть. — Я не планировал признаваться, — бормочет Юнги. Они встречаются взглядом, и его губы сжимаются так, будто он сейчас пребывает в процессе глубочайшего самоуничижения. — После, ну, после той ночи. Я решил, что после нее тебе уж точно не хотелось, чтобы к тебе приставал еще какой-то парень. Глаза Чонгука становятся шире. — Ты хочешь приставать ко мне? — Не физически, — разъясняет Юнги. — В эмоциональном плане. Эм. Они смотрят друг на друга. Чонгук не уверен, у кого из них сейчас более покрасневшее лицо. Возможно, у Юнги. — Я, я был бы не против, если бы ты начал приставать ко мне, — говорит ему Чонгук. — В эмоциональном плане. — Хорошо, — Юнги откашливается. — Хорошо, — говорит Чонгук и хмурится. — Ты не такой, хен. Ты же знаешь это, да? Ты совсем не такой, как он. Я тебе доверяю. Я знаю, что ты не сделаешь мне больно. Я, эм. Я люблю тебя. — Ты же вроде сказал, что я тебе нравлюсь? — Ну, да, но это было давно. Я тогда был младше. Я не думал, что ты ответишь мне взаимностью. — В таком случае, ты идиот, — говорит Юнги, его темные глаза бегают по лицу Чонгука. — Ты самый настоящий идиот, Чонгук-а, — он выдыхает эти слова мягко и тихо, с любовью, так, будто он только что назвал его красивым, невероятным. — Пожалуйста, поцелуй меня, — просит Чонгук. Юнги наклоняется вперед. Последний поцелуй Чонгука был ужасным, напористым, было больно и мокро, а чужие руки обхватывали его лицо лишь для того, чтобы не дать ему сбежать. Здесь, с Юнги, все не может быть более по-другому. Юнги наклоняется медленно. Его ладони остаются на лице Чонгука, он очень аккуратен, так, будто бы держит что-то очень ценное. Как будто бы его пальцы сейчас на клавишах фортепьяно, легкие, как перышко, как это бывает за мгновение до того, как он начинает играть. Почти прикосновение. Почти музыка. Чонгук закрывает глаза. Первый поцелуй едва ли можно назвать поцелуем. Юнги лишь дотрагивается своими губами до уголка губ Чонгука, застывая там ненадолго, а затем отодвигается. Но не слишком далеко, он все еще достаточно близко, Чонгук все еще чувствует его дыхание, слышит, как он нервно сглатывает. Когда Юнги целует другой уголок его губ, он гладит пальцами его скулы, гладит его покрасневшие щеки. На этот раз он отстраняется лишь для того, чтобы сделать вдох, а потом приближается снова, целуя нижнюю губу Чонгука, обхватывая ее и отпуская: более теплую, более влажную. Чонгуку кажется, что на его губах теперь осталось сияние поцелуя Юнги, оно сейчас прямо там, сверкает, как какая-то чертова жемчужина. — Юнги, — бормочет он, держась за перед его толстовки. — Юнги, поцелуй меня по-настоящему. — Да, — словно во сне произносит Юнги, прежде чем сплести их губы вместе. Чонгук с дрожью вздыхает через поцелуй, его накрывает мыслью о том, что губы Юнги сейчас на его губах, он думает о них, он думает о его дыхании. Он не двигается какое-то время, внутри у него все пробуждается от странного и поражающего осознания происходящего: вот так Юнги целуется, вот такой он на вкус, вот так ощущаются его ладони на коже, когда он прикасается к ней. Затем Чонгук сам наклоняется вперед, делая поцелуй более решительным и более наполненным смыслом. Он переплетает их губы, целуя Юнги еще и еще, вновь и вновь сокращая расстояние между ними. Юнги целует его в ответ. Он целует его подбородок, его ухо, он покрывает поцелуями все его лицо, а потом он опускается ниже, еще ниже, чтобы поцеловать Чонгука в шею, господи. Чонгук закидывает голову назад, смотрит на потолок, почти задыхается. Юнги целует там, где можно прощупать его пульс, и как же это приятно, это так приятно, что Чонгук даже начинает слегка постанывать, он ничего не может с этим поделать, внутри у него все трепещет, и, черт, спасибо, господи, что эта студия звуконепроницаемая. Он сжимает руки на воротнике толстовки Юнги, и тот понимает намек, возвращается к губам Чонгука, настойчиво целуя их. Чонгук приоткрывает рот сразу же, как Юнги впервые дотрагивается до него языком, пропускает его, их языки сплетаются друг с другом… И в этот же момент их стулья переворачиваются, и они падают. — Оу, — дышит Чонгук с трудом. Приземляется он на спину, а Юнги — на Чонгука, руки его сейчас по обе стороны от его головы. — Ох, хен. Юнги пристально смотрит на него, дышит он тяжело. Лицо у него раскраснелось, губы немного опухли. Чонгук, скорее всего, выглядит точно так же. — Не думаю, что смогу сегодня записать с тобой песню, — вдруг произносит Чонгук. — …Что? — Я, я не думаю, что смогу успокоиться. — Я тоже, — говорит Юнги. Голос у него более низкий, чем обычно, почти осипший. И это все из-за Чонгука. — Если уж совсем на чистоту, то я был бы не против вообще от тебя не отрываться в ближайшие сутки. — Отличный план, — Чонгук кивает так сильно, что голова начинает немного кружиться. — Черт, — говорит Юнги и наклоняется, чтобы вновь поцеловать его, медленно и затягивающе. Они целуются еще несколько долгих, ленивых мгновений, и потом он немного приподнимается, так, чтобы взглянуть Чонгуку в глаза. — Ты в порядке? — спрашивает он. — Да, — отвечает Чонгук. Он широко улыбается, у него все лицо морщится от этой его большой и глупой улыбки. Шок потихоньку превращается в драгоценное счастье, сверкающее внутри, как рождественские огни. — А ты как? Юнги смеется своим красивым кошачьим смехом и прижимается губами ко лбу Чонгука, к его векам, к кончику его носа. — Я чувствую себя просто прекрасно, Чон Чонгук, — говорит он и снова смеется. — Лучше, чем когда-либо. — Как-то это слащаво. — Именно. Тебе нравится? — Да, — шепчет Чонгук, и притягивает его обратно вниз.***
групповой чат: “три мушкетера”чонгук [прикрепленное фото]
ящерка погоди П О Г ОДИ ЭТО ЖЕ ЗНАЧИТ самый низкий О ГОСПОДИ ящерка ЫКАЕПНОРЛАПКРППАПЕРГОЛР АРВПРЬЛЬАРРРЬЛ ЫАПРАРРРРРО ЫАРП АРВШ самый низкий Я ТУТ ВЕСЬ В СЛЕЗАХ ВЫ ВЫГЛЯДИТЕ ТАКИМИ СЧАСТЛИВЫМИ ящерка АРВРР РВУРВУЕРВПСУР ПЕОЕВКОРКО ВУРВР самый низкий СМОТРИ ТЫ СЛОМАЛ ТЭ ящерка АЛЛО ЗДРАВСТВУЙТЕ ЭТО ЛУВР???? РЕБЯТА МОЖЕТЕ ВЫШВЫРНУТЬ НАФИГ ЭТУ СВОЮ МОНУ ЛИЗУ ПОТОМУ ЧТО У МЕНЯ ТУТ ЕСТЬ ФОТОЧКА НА КОТОРОЙ ЧОН ЧОНГУК ЦЕЛУЕТ МИН ЮНГИ ПРЯМО В ГУБЫ И ЭТО ЕДИНСТВЕННОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА КОТОРОЕ НУЖНО ЭТОМУ ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ самый низкий ЧОНГУК, Я ТУТ РЕАЛЬНО ПЛАЧУ ЧОНГУК ящерка Я СКЙЧАС ВЗОРВУЬС самый низкий ЧОНГУК ТЫ КУДА ДЕЛСЯ ВЫ ТАМ НЕ МОЖЕТЕ ПЕРЕСТАТЬ ЦЕЛОВАТЬСЯ ЧТО ЛИ ящерка СТО ПУДОВ ТАК И ЕСТЬ ФУ МЫ ТЕБЕ ЭТО ПРОЩАЕМ В ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ РАЗ самый низкий ПОТОМУ ЧТО МЫ ТЕБЯ ЛЮБИМ И МЫ ЦЕНИМ ТВОЁ СЧАСТЬЕ!!!чонгук ахахахах спасибо, ребят
самый низкий ОН ТАКИ ЖИВ ящерка ЧОНГКЕУК МИЛЫЙ ТЫ МОЙ ТЫ СЧАСТЛИВ????чонгук да да, я счастлив. :)
[конец]